Коста улыбнулся. Излюбленный метод Лео — стрелять веером и наугад. В девяти случаях из десяти — мимо. Но в десятом…
— В четырех таких ночлежках, расположенных недалеко от квестуры, в тех, где Абати хорошо знали, вчера вечером были получены аналогичные письма, — рассказал Коста. — Получены достаточно рано, еще до темноты. Ночлежка рядом с Кампо оборудована системой видеонаблюдения, и мы получили запись. На посыльном была униформа уборщика с названием компании, чьими услугами мы пользуемся. В компании нам сообщили, что у них прошлой ночью имел место взлом — вор похитил одежду и деньги. Браманте намеревался отвезти Дино в квестуру. Куда еще он мог его тащить? А если бы Абати не появился, тогда у Браманте оставалась возможность захватить Лео… инспектора Фальконе. Это называется «все предусмотреть».
Мессина тихо выругался.
— Отличная работа, агент, — буркнул он.
— Я просто делал то, что мне было приказано, комиссар.
И это было истинной правдой. Все, что произошло, носило явственный отпечаток стиля Джорджио Браманте, который Фальконе узнал с самого начала. Все спланировано заранее, до последней детали, а на случай, если первоначальная схема даст сбой, имелись альтернативные запасные варианты.
И все равно Коста чувствовал себя не в своей тарелке. Браманте в последнюю минуту вполне мог убить обоих, и Абати, и Лео. И на этом его список закончился бы. И среди тех, кто на следующий день прочтет в газетах описание его «подвигов», наверняка найдется немало таких, кто выразит ему сочувствие.
Но Браманте оставил полицейского в живых, и это, кажется, разъярило инспектора более всего остального. Коста и раньше иногда замечал этот стальной блеск в его глазах, но не в последнее время. Похоже, дело стало для него чем-то вроде навязчивой идеи. Теперь он не сможет успокоиться, пока не будут выяснены и удовлетворительно объяснены все подробности дела, включая судьбу Алессио Браманте.
— Знаете, Лео, — сказал Мессина, — попробуйте поставьте себя на мое место. Вы теперь стали участниками этого дела. Все трое.
— Мы и вчера были его участниками, — возразил Фальконе. — И тогда это вас не волновало.
Мессина выглядел весьма удрученно. «Да он совсем запутался», — подумал Коста. И немудрено: карьера любого молодого комиссара всегда зависит от того, как он справляется с такими трудными делами.
— Вчера я полагал, что это будет не трудно… Либо вы быстренько сцапаете Браманте и покроете себя славой, либо провалите дело, и тогда — будем честны друг с другом — все будет кончено. И вы уйдете в отставку. Как мой отец.
Но Фальконе продолжал стоять на своем:
— Я все же не вижу, что с тех пор изменилось.
— Что изменилось? Сейчас объясню! Этот кровожадный ублюдок не прячется, не бегает от нас! У него, черт побери, хватает наглости сунуть свои кровавые делишки прямо нам под нос! Игра теперь пошла совсем другая! И я уже не могу… — Он на секунду посмотрел в сторону, потом продолжил: — Не могу принимать решения на основе личных отношений. Я просто хочу разгрести всю эту кашу. Немедленно. И до конца. Чтоб не было больше никаких трупов. Разве что труп Джорджио Браманте. Он уже причинил нам достаточно неприятностей.
Перони наклонился вперед и постучал толстым указательным пальцем по столешнице:
— А вы полагаете, что мы думаем иначе?
— Нет, — признал Мессина, откидываясь на спинку кресла и как-то съеживаясь. Никому не нравится смотреть на Перони с близкого расстояния, когда тот в бешенстве. — Я просто не желаю больше рисковать. Как вы трое смотрите на то, чтобы устроить себе небольшие каникулы? Фирма все оплачивает. Только не пейте слишком много. Скажем, на Сицилии. Женщин с собой возьмите. Патанатома тоже. Две недели. Да хоть месяц, я не возражаю.
Все трое переглянулись. Первым заговорил Перони:
— И кто мы такие, по вашему мнению?
— Что это должно означать? — осторожно осведомился комиссар.
Джанни ответил без малейшего промедления:
— Что это за действующий офицер полиции, который уезжает в отпуск, не закончив расследование вроде этого? И торчит в каком-нибудь пустом в это время года отеле и наливается вином за счет налогоплательщика — и все только потому, что вам не нравится, что он торчит у вас под рукой?
— Да не в этом дело… — начал было Мессина.
— И что это за старший офицер полиции, который позволяет себе даже думать о подобной возможности? — добавил Перони, перебив комиссара.
Бруно схватил со стола ручку и замахал ею на огромного полицейского:
— Это такой офицер полиции, который не любит ходить на похороны! Да поймите вы! Я опасаюсь за вашу жизнь! Если я не могу обеспечить вам полную безопасность в квестуре, куда, к черту, прикажете вас поместить? В тюрьму? И как оттуда вести расследование, а, Лео?! Отвечайте!
Фальконе размышлял над ответом недолго.
— Дело остается за мной еще на два дня. Даю вам слово, что не буду подвергать себя особой опасности. Коста и Перони должны решить сами за себя. Думаю, они вполне способны прикрыть один другого.
— Совершенно верно, — кивнул Ник.
— Если не появится никаких результатов, — продолжал инспектор, — если через сорок восемь часов не появится никаких признаков того, что дело Браманте близко к закрытию, тогда пусть этим карнавалом занимается Баветти. Вот такое предложение.
Мессина рассмеялся. Такое с ним редко случалось.
— Предложение? Черт побери, да кто вы такой, чтобы делать мне подобные предложения? Вы же инвалид и живете за счет былых заслуг. Перестаньте испытывать мое терпение!
— Таковы условия.
Комиссар насупился.
— Условия! А если я скажу «идите к черту»?
— Тогда я подам в отставку, — ответил Фальконе. — А потом сделаю то, о чем раньше даже думать не стал бы. Отправлюсь прямо к этим шакалам из прессы и расскажу все как есть.
— Отставка, — задумчиво произнес Перони. — Слово-то какое! Мне нравится.
Здоровяк сунул руку в карман пиджака, достал бумажник, вытащил оттуда свое удостоверение офицера полиции и положил на стол.
Коста подумал и проделал то же самое, а затем добавил к документу пистолет.
Перони посмотрел на оружие, потом на коллегу:
— Да, я знаю, ты никогда не любил пистолеты, да, Ник?
— На этой службе полно и других вещей, которые со временем начинаешь просто ненавидеть, — ответил полицейский, ни на мгновение не отводя взгляда от начальника, сидящего по ту сторону стола. — Весь вопрос в том, научишься ты жить с этим или нет.
Мессина в бешенстве уставился на них.
— Ну ладно. Я это вам припомню, сволочи! — пробормотал он, вне себя от ярости. — Хорошо. Сорок восемь часов, Фальконе. После чего вам надо будет опасаться вовсе не Джорджио Браманте, а меня!
ГЛАВА 3
Завтракали они в оранжерее: кофе и печенье, а также вид на Дуомо. Погода переменилась. Дождевые тучи набросили на расположенный на холме городок Орвьето серое покрывало. Сегодня прогулки не предвидится, как мужчины планировали. Вместо этого можно будет отдохнуть и немного поразмышлять о деле. Но не слишком много. Она все еще чувствовала себя усталой, несколько не в своей тарелке, и вовсе не из-за беспокойства, вызванного звонком Ника и последовавшим за ним взрывом безумной активности. Эмили не легла в постель до трех ночи — столько времени потребовалось, чтобы окончательно убедиться, что ему ничто не угрожает. Но и потом спала плохо. Ее продолжали тревожить мысли о пропавшем Алессио Браманте и размышления о том, насколько может оказаться оправданным обычный бескорыстный оптимизм Ника. Инстинкт твердил обратное. Но инстинктом иногда стоит пренебречь.
Пьетро остался ночевать на вилле. Выглядел он несколько потрепанным. Рафаэла тоже, если признаться честно. Эмили сразу убралась в уголок с кофе и газетой, едва успев обменяться с Пьетро парой фраз — обычный обмен любезностями, вопрос о ее самочувствии — вполне предсказуемое поведение мужчин. Несмотря на происшествие в квестуре, Фальконе так и не позвонил. И даже не перезвонил, когда Рафаэла в отчаянии сама попыталась до него дозвониться после двух дня. Дикон пыталась убедить ее, что он очень занят, но это не слишком помогло. И пытаться не стоило.
Потом, когда Артуро и Пьетро аккуратно собрали чашки и тарелки, американка удалилась в кабинет, включила компьютер и потратила тридцать минут на чтение американских газет в Интернете: «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс». Привычные опоры, на которые время от времени можно облокотиться, давно устоявшиеся и никогда не меняющиеся иконы — они всегда под рукой, когда она испытывала в них нужду. Интересовали ее вовсе не новости, а просто их наличие. Эмили большую часть жизни провела в Италии, а не в родной Америке, и тем не менее отлично понимала, что так и не стала частью страны, которую теперь считала домом. Ей не хватало истинно римского, открытого, свободного отношения к жизни. Она не желала с головой окунаться в события, как в дурные, так и в хорошие, не желала так жить каждый день. Иногда лучше уйти от прямого соприкосновения с ними, обойти их стороной, притвориться, что ничего этого нет. Немного солгать самой себе в надежде, что очень скоро, может, завтра или на следующей неделе, или, может быть, никогда, появится возможность прожить весь день, ни разу не вздрогнув и не моргнув.
Она читала статьи и сообщения, лениво и безучастно — мир политики, уже ставший для нее чужим, футбол, кинозвезды, бестселлеры, о которых она никогда не слышала, корпоративные скандалы, до которых в Италии никому не было никакого дела. Через некоторое время пришел Артуро и принес кофе, но она отказалась. Тогда хозяин уселся в огромное удобное кожаное кресло, стоявшее сбоку у стола, отпил из своей чашки и очень вежливо начал:
— Вы потребляете слишком много электроэнергии, Эмили. И если не убедите меня, что сейчас охотитесь за чем-то иным, а не за новыми данными по делу Алессио Браманте, клянусь, я отключу этот проклятый аппарат.
— Я читала про команду «Нью-Йорк Метс», — ответила гостья, и это была только наполовину неправда. Как раз намеревалась просмотреть некоторые материалы, вспомнив слова Ника о том, что случается с похищенными детьми, как их поглощает чужая среда, чуждая культура, в которой они внезапно оказались. — Но я уже закончила.