Они подлетели к особняку во весь опор. Там уже стояли, загородив проезжую часть, еще пять полицейских экипажей. Чуть поодаль остановился большой крытый фургон, готовый принять арестованных боевиков.
Сигнал подал, судя по всему, старший агент Епифанов, знакомый Ушакову. Свисток на цепочке болтался у него на шее, поверх полушубка.
– Ваше превосходительство, ушли, – безрадостно доложил он.
– Как ушли? Всё было окружено.
Ушаков впервые увидел, что Бабушкин слегка растерян. Впрочем, шеф Особого отдела тут же взял себя в руки.
– Под землей пролезли, – на багровом лице Епифанова было выражение охотника, от которого только что скрылся зверь.
– Показывай.
В подвале особняка, который уже вовсю обыскивали сыщики, в старинной кирпичной кладке дальней боковой стены имелась дощатая, обитая кованым железом дверца, высотой метра в полтора или чуть больше. Она была настежь распахнута.
Епифанов скрутил в жгут какую-то бумажку, зажег ее, посветил внутрь. На земляном полу, поверх толстого слоя пыли, ясно отпечатались чьи-то следы.
– На плане дома подземного хода нет, – виновато проговорил старший агент.
– Куда ведет? – спросил Бабушкин.
– Наши зашли, ждем.
Посланные в лаз агенты вернулись минут через пятнадцать по верху. Подземный ход из особняка в Староконюшенном вывел их в соседний Хрущевский переулок, в подвал дома на углу Пречистенки. Дверь, ведущая из подвала, была выбита изнутри и висела на одной петле. Искать следы человеческих ног на утоптанном дворе оказалось бесполезно.
– Утром свет горел, – сообщил Епифанов.
– Скрылись часа три назад. Может, даже два, – уточнил один из сыщиков, успевший обследовать кухню. – С утра ели и печь топили.
– Я в своих людях уверен, – ответил на невысказанный вопрос Ушакова генерал-майор. – Время начала операции кроме меня знал только Ивлев. Он человек много раз проверенный. За домом наблюдали мои самые незаметные филеры – беспризорные.
– Говорите, осторожный этот дьявол? – задумчиво произнес Ушаков, имея в виду Камо.
В этот момент во дворе особняка произошла какая-то глухая возня. Затем в переднюю, где они вели разговор, ввалился еще один сотрудник Особого отдела.
– Господин генерал, – обратился офицер к Бабушкину, – задержали подозрительных.
– Кто такие?
Генерал толкнул от себя входную дверь. На коленях, прямо на снегу, стояли двое без шапок, в наручниках. Обоим лет по двадцать пять или тридцать, один худой и невысокий ростом, второй на полголовы выше и в теле. Одеты тепло, в не стесняющие движения меховые куртки и плотные шаровары, оба в валенках.
– Ребята засекли их наблюдательный пост в угловом доме, на чердаке. Стекло блеснуло, – пояснил сыщик, показывая отобранный бинокль.
– Ого, на славу подготовились! Оружие?
– У каждого по самозарядному «Кольту».
Бабушкин в своем генеральском облачении приблизился к задержанным.
– Вы кто, молодые люди?
– Военная контрразведка, ваше превосходительство, – шумно дыша, признался тот, что был выше ростом.
– Полковника Зыкова служба?
– Так точно.
Немой сцены, которая за этим последовала, не устыдился бы сам Николай Васильевич Гоголь.
В министерство Ушаков вернулся через три часа после своего выезда на Неглинную. Он закономерно ждал вопросов, но их не последовало. Десятью минутами ранее Зыков и Николаев отбыли на совещание в Кремль. По пути штабс-капитан купил экстренные выпуски нескольких газет. Там бушевала буря.
«Борис Савинков обвинен в измене! Связано ли это с его политической активностью?»
«Прокуратура дает понять: Савинков опять взялся за старое!»
«Конец карьеры террориста и авантюриста!»
«Россия» Шульгина поливала арестованного политика пуще всех. Именно с ее полос Савинкова заклеймили как авантюриста, напомнив о его усилиях по расшатыванию страны еще при царе. Автор передовой статьи, кажется, был неплохо осведомлен о ходе следствия, так как открытым текстом («из надежного источника») сообщал о сношениях Бориса Викторовича с эсерами.
Кадетская «Речь» высказывалась осторожнее. Напоминая о том, что виновность может установить только суд, она выражала надежду на беспристрастность отечественной Фемиды. Публицист «М.Ф.» перечислил и бесспорные заслуги Савинкова в борьбе с большевизмом, на которые нельзя закрывать глаза.
«Московские ведомости» заняли позицию где-то между «Речью» и «Россией». С одной стороны, по их мнению, нельзя терпеть заигрывания с теми, кто совсем недавно прислуживал комиссарам. С другой стороны, как подчеркивало издание, факт сотрудничества Савинкова с эсеровским ЦК еще следовало доказать.
Ушаков опять вспомнил глаза Ольги, устремленные на него у арестантского фургона, и едва не заскрипел зубами. Рассказ генерала Бабушкина ничуть не изменил его отношение к девушке. Теперь он еще лучше понимал ее воспоминания о трагедии Ярославля и, откровенно говоря, восхищался целеустремленностью и внутренней силой своей новой знакомой. Только захочет ли она общаться с ним дальше?..
– До открытия Всероссийского совещания меньше суток. Думайте, анализируйте, – на прощание сказал ему Бабушкин.
– Это всё, чего вы хотите? Только потому следили за мной? – не поверил Ушаков.
– Вас вызвал сюда Николаев, а он – правая рука Зыкова. Было интересно, какая роль вам отводится в грядущем представлении, – несколько туманно выразился шеф Особого отдела.
– Вы подозреваете…
– Давайте сейчас не будем о подозрениях. Бросаться ими – дело слишком серьезное, – Василий Александрович отказался развивать щекотливую тему.
– Можно узнать, что будет с этой парочкой с чердака?
Генерал мягко улыбнулся.
– А что с ними может быть? Вернем в строй.
– Но как же секретность вашей сегодняшней операции?
– Я с ними предварительно пообщаюсь, – заверил Бабушкин.
– Можно еще вопрос?
– Только один. Спешу!
– Камо со своими головорезами гуляет где-то по Москве. Как быть, если не поймаем их до завтра?
На этот вопрос Ушакова ветеран Отдельного корпуса жандармов только вздохнул.
– Будем делать всё возможное, – сказал он не очень твердо.
– Как прошла ваша встреча в Сенате? – спросил Ушаков подполковника Николаева по возвращении.
– Рутинно, я бы сказал, – Николаев рассеянно бросил взгляд на часы.
Комнатные ходики показывали без пяти шесть.
– Ничего примечательного?
– Обсудили с коллегами завтрашний день – впрочем, уже повторно. Кто где будет, кто за что отвечает.
– А как вам меры безопасности?
– По-моему, вполне основательные. По всему пути следования автомобиля с Верховным правителем и премьер-министром, от Боровицких ворот до ступеней театра, будут выставлены солдаты Марковской и Алексеевской дивизий – естественно, по обе стороны дороги, через каждые десять шагов. На улицы выйдут вооруженные сотрудники полиции в штатском. Само авто охраняет конвой из уральских казаков. Эти костьми лягут, что бы ни произошло.
Уральское казачество в массе своей крепко держалось старой веры, и воцарение Совета народных комиссаров расценило как пришествие Антихриста. В боях против большевиков оно проявило невероятное упорство, отметая любые попытки братания и примирения.
Ушаков одобрительно кивнул.
– Ну, а мы будем в театре?
– Вместе с агентами Бабушкина. Те берут на себя правительственную ложу и зал, мы – фойе и служебные помещения. Здание по периметру охраняет батальон корниловцев. Пропуска будут проверять на входе и выходе. Мышь не проскочит! – сказал Николаев.
– Во сколько выдвигаемся?
На этот вопрос подполковнику не дали ответить. В кабинет заглянул адъютант Зыкова.
– Ушаков, вас к господину полковнику. Срочно!
«Что это может быть? – размышлял Ушаков, идя по коридору вслед за адъютантом. – Неужели стали известны мои дневные приключения? Но те двое, с чердака, не знают меня, и я их видел впервые… Тогда что же? Ольга?»
– Проследите, чтобы нас никто не беспокоил, – скомандовал шеф отдела контрразведки, давая своему порученцу знак удалиться.
Перед столом полковника Ушаков машинально вытянулся. Зыков молчал, почему-то не начиная беседу, и в упор смотрел на него чрезвычайно внимательным взором. Штабс-капитан, соблюдая субординацию, тоже хранил молчание. «Совесть моя в любом случае чиста», – успел подумать он.
– Господин капитан, – наконец, очень медленно проговорил Зыков, – мне только что принесли шифровку, полученную из нашего Самарского отделения.
Ушакову почудилось, будто в его голове раздается звон, как после близкого разрыва снаряда.
– Я знаю, что вы, будучи в штабе армии в Уфе, просили коллег из Самары дать знать, если им что-нибудь станет известно о судьбе ваших родных, – продолжал шеф. – Вы повторили свою просьбу при переводе в Москву. Вынужден сообщить вам следующее…
«Стой и слушай», – мысленно приказал себе офицер.
– Ваш брат, Ушаков Олег Иванович, 1901 года рождения, числится в списке заложников Самарской ГубЧК, взятых большевиками 8 октября 1918-го. Список обнаружен при разборе трофейных архивов, всего в нем двадцать три фамилии. Что случилось с этими людьми далее, пока не известно. Место нахождения ваших родителей также пока не удалось выяснить.
Теперь молчал Ушаков.
– Вы сами знаете, бывало всякое. Шанс есть, – уже менее официальным тоном произнес полковник.
– Так точно, – сказал штабс-капитан, выровняв дыхание.
– Я не стану вас утешать, Сергей Иванович, – впервые обратился к нему по имени Зыков. – Мы с вами люди военные, и лишь смерть может освободить нас от данной присяги. Держитесь! Будем дальше выполнять свой долг.
Вот уже добрых минут двадцать, а то и больше Ушаков стоял на Страстном бульваре и смотрел на окна дома №6. Фонари не горели: уличное освещение было восстановлено еще не везде в Москве. Света, падавшего из окон всех пяти этажей, хватало только на фасад и проем арки, которая вела во двор.