Ушаков улыбнулся устало.
– Не хлопочите вы так, поручик. Здесь просто роскошные апартаменты по сравнению с теми местами, где мне доводилось ночевать.
– А где доводилось? Если не секрет?
– В крестьянских избах, в подвале разрушенного дома, в хлеву как-то раз, в Карпатах на голой земле… да мало ли где. У вас ведь похожие воспоминания?
– Похожие, – подтвердил Муравьёв. – Только в Карпатах не был. Вы ведь к нам тоже из действующей армии?
– С июня восемнадцатого, с первых дней, в отряде Владимира Оскаровича Каппеля10. Под его началом воевал до января следующего года. Дальше было ранение, госпиталь, перевод в контрразведку. Трехнедельные курсы, как у всех армейских, – с наслаждением снимая китель и доставая из вещмешка бритвенные принадлежности, рассказывал Ушаков.
– Как вас отпустили?
– Намекаете, что в контрразведку не лучших, а худших сплавляли?
– Что вы…
– Шучу, не принимайте близко к сердцу, – штабс-капитан сделал шаг в сторону ванной. – Я знаю, что существует такое мнение. Не совсем, кстати, беспочвенное. Но меня предыдущая биография подвела.
– Как подвела? – не понял Муравьёв.
– Надо было на другой факультет поступать. Хотя кто знал, что всех нас ожидает…
– На кого же вы учились, господин капитан? – задал свой завершающий вопрос юный поручик.
– У меня диплом юриста. Для войны, как сами понимаете, бесполезный. И вот еще что: бросьте меня хотя бы дома господином величать. Называйте уж Сергеем Ивановичем, если желаете подчеркнуть, что я старше по возрасту и званию, – сказал Ушаков.
Глава четвертаяПополнение гардероба
– Итак, про тайное монархическое общество этому Кривцову… то есть, Шумскому рассказал Домбровский?
– Да, он самый, – Николаев потер руки. – Василий Александрович истинный виртуоз. Расколол преферансиста, пообещав, что его дело рассмотрит гражданский суд.
– Там приговор будет мягче? – спросил Ушаков.
– Там он может отделаться каторгой.
– Не очень мне по душе такие сделки, – признался штабс-капитан.
– Мне тоже. Но, в конце концов, убийца-то не Шумский, а его сообщник. Его никто не собирается миловать.
Подполковник только что вернулся с очередного совещания в Кремле. Ушакова туда не взяли, и он усиленно знакомился с работой контрразведывательного отдела министерства, изучая разнообразные сводки, донесения и справки. Не далее, как в половине первого ему предстояло другое совещание – в кабинете полковника Зыкова.
Николаев пребывал в состоянии душевного подъема. По его словам, преферансист из «Дрездена» выложил всё. Он оказался Григорием Шумским из Минска, человеком с богатым уголовным прошлым и, действительно, мастером карточной игры. Беспокойная судьба бросала его до войны и революции по разным городам, включая Варшаву и Санкт-Петербург. Специализировался он на вскрытии замков и сейфов, по молодости пару раз попадался, однако в тюрьмах провел совсем мало времени: один раз вышел по амнистии, второй раз бежал. Его визит в столицу Царства Польского в 1912 году закончился знакомством с Домбровским и вербовкой.
Летом 1919-го Шумский очутился по ту сторону советско-польского фронта11. Майора польской армии он (если верить его показаниям) снова повстречал в Минске. Домбровский же помог ему перебраться в Россию этой зимой. В будущей операции в Военном министерстве «гастролеру» отводилась ключевая роль. Ему предстояло проникнуть в святая святых здания – оперативный отдел.
– Такие они, наши соседи. Судя по всему, боятся и не доверяют, – сделал политический вывод Николаев.
– Подбирались к нашим планам?
– Да, довольно банально. Думаю, Пилсудский12 опасается мести.
– Мести? За что? – удивился Ушаков.
– Об этом тогда не писали в газетах. Во время нашего решающего наступления на юге большевики склоняли его к перемирию. А мы, наоборот, просили ударить во фланг красным. Польский «начальник государства» метался туда-сюда, старался не прогадать. В итоге нам он прямо не помог, но и от перемирия с Лениным уклонился.
– Если красные сняли бы часть войск со своего Западного фронта…
– Не знаю, чем тогда всё кончилось бы, – честно сказал подполковник.
Ушаков встал из-за стола, повел плечами после сидения над бумагами, подошел к окну. Проговорил, как бы рассуждая вслух:
– Домбровский – кадровый разведчик и ради наших секретов пошел на убийство, хотя мы с Польшей не воюем. Бывало ли раньше такое?
Николаев ответил не сразу, точно подбирая единственно верные слова.
– И раньше всякое случалось, но редко. Шумский валит всё на извозчика, которого он нанял. Тот еще фрукт – бандит с Хитровки, кличка Снулый. Якобы поляк не велел убивать, его интересовали только бумаги.
– А ваша версия?
– Предположу, что насчет майора Шумский не врет. Он сказал на допросе, что Грибков зачем-то потребовал отвезти его к старшему. Снулый запаниковал – и пожалуйста.
– Запаниковал и убил тут же, при нем?
– Мне это тоже кажется странным, – согласился с Ушаковым подполковник.
– Двое мерзавцев заранее сговорились, чтобы спрятать концы в воду?
– Очень может быть.
– Да, а что всё-таки с монархической организацией? – вернулся к прежней теме Ушаков. – Домбровский просто придумал ее для бедного капитана Грибкова?
Николаев пожал плечами.
– Бабушкин сказал только то, что я вам передаю. Поляки знают, что в «цветных» полках13 офицеры почти сплошь поют «Боже, царя храни». Решили дополнительно сыграть на этом. На самом деле правдоподобно.
– Шпиона вернем?
Помощник начальника отдела посмотрел на ходики, украшавшие стену напротив.
– Уже везут обратно в «Гранд-отель». Министр Сазонов14 заявит польской стороне самый решительный протест и потребует высылки. Союзников тоже поставит в известность. А нам с вами к шефу пора.
Полковник Зыков основательно подготовился к совещанию со своими сотрудниками. О совместной с Особым отделом операции он упомянул совсем коротко, как о малозначительном эпизоде. Более того, намекнул, что подобные дела, затеваемые МВД, лишь отвлекают силы от решения главной задачи.
– Работа с агентурой, господа, рано или поздно обязательно приносит результат. Имею честь сообщить вам о том, что вскрыта действительная попытка организации теракта против первых лиц государства во время проведения Всероссийского политического совещания, – с нескрываемым удовлетворением объявил он.
На лицах контрразведчиков, которые мог видеть Ушаков со своего места, отразилось некоторое волнение. Или, возможно, озабоченность. Стало ясно, что сведения, которые есть в распоряжении шефа, являются его исключительным или почти исключительным достоянием. И распоряжаться ими полковник Зыков собирался тоже по своему усмотрению.
– Главной опасностью для государства в настоящее время является партия эсеров. Если точнее, та ее часть, которая организационно не слилась с большевиками, хотя и провозгласила в 1919 году тактический союз с РКП (б)15. После краха Совдепии она так же, как и красные, ушла в подполье.
Зыков на секунду прервался, и кинул быстрый взгляд из-под густых бровей на своих подчиненных. Ушакову даже почудилось, что этот взгляд предназначался именно ему.
– Вам может показаться, господа, что я излагаю прописные истины. Однако иногда о них полезно напомнить, – подчеркнул глава контрразведки. – Индивидуальный террор всегда был оружием эсеров – в отличие, кстати, от большевистской партии. Та, как мы все прекрасно знаем, предпочитает коллективные жертвоприношения.
Судя по всему, вот-вот прозвучит нечто принципиально новое, решил штабс-капитан. Из справки, которую он изучал незадолго до совещания, следовало как раз несколько иное. А именно, что эсеровский ЦК, в полном составе перебравшийся за границу, нацеливает партию на накопление сил. Виктор Чернов, ее лидер, выступил с воззванием, призвав однопартийцев агитировать против выборов в якобы незаконное «колчаковское» Учредительное собрание, привлекать сторонников, вооружаться и готовиться к всеобщему восстанию против «реакции».
На эсеров Ушаков насмотрелся еще с Самары, когда под командой Каппеля формально был офицером Народной армии «Комуча»16. Тогда борьба с красными развертывалась от имени членов прежнего Учредительного собрания, разогнанного большевиками в январе 1918-го. У Народной армии (но не у каппелевцев) был даже, как и у всех эсеров, красный флаг. Манерами и фразами социалисты-революционеры тоже сильно напоминали большевиков. Естественно, кадровые офицеры старой армии не выносили их на дух.
Под демократией эсеры также имели в виду возможность провести во власть как можно больше своих людей, обычно мало способных управлять. Зато столь пышной свиты, как у их вождей, Ушаков ни разу не видел ни у одного царского генерала и даже его императорского величества. Быстрому банкротству их партии в суровых фронтовых условиях он не удивился.
– Вопреки директиве Центрального комитета часть партии «эс-эр» желает немедленно возобновить вооруженную борьбу, – продолжил Зыков. – В ее кругах бытует мнение о том, что ЦК оторвался от российской почвы, а крестьянство уже сегодня готово подняться против нас. Дескать, успешный теракт породит бурю, которая выльется в новую революцию. И, разумеется, сия революция должна произойти до созыва нового Учредительного собрания. В противном же случае вести речь о возврате к «учредилке» образца восемнадцатого года, где эсеры имели большинство, будет невозможно. По сути, на повестке дня лозунг: «Сейчас или никогда».
«Гордо реет буревестник». Строчка из стишат Максима Горького сама собой выплыла из памяти Ушакова. Он был еще гимназистом, когда будущей бурей заклинали друг друга все эти борцы за народное счастье. Интересно, где сейчас Горький, и что с ним? Вроде был в Питере, когда северную столицу заняла Северо-Западная армия Юденича. При большевиках, как говорят, он заступался за арестованную «буржуазию» перед Зиновьевым. Самого товарища Зиновьева взбунтовавшиеся красноармейцы подняли на штыки, когда ленинский сподвижник пытался бежать…