— Этого не может быть… — сдавленно прохрипел он.
Когда перед глазами стало темнеть, а сердечная мышца вдруг напряглась, сбивая дыхание, Макар практически выполз из квартиры, жадно хватая ртом холодный воздух.
Форточка подъездного окна была открыта, и сквозь нее, медленно кружась, на подоконник падали снежинки. Обхватив себя за плечи, спиной к Макару стояла Валентина. Шерстяная бахрома на вязаной шали трепыхалась от сквозняка, отчего казалось, что женщина дрожит всем телом. Но Валя даже не шелохнулась, когда он появился, просто стояла и смотрела в одну точку перед собой. Чердынцев видел в темном стекле отражение ее бледного, будто окаменевшего, лица.
Макар замер на верхней ступеньке, вцепившись в пластиковые перила. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме ритмичного шума в ушах, в котором смешались голоса оперативников и соседей, скрип половиц под тяжелыми ботинками и звук капающей воды в холодильнике.
— Ну что, добились своего? — тихо сказала Валентина, наконец отреагировав на его появление.
Чердынцев открыл было рот, но смог лишь коротко выдохнуть.
— Сима не могла… — твердо проговорила соседка. — Это все ложь. Вы хотите посадить ее в тюрьму? — она обернулась и обожгла Макара ненавидящим взглядом. — Хотите оставить ребенка без матери?!
Чердынцев сглотнул и с силой провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть все, что он только что видел в квартире. За дверями ходили, переговаривались, хлопали чем-то. Возможно, рылись в кроватях и перетрясали детские книжки, надеясь найти улики и доказательства.
Макар спустился еще на две ступеньки и снова замер, словно не решаясь пройти мимо Вали из-за ее воинственного вида. Но она была всего лишь маленькой хрупкой женщиной с покрасневшими глазами и натруженными руками без следов маникюра. Валентина куталась в серую шаль, с трудом сдерживая слезы.
— Скажите, а у нее есть какие-то родственники? — выдавил из себя Чердынцев, не решаясь назвать имя девушки. — Может, она сейчас у них?
Губы Валентины задергались, складываясь в кривую усмешку. Женщина вздрогнула, словно тело ее прошила болезненная судорога.
— Даже если бы и были, от меня вы ничего не узнаете, понятно?
— А отец мальчика? — не отставал Макар.
— Отец… Такая же сволочь, как…
Валентина сдержалась, сжимая кулаки, но Чердынцев понял, что именно она хотела этим сказать. Нет, конечно же соседка не знала, что когда-то он был с Симой. Не могла знать. Он ведь и сам не мог даже подумать, что это была именно она — Серафима Жданова. Не раскрывая губ, Макар попробовал редкое имя на вкус. Оно отозвалось теплой тягучей волной, и Чердынцев вдруг с горечью осознал, что вот-вот потеряет нечто такое, что, как оказалось, было самым дорогим в его жизни.
— Простите меня, — проговорил он и быстро прошел мимо Вали, старательно отворачивая лицо.
Сев в машину, он двумя пальцами с силой сжал основание переносицы, а через несколько минут выехал со двора. Кружа по опустевшему заснеженному городу, Макар перебирал и вновь складывал в голове уравнение. Еще недавно оно было уравнением со всеми неизвестными, и вот, икс превратился в Макара Чердынцева, а игрек — в Серафиму Жданову. Существовало ли вообще решение у этой задачки, он не знал. Как и не знал того, сколько же еще участников было в этом гребаном неравенстве.
Внимание Макара привлекла вывеска с тусклыми фонариками по периметру. Вероятно, он уже проезжал мимо нее, но заметил только сейчас. Припарковавшись, Чердынцев зашел в ночное заведение, которое на поверку оказалось чем-то средним между пивнушкой и третьесортным баром.
Окинув взглядом местную публику, направился к стойке. Пить не хотелось, но он все-таки заказал «беленькой», чтобы хоть как-то усмирить голоса в своей голове.
За первой рюмкой появилась вторая, следом третья. Макара замутило, и в какой-то момент он резко развернулся, неудачно вписавшись в проходившего мимо бугая. Тот, как будто только этого и ждал — прихватил Чердынцева за грудки и, перекатывая во рту жвачку, стал теснить обратно к стойке, явно нарываясь на драку. Макар извинился, выставив ладони, и вознамерился уйти. Но в планах разгоряченного спиртным амбала, вероятно, было совсем иное. Осклабившись, он пер на Чердынцева, будто танк, и увеличенные зрачки его, казалось, при этом смотрели в разные стороны. Макар оттолкнул его, стараясь избежать скандала, но бугай вдруг зажал его шею локтем и совершенно спокойно стал душить.
Публика радостно заулюлюкала, с восторгом наблюдая за происходящим. Музыка, казалось, стала громче, а воздух удушливей и плотнее. Чердынцев зарычал, пытаясь вырваться из захвата, но бугай был тяжелее и пьянее его раза в три. Пара ударов по ребрам, которые удалось нанести, только раззадорили соперника. К тому же, перед глазами Чердынцева вдруг оказался кулак, который принадлежал совсем другому человеку, вероятно, товарищу бугая. Кулак встретился с челюстью Чердынцева, и теперь в голове зазвенело по-настоящему. Макар понимал, что силы не равны. Удары посыпались на него со всех сторон, и дела его были бы совсем плохи, если бы надо всем этим пьяным хохотом и визгом вдруг не прозвучал отчетливый голос:
— А ну, все по углам, мать вашу!
Захват ослаб, Чердынцев взбрыкнул, посылая удар. Но кулак его прошел вскользь по потной шее душителя, и Макар по инерции дернулся вперед, а затем и вовсе рухнул на грязный пол. Сгруппировавшись, он тут же поднялся, но со стоном схватился за голову.
— Да ты просто возмутитель спокойствия, Чердынцев! — придерживая его за локоть, процедил Ерохин. — Из всех самых поганых мест нашего города ты выбрал именно это. Решил гульнуть по полной программе? А я думал, ты интеллигент…
— Интеллигент — этот тот, кто думает о людях лучше, чем они о нем… — сплюнул кровь из рассеченной губы Макар.
Ерохин усмехнулся и сделал знак бармену. Забрав из его рук бутылку, следователь оглядел Чердынцева:
— Ладно, пошли. Я тут недалеко живу. Покалякаем.
— А есть о чем? — Макар потер шею, восстанавливая дыхание. — Слушай, я тебе хочу сказать одну вещь… — просипел он.
— Тебе же, наверное, интересно, что мы нашли? — прищурился Ерохин. Сунув бутылку в карман пальто, он направился к выходу.
— Нашли?! — Чердынцев сжал челюсти и мотнул головой, глядя ему в спину. — Нет, Ерохин, ты все врешь. Она не могла…
Глава 17 Серафима
К четырем стало темнеть. Небо заволокло снеговыми тучами, которые висели так низко, что, казалось, еще немного, и они раздавят и поселок, и старую дачу, спрятанную между сосен и сугробов. Пока сияло зимнее солнце, в доме было светло и радостно, но теперь тьма сгущалась не только на улице, но и на душе у Симы. Чтобы занять Илюшу, она дала ему веник и попросила вымести пол. Вот только они с Чихуном устроили турнир по вытягиванию прутьев из связки, и скоро от веника осталась только палка.
В маленькой кастрюльке варилась картошка. Руки Симы стали красными от ледяной воды и никак не хотели отогреваться. Она держала ладони над паром и задумчиво смотрела на белесые пузырьки закипающей воды.
Когда Серафима поняла, что Горецкая совсем не та, какой хочет казаться? Уж точно не в тот день, когда пришла к ней впервые. Скорее, через месяц, когда разговор вновь зашел об оплате.
— Я тебе премии платить не собираюсь, — заявила старуха. — Если рассчитываешь обогатиться за мой счет, то у тебя ничего не получится. Вот ты хватаешься за все, а ведь в твои обязанности входит только уборка, готовка и покупка продуктов.
— Амалия Яновна, — вздохнула Сима, — неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Если бы я хотела денег, то… — она не закончила и снова вздохнула.
Горецкая ждала, насмешливо приподняв бровь. В тот момент Сима, стоя на табуретке, протирала листья огромного фикуса, поэтому просто развела руками — мол, все и так понятно. Спустившись, она прополоскала в тазу тряпку, хорошенько выжала ее и, поддерживая нижний плотный листок, смочила его темно-зеленую поверхность.
— Когда закончу институт, у меня будет больше выбора. В школу можно пойти, или, например, в какое-то культурное учреждение. Илюша подрастет, станет легче…
— М-да, времена нынче другие, — хмыкнула Горецкая. — Раньше бы тебя и на пушечный выстрел к детям не подпустили.
— Это почему же? — опешила Сима.
— А какой пример ты собираешься им показывать? Родила без мужа, значит, способна на… — в глазах Горецкой промелькнуло что-то и тут же скрылось в мутноватых зрачках.
Симе показалось, что старая актриса совсем не хочет говорить подобные вещи и делает это через силу, но уже в следующее мгновение Горецкая все же закончила фразу словом, от которого у Симы вспыхнули уши и засвербело в затылке.
— Можно подумать сто лет назад дети рождались только в браках! — парировала она. — Я вот, например, считаю, что главное — это любить человека. Тогда и дети получаются хорошие и умные. Ведь по-разному же в жизни случается! Вот мой Илюша, кстати…
— Случается, что и псы дворовые случаются! — захихикала старуха, но, заметив, как вытянулось лицо Симы, махнула рукой. — Ладно, не тряси губой… А вот скажи, — Горецкая уперлась подбородком в ладонь, и подушечки узловатых пальцев впились в сморщенную кожу, — с любовью-то твоей все понятно. А если не любишь?
— Как это? — захлопала глазами Сима, тут же вспомнив, как вспыхнул в ее груди огонек при взгляде на того парня со скамейки. Если бы это не было любовью, то она давно бы забыла его. Но за эти годы из памяти не стерся даже его голос…
— А вот так… — глухо ответила Горецкая. — И мало того, что не любишь, ненавидишь! — она чуть склонилась, и Сима, почувствовав, как задрожали колени, присела на табуретку. — Только представь, что тебя насильно тащат, сдирают с тебя одежду…
Серафима зажмурилась и помотала головой.
— Амалия Яновна, не пугайте меня, — попросила она. — Расскажите лучше что-нибудь хорошее, пока я цветы домываю.
— Что тебе рассказать? — откинулась на спинку кресла Горецкая и смерила Симу высокомерным взглядом.