— Ну да… — Макар закусил губу и отвел глаза.
— Ты это, — Ерохин отпил серо-коричневую бурду из кружки, — занимайся делами пока. А потом звони. Или приезжай.
— Сам на похороны не пойдешь?
— Я? — удивился Ерохин.
— Ну, в детективах ведь пишут, что убийца зачастую приходит на место преступления или на прощание с… Ну ты понял. Вот я и подумал, что ты посмотришь на тех, кто там будет.
— Тебе бы самому, Чердынцев, детективы писать, честное слово! Думаешь, домработница там появится? Сам смотри, — фыркнул он. — А еще лучше — на телефон снимай.
— Непременно так и сделаю, — серьезно ответил Макар. — На поминки хоть приди. Я, правда, не знаю, заказала ли Марьяна… Вроде как обещала сделать все.
— Если обещала, значит, сделает. Ты же банкуешь это мероприятие?
— Ага, — кивнул Макар.
— Не боись, не разоришься… Чай, не Москва. А что, — нахмурился Ерохин, — может действительно прийти, а? Горяченького хоть пожрать…
— Короче, жду. Я тебе место и время скину… — Чердынцев направился к дверям. — Только ты мне обязательно сообщи, если что-нибудь станет известно, ладно? — он посмотрел на Ерохина с нескрываемой надеждой.
— Что же ты какой неугомонный? Ладно, договорились, — пожал плечами следователь.
— Надо мне, Слава. Очень надо… — глухо пробормотал Макар и вышел из кабинета.
С Марьяной они встретились, как и договаривались, в центре, на площади.
— Так, программа такая… — с ходу начала она. — Через час ее привезут сюда, к театру. Будет несколько слов. Прощание где-то минут на двадцать. Катафалк просто встанет вот здесь, — она махнула рукой в сторону входа в здание. А потом сразу на кладбище поедем.
— А отпевание? — уточнил Макар.
Марьяна потерла замерзший нос.
— Алик говорил, она была противницей этого…
— Чего?
— Понимаете, Макар Дмитриевич, она неверующая была. Даже не так… — Щербинина порылась в сумке и достала тоненький файл с вложенными листами. — Это чеки и договор на захоронение. В общем, Амалия Яновна была противницей всего религиозного. Странно, да? Обычно люди к определенному возрасту совсем по-другому на вещи смотрят. И потом, мы ведь даже не знаем, была ли она крещеная.
— А, теперь понимаю, — кивнул Макар. — Что ж, так значит так.
— Ага. Пойдемте пока в театр. Погреемся.
Они поднялись по лестнице и вошли в фойе.
— Я платье нашла, кстати. В квартире такой беспорядок… — тихо сказала Марьяна и села на потертый пуфик, стоявший у гардероба.
Макар прошелся по выложенному глянцевой плиткой полу. Эхо его шагов моментально разнеслось вдоль стен.
— Вы были у Ждановой? — спросила Марьяна, сворачивая файл трубочкой.
Макар кивнул, мрачно разглядывая искусственные снежинки на высоких окнах.
— Я наших мамочек поспрашивала об этой Симе. И знаете…
Чердынцев обернулся, чувствуя моментально возникшее в груди напряжение.
Марьяна заправила под край берета темную прядь и посмотрела на Макара своими красивыми миндалевидными глазами.
— Странно все это. Серафима хорошая девушка, никто не может поверить, что она могла сделать что-то плохое. Бабушка у нее в школе преподавателем работала. Многие в городе у нее учились. Те, кто постарше, конечно, — уточнила она. — Я Александру Николаевну лично не знала. Я же приезжая…
— Александру Николаевну?
— Ну да, это бабушка Серафимы. Она умерла несколько лет назад.
— Вы не говорили…
— Так я сама только вот узнала. После вашего ухода позвонила своим, — смутилась Марьяна, явно боясь прослыть сплетницей.
— Александра Николаевна… — ошарашенно проговорил Макар. — Точно.
— Вы о чем? — поинтересовалась женщина.
Макар покачал головой, старательно скрывая растерянную улыбку. Не было никакого другого мужчины, была любимая бабушка, чье имя стало отчеством для Симиного сына. Постепенно все вставало на свои места, и в эту минуту Макар не жалел ни о чем, и уж тем более, о потраченных средствах на похороны Горецкой. Он бы еще добавил, если бы был уверен в том, что старушке и пуха в земле добавится, и небесные врата откроются…
— В церковь я схожу, — произнес он задумчиво. — С благодарностью не стоит затягивать…
Глава 21 Серафима
Сима проснулась, едва забрезжил рассвет. Темнота за окном стала сереть, напоминая о том, что предстоит еще один день, наполненный страхом, сомнениями и тоскливым ожиданием. Если сравнивать месяцы, проведенные рядом с Горецкой, с тем, что происходило сейчас, то первые уже совсем не выглядели трудными и неприятными.
Сима все чаще с удивлением думала о том, что привыкает к своеобразной и вредной старухе. То, что изначально вызывало шок и отрицание, в какой-то момент сменилось жалостью и терпеливой сосредоточенной заботой. Все чаще ее накрывало раздумьями о конечности всего живого, все больнее в сердце отзывалось прошлое. Серафима понимала, что ничего хорошего от этих душевных метаний не будет, что выглядит это так, будто она подцепила от старой актрисы какой-то зловредный вирус, который свербел теперь внутри и постоянно тянул за тонкие ниточки нервов…
Последние недели рядом с Горецкой стали какими-то особенными, но Сима поняла это только сейчас. Амалия углубилась в себя, чаще молчала, не злословила и словно не замечала ничего вокруг. Серафима ловила на себе лишь ее короткий пронизывающий взгляд, от которого по спине бежали мурашки.
— Что-то не так? — спрашивала Сима, отвлекаясь от домашних дел и пытаясь вызвать Горецкую на разговор. Ей было неуютно от этого хронического безмолвия. Привычные споры и пререкания будто никогда и не звучали в стенах этого дома. И все же в воздухе еще витал вопрос о том, кто же из двух женщин прав в своих убеждениях.
Старуха качала головой, и Сима продолжала заниматься уборкой или готовкой, стараясь не обращать на нее внимания. Ощущение неправильности происходящего постоянно кололо ее в затылок, и, перебирая все свои слова и поступки, Серафима переживала: уж не обидела ли она чем-то Горецкую.
В один из дней Сима набралась смелости и попросила актрису об одолжении:
— Амалия Яновна, я готовлю реферат к сессии. Он называется «Влияние генов на выбор профессии». Вот я и подумала, что ваш пример был бы наиболее интересным и значимым.
Горецкая вздрогнула и нахмурилась.
— Почему я? — в недоумении она уставилась на Симу. — Что за ерунду ты выдумала?
— Вы только послушайте, — Серафима разложила на гладильной доске наволочку и занесла над ней утюг. — Я никогда в жизни не могла представить, что познакомлюсь с настоящей актрисой! Вы для меня… да для всех, наверное, что-то вроде недосягаемой звезды. И я не шучу, — она пустила пар и стала выглаживать уголки, радуясь тому, что не только вывела Горецкую на беседу, но и слегка озадачила ее. — Мне кажется, вы бы могли выступать на самых известных сценах страны! А что? В Большом театре или во МХАТе… — Сима склонила голову на бок и посмотрела на портрет Горецкой. — Я когда слушаю вас, то…
— О бабке своей напиши, — сказала Горецкая, выдав кривую ухмылку, и тоже посмотрела на собственное изображение.
Сима коротко вздохнула.
— Ты, наверное, выпендриться хочешь? — хрипло продолжила старуха. — Смотрите, мол, какая я умная! Кем твоя бабка была? Учительницей… Чем тебе эта профессия не угодила? Скучная?
— Нет, что вы, — растерялась Сима, — просто такие способности, как у вас, далеко не каждому даются. Я очень уважаю профессию учителя, но актерство — это ведь…
— Лицедейство, притворство и вранье… — Губы Горецкой сложились в бледную линию, которую не спас даже толстый слой помады.
— Если вы думаете, что я хочу писать именно про вас, что назову ваше имя, то это не так, — торопливо пояснила Сима. — Странно, конечно. Ведь вы столько лет играли в спектаклях, и все вас знали, а сейчас вы будто бежите от этого…
— Я не бегу. Я уже… — Не договорив, Амалия Яновна тяжело поднялась из-за стола. — Когда-нибудь потом я расскажу тебе…
— Правда? — просияла Сима. — А фотографии у вас есть? Семейный альбом? Вы никогда не рассказывали про свою семью. Уверена, что история вашей жизни достойна книги!
Горецкая пошатнулась и ухватилась за край столешницы.
— Амалия Яновна, — тут же подскочила к ней Сима. — Врача? Воды? Может, форточку открыть? Это, наверное, от утюга! Вот я дурочка…
— Глупая ты, Сима…
— Глупая, глупая… — закивала Серафима. — Вы только скажите, что нужно сделать? Что вы хотите?
— Тишины, — оттолкнула ее актриса. — Сима, я хочу тишины. А ты иди…
— Я вас не оставлю! — упрямо заявила Сима. — У меня же еще белье не глажено… И пол я протереть хотела.
— Прошу тебя… — Горецкая схватила ее за запястье и сжала его. — Завтра я тебя жду.
В доме было тихо. Пугающе тихо. Только шорох трепещущих от сквозняка занавесок да легкое дыхание Илюши нарушали эту тревожную мрачную тишину. Осторожно, стараясь не разбудить сына, Серафима поднялась с кровати, машинально поправила одеяло и подошла к окну. Ничего не изменилось вокруг — замерев, стояли скованные морозом деревья и тонули в снегу дачные постройки.
Когда на следующий день Сима пришла к Горецкой, на первый взгляд все оставалось прежним. Актриса открыла дверь и сразу же ушла в комнату, откуда доносился звук работающего телевизора. Но как только Сима начала снимать обувь, стало понятно — актриса выходила из дома. Не поверив своим глазам, Серафима взяла сапог Горецкой и заметила под ним грязную лужицу.
— Амалия Яновна, вы куда-то ходили? — спросила Сима, заглядывая в гостиную.
Не отрываясь от просмотра программы, Горецкая указала пальцем за спину. На столе лежал детский песочный набор из ярко-синего пластика с изображением желтого льва. Сима удивленно повертела набор в руках и широко улыбнулась:
— Это что, для Илюши?
— Нет, тебе для уборки, — фыркнула старуха и, облокотившись на поручень кресла, прикрыла ладонью лицо.
Сима смотрела в окно на струящуюся поземку и мысленно прощалась с Горецкой: «Простите меня, Амалия Яновна, что не смогла проводить вас в последний путь… Я очень хотела и обязательно приду потом… потом…»