По дороге Чердынцев заехал на заправку. Расплачиваясь на кассе, заметил плюшевого медведя, одиноко сидящего под стендом с наушниками и телефонными чехлами. Вспомнив разорванного гнома Илюши Жданова, купил толстощекого, с большими глазами-пуговицами, мишку.
"Неужели ты всерьез думаешь, что сможешь понравиться мальчишке, всучив ему медведя? — думал Макар, разглядывая симпатичную глупую морду в зеркало заднего вида. — Ему скоро пять лет… Он уже мужик…"
Чердынцев медленно выдохнул, чтобы успокоиться. Переживания были совершенно естественны в его случае, но внутренняя боль не ослабевала. Хотелось позвонить матери и рассказать ей обо всем, покаяться и попросить совета. Но, в конце концов, он тоже мужик, а значит, доведет дело до конца, не вмешивая и не заставляя ее нервничать вместе с ним. Всему свое время — время разбрасывать камни и собирать…
Вывеска "Новино" проплыла перед глазами, открыв взгляду поделенную на участки белую, с несколькими "куриными" домиками, лишенную деревьев равнину. Через пару километров автомобиль Макара встал на железнодорожном переезде перед опущенным шлагбаумом и мигающим красным фонарем. Телефон лежал на пассажирском сидении. На него приходили сообщения, и краем глаза Чердынцев отмечал, что Жора контролирует рабочую ситуацию, переправляя на почту варианты договоров и официальные письма.
Мимо неспешно проехал товарняк. Нетерпеливо постукивая ладонью по рулю, Макар вдруг заметил, что едет без музыки, и что тишина сейчас ему гораздо милее привычных блюзовых интонаций. Он попробовал представить, как звучит голос его сына, как Илюша сидит за его спиной и рассказывает о том, как было бы здорово, если бы они втроем, вместе с мамой, пошли бы на каток…
"Тогда тебе придется научить меня кататься на коньках", — улыбнулся Макар своим мыслям.
Шлагбаум поднялся, и Чердынцев поехал дальше, чтобы, сделав небольшой крюк, выехать на дорогу, ведущую в Кураево.
После двух часов повалил снег. Чердынцев понемногу привыкал к настоящим, не по-московски снежным завалам. Включив дворники, он вглядывался вдаль, ощущая нараставшую внутри тревогу. Дорога стала заметно уже, а колея глубже. Но кроссовер пока отлично справлялся с погодными условиями, и совсем скоро, судя по карте, Макар должен был оказаться на месте.
Где-то справа раздался едва различимый паровозный гудок. Въехав в поселок, Чердынцев понял, что для того, чтобы объехать поочередно все улочки, ему придется сначала заказать грейдер. Чтобы не увязнуть по самое днище, Макар остановил автомобиль на обочине, вышел, запер машину и зашагал вперед в надежде встретить кого-нибудь из местных.
Минут через двадцать он оказался на небольшом утоптанном участке перед железнодорожным полотном. Позади стояла то ли лавка, то ли магазин. Недолго думая, Макар направился к нему, когда его окликнули громким свистом.
— Эй, красивый мужчина, не угостите даму сигареткой?
Чердынцев обернулся и замер, разглядывая фигуру в ватнике. Покрутив головой, он ухватился за дверную ручку:
— А что же дама сама не попросит? Прячется?
Булькнув что-то нечленораздельное, фигура сплюнула в снег и показала Макару тощий кулак, на что он лишь пожал плечами.
В магазинчике Макар сразу же обратился к скучающей продавщице:
— Здравствуйте, я ищу дачу.
— Да что вы все, сговорились, что ли? — приподняла она брови. — Летом ищите. Что сейчас в снегу разглядишь?
Дверь распахнулась, и внутрь вползла фигура в ватнике. Продавщица тут же шикнула на нее:
— Нюра, достала ты! Шла бы домой, а?
— А я взмерзла! — пискляво ответила Нюра, привалившись к стене и нагло рассматривая Макара.
Чердынцев кашлянул и покачал головой, на что получил ответный смешок продавщицы:
— Добро пожаловать в Кураево. У нас тут не соскучишься. А летом еще и комары… На море лучше поезжайте.
— Нет, вы не поняли, — Макар сунул руку в карман и достал фотографию. — Я ищу вот эту дачу. Понимаю, что можно пройтись и оглядеться, но времени совсем нет.
Продавщица покрутила снимок в руках и пожала плечами.
— Ну вроде нашенский дом, кураевский… Только здесь такие сосны растут. Это, наверное, туда, дальше, где старые дачи стоят, — махнула она рукой.
— Очень хорошо, — приободрился Макар. — А вы не помните владельцев дачи? Художника и актрису?
— Жил-был худо-о-ожник один! Домик имел и холсты-ы! Но он актрису люби-ил…
— Нюра! Достала!
— А че? Он ее любил. Дебил…
Под ржание продавщицы Макар развернулся и показал фотографию Нюре.
— Мадам, а вы случайно не знаете, где этот дом?
— Знаю! Я тут все знаю! — "мадам" отделилась от стены и, подув на красные в цыпках руки, заявила:
— Пачка сигарет и…
— Чаю и сахара домой купи! — бросила в сердцах продавщица.
— И чаю с сахаром! Уговорила! — кивнула Нюра.
Макар положил на прилавок деньги.
— Пойдемте, покажете.
— Пойдем, красавчик! Я тебе все-все покажу… — захихикала Нюрка, обдав Чердынцева стойким сивушным ароматом.
Глава 27 Серафима
Илюша проснулся не в духе. Увидев сидящую подле него мать, он потер глаза и отвернулся к стенке.
— Как ты, милый? Что тебе снилось? — осторожно спросила Сима, поглаживая его через одеяло.
Илюша заворочался, а затем и вовсе легонько пнул ее ногой.
— Я домой хочу…
— А знаешь, что я видела во сне? — стараясь отвлечь его от грустных мыслей, проговорила Сима. — Только представь: мы гуляем с тобой по парку, и вдруг видим, как из-за куста выглядывает… выглядывает…
Мальчик замер, прислушиваясь к ее словам.
— Вот ни за что не догадаешься! — она таинственно понизила голос. — Я и сама не поняла… Кто-то маленький, а на голове у него то ли шляпа, то ли колпачок красного цвета…
Илюша обернулся и посмотрел на нее хитрым взглядом.
— Наверное это был мухомор, — нахмурилась Сима, делая озадаченное лицо и потирая лоб.
— Ну нет же, мам! — улыбнулся Илюша, придвигаясь все ближе.
— Откуда ты знаешь? Неужели мы с тобой видели один сон на двоих? Разве так бывает?
Илюша закусил губу и сдвинул бровки к переносице:
— Бывает, мама! Я его точно видел, — кивнул он. — Это был гномик.
— Ну конечно! — всплеснула руками Сима. — Как же я сразу не догадалась? Просто он был такой же маленький и быстрый, как ты! Ты же у меня все быстро делаешь: и одеваешься, и игрушки собираешь, и помогаешь мне пылесосить… — она вдруг вздохнула и опустила голову.
Еще один день взаперти. Ей просто нечего сказать сыну в свое оправдание. Теперь, когда они стали заложниками ситуации, все их пространство сузилось до размеров дачи. А питание настолько однообразно и мизерно, что едва хватает ребенку. Слава богу, что Илюша не разболелся. И ведет себя хорошо, хотя первые звоночки непослушания уже прозвенели. И он имеет на это полное право. Его мир оказался разрушен ее собственными руками, разве сможет она простить себя за это?
И все же Сима старалась делать вид, что все нормально. Но сколько не притворяйся, а ребенка нужно мыть, кормить, читать ему книги и водить гулять. Что она могла предложить в противовес этому? Картошка рано или поздно закончится, остальные припасы и дрова тоже… Господи, а в кого они превратятся через неделю? В голодных чумазых Маугли?!
«Я идиотка, — подумала Сима. — Надо было попросить у той женщины телефон и позвонить Валечке… Занять денег! Хотя, откуда у нее деньги? — тут же спохватилась она. — Валя сама перебивается еле-еле…»
Пока Илюша фантазировал на тему встреченного во сне гнома, Сима по-быстрому накрыла завтрак и вывела щенка на улицу. Илюша на минуту замолк, проводив тоскливым взглядом мелькнувший за дверью хвост. Сима закусила губу — обещала ведь погулять с сыном, а получается, не сдержала своего обещания… Как же бедному мальчику верить ей?
Скоро Сима с Илюшей вернулись на второй этаж, где было заметно теплее и уютнее. Чихун последовал за ними, явно не желая оставлять своего маленького хозяина без присмотра.
Сима застелила кровать и, усадив на нее Илью, положила рядом найденный на кухонной полке простой карандаш и оторванный от старого рулона кусок обоев, которыми была оклеена спальня.
— Он не цветной, — насупился Илья, повертев карандаш в руках.
— А мы потом все раскрасим, хорошо? Ты пока нарисуй просто так. Как будто придумываешь раскраску.
— И буквы тоже можно рисовать?
— Обязательно!
— Только толстые?
— Почему, и тонкие тоже. Ты же знаешь, что толстые дружат с тонкими…
— А высокие с низкими, — поддакнул Илья. — Я буду рисовать большую толстую букву О. А потом пузатую букву Б.
— Хорошо, а я пока постираю, ладно?
На колонку Сима не пошла, боясь столкнуться с Нюрой. Набрала снега чуть в стороне от входной двери прямо из середины сугроба, чтобы оставить верхушку нетронутой. Вернувшись, добавила немного воды и поставила ведро на плитку. С помощью старого обмылка застирала детские трусики и маечки.
Бабуля частенько говорила ей, что главное в человеке — это чистота. И сейчас Сима думала, что в ее словах было гораздо больше смысла, чем просто намек на аккуратность. Но бабуля не говорила, что доказать чистоту порой бывает очень трудно…
Потом они с Илюшей пили чай с медом и хлебными палочками, а еще играли с Чихуном. Сима в изумлении наблюдала за тем, как щенок приносит Илюше щепку, которую тот кидал, перед этим пряча ее за спину.
Они снова поднялись на второй этаж. Сима чувствовала такую усталость, словно несколько часов подряд занималась физической работой. Все эти хождения из угла в угол, наигранная веселость и соблюдение режима, которые она старалась выдать за нормальную жизнь, страшно утомляли. Серафима понимала, что усталость — это ничто иное, как постоянный стресс и невозможность найти выход из создавшегося положения.
— Подними меня! — Илюша скинул валенки и залез на кровать.
— Только чуть-чуть, хорошо? — Сима легла на спину и согнула колени. От слабости у нее ныла спина и гудела голова.