Она выглянула в окно — и дымная зыбь качнулась, завихрилась клубами, точно кто-то незримый приник к стеклу и отпрянул, поняв, что его увидали…
Вера невольно отшатнулась от окна, неловко задев миску с омлетом. Вязкая желтая лужица поплыла по столу, тягучими мерными каплями стекая на пол.
Тинк… Тинк… Тинк…
Тишину замершего дома нарушал только этот слабый и насмешливый звук: тинк… тинк…
Вера почувствовала, что мурашки побежали по коже, и, чтобы остановить волну подступавшего беспричинного страха, изо всей силы ударила ладонью по столу. Она не рассчитала силы удара, от которого тонкий браслет ее часиков лопнул, и часы с легким стуком упали на пол.
Вера расхохоталась. Она хохотала громко, отчаянно, а потом упала на стул и зажала рукой широко раскрытый, зашедшийся в смехе рот.
— Ну, истеричка, ну, дура! — покачивая головой, награждала она себя эпитетами. — Да тебе самой в клинику неврозов пора. Надо же! От тумана шарахнулась… И яичная лужица доконала — почудилось, что живая, Не-е-ет, так не пойдет!
Она нагнулась и подняла с пола свои часики. Поднесла к уху. Часы не шли.
— Вот, еще радость — как же теперь время-то узнавать? Пока отнесу в починку на станцию, пока сделают… А, что поделаешь? Плохо, конечно, но не умирать же теперь без часов. Ох, Верка, Верка! Что ж ты такая нервная? Ну, чего испугалась? — вопрошала она, пытаясь укрыться в надежную гавань рацио… Но сердце не слушало доводов разума — сердце стучало, и неведомые стихии рвали снасти ее корабля. — Ну, упокойся, слышишь? Ты должна быть спокойной и ясной — с тобой Веточка! Ничего страшного не случилось, ничего, ничего, ничего…
Она бормотала эти слова, как заклинание, заговаривая, усмиряя сознание, которое больше не подчинялось логике и упорно твердило свое: случилось, случилось…
Это знание было сильнее рассудка. Оно было единственной истиной, не требующей доказательств…
Вера наскоро подтерла яичные лужицы и поспешила к Веточке — та спала… Ложбинка у носа была мокрой от слез, видно, плакала.
«Надо что-то делать, — подумала Вера. — Надо ее как-то вытаскивать… Скорее бы Маша, пришла, может, Ветка встряхнется. Да еще этот туман…»
Она поднялась наверх, к себе в комнату, села за машинку… Но на душе было скверно, никак не могла сосредоточиться. Просидев с полчаса без толку, тяжко вздохнула и выдернула из машинки чистый лист бумаги.
Вышла на балкон — на небе, затянутом тучами, — ни просвета, от озера веяло сыростью, мир скрылся в тумане, пряча от взоров очертания берегов и силуэты деревьев, как будто наступившее утро силилось утаить следы преступления, совершенного ночью.
Ни плеска, ни звука… Вроде птица мелькнула? Нет, ничего, показалось, наверное. Вера вернулась в комнату, накинула шаль и прилегла на диванчик, поджав ноги. Дрема обволакивала ее, расслабляла, дурманила. «Уж не заболеваю ли?» — подумала, почувствовав легкий озноб и ломоту в висках. Потянулась, чтобы достать плед со стула, и комната вдруг качнулась и поплыла, словно палуба.
— Отдать швартовы… — шепнула она с невеселой улыбкой. — Мы плывем в дальние страны. Да-а-льние — дальние… к неведомым берегам…
Шепнула и сразу уснула. И сон не разгладил горькой складки у губ. Дрема и зыбкий туман за окнами… Тревожное забытье.
Домик у края леса плыл сквозь туман, укрывая спящих. Сон укутывал их, согревая тела, охраняя души… И этот внезапный сон, что сразил их мглистым туманным утром, похоже, был послан совсем неспроста. Уж очень напоминал он затишье перед бурей…
Глава 6Скоренько — скоренько…
— Пап, да не хочу я гулять — я лучше с тобой побуду… Да еще вон туман какой — в двух шагах ничего не видно! И ты еще совсем слабый, на лбу испарина выступила… — Маша изо всех сил сопротивлялась уговорам отца — он советовал ей пойти погулять, не тратить на него время попусту.
— Брось, Машка, я в полном порядке! Сейчас еще чуть-чуть полежу — и за работу. А тебя ребята, небось, заждались — этот, как его… Мишка, битый час у калитки маячит…
— Перебьется! Пап… я лучше книжку какую-нибудь почитаю. Мне тебя оставлять не хочется.
— Говорю я тебе — сейчас буду работать. Акварелька одна из ума не идет. А ты знаешь: когда я работаю…
— … То тебя нет! — закончила Маша знакомую отцовскую фразу. — Ладно, я скоренько — погуляю и сразу вернусь. Пока, пап…
И Маша, накинув кофточку, выскочила за калитку. Из тумана навстречу ей вынырнул Мишка, возбужденный, растрепанный.
— Слушай, сколько можно ждать, мы ж договорились с самого утра встретиться! Битый час тут торчу, копуша! А тут такие дела, такие дела…
— Какие такие? — Машка выдержала этот натиск с олимпийским спокойствием, даже бровью не повела. — Причем тут твои дела — у меня и свои есть.
— Ладно, короче… В общем, письма эти до зарезу нужны. Айда к Ветке!
— Можешь ты толком объяснить, что за пожар такой?
— Понимаешь… — Мишка тащил ее за руку к воротам садовых участков, — отец мой дело одно затеял. Такое… — он свистнул и восторженно закатил глаза. — В общем, обалдеть! Строительство деревообрабатывающего комплекса. Вчера к нему мужики приезжали крутые — заказчики. Тут такое будет, такое…
— Да что ты все бубнишь: такое, да рассякое! — дернула его Маша за руку. — По-человечески можешь рассказать?
— Слушай, потом… Я и сам толком не все еще понял. Я только краем уха их разговор слыхал — за дверью стоял. Затевается в этих местах офигенное строительство, а чего — не понял пока. Не беда — узнаю, отца расспрошу. Лес будут валить, техники всякой нагонят. В общем, мечта моего отца вот-вот может осуществиться, тут большие деньги, поездки всякие и вообще… Главное — он тоже должен вложиться, а у него нет всей суммы, которую надо, чтобы совладельцем всей этой фиговины стать! — Мишка тараторил без умолку, таращил глаза, ерошил волосы, словом, был на взводе, — перспектива скорых перемен в отцовских делах сильно его взбудоражила.
— Ну и при чем тут письма? — Маша вначале прониклась Мишкиным волнением, но чем больше он говорил, тем улыбка ее делалась все ироничней. — Я-то думала, ты интересное что-то задумал, а это ж взрослые дела — мы-то при чем? Или ты думаешь, мы с Веткой наймемся к твоему папочке лес валить?
Ее прищуренные глаза пронизывали мальчишку пристальным оценивающим взглядом: и чего трещит, чего тарахтит? Торопыга какой-то… Нет, таким он ей решительно не нравился! Маша даже подумала: и чего она в нем нашла, дурища? Ревела даже… Сейчас ей захотелось поскорей от него отделаться и Ветку одной навестить. Привязанность к подруге оказалась даже крепче, чем она думала. А кроме того, ее почему-то тянуло пораньше вернуться к отцу — что-то подсказывало, что нельзя надолго оставлять его одного.
— А письма при том, — Миша понял, что выглядит сейчас не солидно: сопляк — сопляком, и засунув руки в карманы, постарался придать лицу значительное выражение. — В письмах говорится про клад. Так?
— Ну, так, — Маша не понимала, к чему он клонит.
— А клад — это большие деньги. Не так?
— Да, так, так, что ты мямлишь — хватит мне голову морочить!
— Найдем клад, разделим поровну: ты, я, Ветка и Борька. Потом эдак спокойненько брякну деньги отцу на стол — мол, вот твоя доля, пап! Хочу, понимаешь, отцу помочь… — он отвел взгляд от улыбающейся Манюни и почесал за ухом. — Что в этом такого? Пусть знает, что и я кое-чего стою.
— Ну ты воще-е-е… — насмешливо протянула Маша. — Ты знаешь, как это называется? Делить шкуру неубитого медведя! Клад еще найти надо. И потом, письма эти вовсе тебе не принадлежат — Веткины они. И мамы ее… Зачем им с тобой делиться?
— Но мы же… — Миша весь покрылся пятнами, желая доказать свою правоту — видно было, что этот мифический клад для него — вопрос жизни и смерти! — Мы же решили, что все вместе будем… Это потом твоя Ветка сбрендила и письма себе забрала.
— Во-первых… — тянула Манюня, наслаждаясь возможностью помучить мальчишку, — письма передали для Веткиной мамы. Так? Именно так! — ответила она на собственный вопрос, с ехидцей глядя на Мишу и растягивая удовольствие. — Во-вторых, Ветка их не сама забрала, ей отнес их Алеша. А значит, он тоже участвует в этом деле и про него забывать нельзя. Так? — уперев руки в боки, допрашивала она растерявшегося мальчишку. — А кроме того, Мишенька, что-то я не пойму, почему ты лезешь во все дела и почему тебе больше всех надо? Мы ни о чем таком не договаривались, чтоб кто-то решал в одиночку. Видишь ли, папочке твоему деньги нужны, вот пусть сам их и роет, сам свой собственный клад ищет. А наш клад — он наш! Понятно тебе? И нечего сюда папочку своего приплетать.
— Ну, я же просто… тебе первой хотел сказать… — совсем потерявшись, пробормотал Миша. — Я же ведь…
— Первой — не первой… — передразнила Манюня, хоть ей и было приятно такое внимание к своей персоне. — Почему ты Борьку сейчас не позвал? Где Алеша? Ну? Что молчишь? Так вот, Мишенька, ты сам себя вывел на чистую воду! И с таким, как ты, дело иметь противно… Обнимайся и целуйся со своим папочкой, а я пошла! — и она ринулась перед с независимым и гордым видом.
— Маш, подожди… — он догнал ее. — Я просто не успел ребятам сказать. Давай позовем их, если хочешь… — он был на все готов, лишь бы мотавшийся хвостик Машкиных золотистых волос не растаял в тумане. — Ну что ты злишься?
— Я не злюсь, — она смерила его снисходительным взглядом. — Просто мне некогда. А ты надоел! Пока… — и, дерзко вздернув свою лукавую лисью мордочку, она ускорила шаг и пропала в тумане.
Миша еще некоторое время постоял, помялся, глядя ей вслед, а потом, понурясь, побрел восвояси. Придя домой, парень бухнулся на тахту в своей комнате и уткнулся носом в подушку. Впервые он получил «отлуп» от девчонки. Да еще от той, которая ему нравилась…
«Вот стерва!» — скрежетал зубами Мишка, злясь на себя, на Машку и на весь свет. И как она его срезала — в самую точку попала. Он ведь и в самом деле ничто без отца… Сынок богатенького папаши, как его за глаза называли ребята в московском дворе, которые пили водку, курили и матерились почище взрослых, сами зарабатывали