Она глотнула вина из бокала и продолжала уже чуть спокойнее.
— Квартира, в которой мы жили, раньше принадлежала его родителям. У меня была маленькая комнатка в коммуналке, которую мы сдавали. Гроши, конечно, но все-таки. И самое удивительное: муж мой, Паша — он совсем не злой человек, интеллигент, переводчик, в толстых журналах стихи его… Вот опять! Никак не сосредоточусь — это ведь к нашему вопросу никак не относится.
— Все относится. Все! — очень серьезно сказал вдруг Юрасик, встал, обошел вкруг стола и, низко склонившись, поцеловал Ксении руку. — Не стесняйся, не сдерживай свою боль — все расскажи. Мы тебе не чужие! И легче будет. Это сколько времени беду свою ты таила, да так… никто и не думал, что на душе у тебя…
— Я думала! — возразила Вера. — Еще как думала! Как это может нормальная женщина сидеть в глуши на последних сроках беременности? Когда кругом — ни помощи, ни машин, ни врача… и Лёнка еще на руках! Думала, что же это за человек — муж твой, если допускает такое? И когда я стала все это обмозговывать, да прикидывать на себя: мол, я так могла бы? — то поняла, что ни одна разумная женщина в таком положении рисковать бы не стала. Значит, тут что-то не так. Но какая выдержка, Ксения, подруга моя дорогая! Я просто преклоняюсь перед тобой.
— Да уж — ни слова резкого, ни упрека, а у самой в душе кошки скребут… — подхватил Юрасик, откровенно любуясь Ксенией, чем подверг ее в краску. — Черт возьми, я таких женщин не встречал! Да где их и встретишь, если одна ты такая… — Он внезапно перешел с Ксенией на ты, но звучало это так естественно, точно он знал ее долгие годы.
— Тятя Ксения, а ваши родители как же? Они в Москве? — смущаясь, спросил Алеша.
— Они на Ваганьковском! — был ответ.
— Ох, простите! — Алеша притих и стало слышно, как жужжит назойливая осенняя муха, колотясь о стекло.
— А твоя комнатка? — не утерпела Вера.
— А там вот-вот должен был начаться капремонт. С выселением. Еще в начале весны. Дом старый, на Арбате. Ремонт не меньше чем на год затянется. Ну, я по друзьям, по знакомым — стала взаймы просить, под залог своей комнаты. Решила ее продать потом — в Москве жить не хотела. Дали восемь тысяч. Услышала — продается дом, как раз столько и стоит. Небольшой летний домик с участком на берегу Клязьмы, новый совсем, только прошлым летом построенный. Я понимала, конечно, что летний домик меня с детьми не спасет, но мне тогда не до рассуждений было. Знаете — ночь простоять, да день продержаться! Мне все говорили — это дешево — восемь соток плюс дом. А дешево так потому, что хозяева срочно его продавали — им тоже деньги были нужны. Ну я и купила. И переехала. Это просто чудо было: я тогда молилась старице день и ночь, хотя иконки ее у меня не было — ничего, только книжечка эта Анастасии Цветаевой… Я просила: помоги старица Евфросинья, укрой меня с детьми! Не дай пропасть! И буквально через пару дней узнала, что продается этот домик. Как раз в тех краях, где могила ее. Значит, думаю, молитву мою услыхала. Позвала. И я стала ходить могилу искать. В книжке примерно описано, как ее найти — круглый холмик «таинственной формы» — это не мои слова, так у Цветаевой, Анастасия Ивановна вспоминает, как один раз заплутала со своим спутником, не могла отыскать к этому месту дороги — так им жаворонок дорогу указал! Я вам книжку дам — прочитаете. А я — ну никак! Все обошла — нету такого места. С колодцем и круглым холмиком, возле которого два других — поменьше: могилы священников. Колодец тот старица выкопала сама, в возрасте ста лет. Потом у колодца построили купальню, она была разрушена, как и часовня, что когда-то над могилой стояла. Похоронили там старицу в 1855 году, и с тех пор могила ее как была — по грудь человеку — так и стоит, не оседая под снегом и проливными дождями. Но это я вперед забегаю, я ведь сначала хотела о ней самой рассказать. Судьба удивительная! Старица по рождению была княжной, звалась она Евдокия Григорьевна, княжна Вяземская, и была фрейлиной Екатерины Великой. Но, видно, тяжко ей было при дворе. И вместе с двумя другими фрейлинами решила она исчезнуть — да так, чтобы все думали, будто они погибли, и не искали их. Так и сделали — с подругами разделись они у берега Царскосельских прудов, одежду свою оставили, пруд переплыли, а на другом берегу надели крестьянское платье, заранее приготовленное, и направились к митрополиту Филарету. Пешком. И каждую он на подвиг благословил. А Евдокию — выпускницу Смольного, дворянку голубых кровей — благословил митрополит на подвиг юродства! И она его соблюдала. Всю жизнь! Приняв монашество, приняла она имя Евфросинья, и навсегда распрощалась с миром… Я уж говорила, что в возрасте ста лет блаженная выкопала колодец, и в той воде люди исцелялись от самых разных болезней. Она мечтала на этом месте построить обитель… А прожила она 120 лет. Я мало знаю о ней, хочу все, что есть, собрать по крупице. Может быть, удастся книжку издать. Вы прочтете у Цветаевой то немногое, что там есть: и как старица по молитве Анастасии Ивановны исцелила ее семилетнюю внучку, у которой начиналось заражение крови, — это было далеко от Москвы, они тогда в Новосибирской области жили… И как старица защитила Цветаеву от воров, которые на нее напали… Только это крохи — я и не представляю себе, сколько доброго она сделала! Дело целой жизни — собрать все сведения, восстановить это все… Но я опять отвлеклась. Не пускала она меня, не могла я найти источник. Уж отчаялась — думала, видно за грехи мои не пускает. Но чтобы она САМА, в собственном своем молодом обличье явилась — да еще роды помогала принять — нет, этого я не ждала…
— Так та женщина, которую мы видели в Свердловке — старица Ефросинья? Княжна Вяземская? — вытаращила глаза Манюня. — Быть того не может… Это же самое настоящее чудо!
— Постойте… А бывало, что святые кому-то в самом обычном виде являлись? — подала голос Веточка. — Ну, без нимба, сияния и всего такого… Ой, я, кажется, что-то не то говорю!
— Нет, Ветка, по-моему, самое то! — поддержал подругу Алеша. — Мне тоже это безумно интересно — бывало такое?
— Как же — сколько раз! — подхватила Вера. — Тот же Николай Угодник — святитель наш московский — он не раз являлся как самый обыкновенный старик, старец с бородой — в разных местах бывало такое и в разные времена… И во сне он являлся…
— Во сне многие являлись — а тут наяву! — возразила Ветка.
— Что тут скажешь… Видно, долго еще отмаливать — благодарить за чудо такое. Недостойная… — Ксения все-таки не выдержала — голос сорвался и, вскочив, она выбежала из комнаты.
— Получается, она нам за лето трижды являлась, — вслух подумала Вера. — В первый раз — на мосту, потом тебе Юрасик — возле дома в лесу, когда подсказала, где нас искать. И в третий — возле собственного источника, когда Ксенюшка рожала… Выходит, мы все — под ее защитой. Следила она за нами. Нет, слово неточное: не следила, а…
— Оберегала. Так? — подсказала Ветка.
— Умница! Именно так. Господи, в голове не укладывается! Ведь теперь надо по этой горящей точке всю жизнь повернуть. Сделать что-то такое, чтобы не зря… Ох, трудно об этом!
— А знаете, я вот что думаю… — негромко, задумчиво начала Елена. Мне кажется, дело не только в нас. Просто долгая-долгая история кончилась. Хотя, что я — это совсем не просто. Сначала вы, потом я — мы все почувствовали незримую связь с погибшей Женни: письма, портрет — все это было не случайно, все сыграло свою роль. Вас как будто негромко спросили: интересно вам? Близко? Задело? Беретесь распутать? И вы с ходу погрузились в атмосферу всего, что связано с трагедией Женни, со стариной, со страшным домом… Сережа вон даже слишком! Он вошел в эту историю с той — другой стороны. А вы — нет, вы остались тут — где источник. Он — там, где дом… Не знаю, понятно ли я говорю?
Все молча закивали, не желая прерывать.
— И еще я думаю, это лето подвело черту. Каждого, кто «подключался» к прошлому этого места, будто спрашивали о чем-то. Им предлагали выбор. Думаю, спрашивали и Левушку. И убеждали: остановись! Хватит! Этих не трогай! Я не знаю, это может быть что-то совсем другое — я наугад говорю. Он не прислушался или ответ его был отрицательным, он сделал свой выбор, и результат — груда пепла! А у нас — Илюшка! И мне кажется… твой роман, Вера! Он оборвал движение по спирали сходных событий. Они ведь повторялись точь-в-точь, с небольшими изменениями. Сережа почти в точности повторил путь Евгении. Оба в душе художники, оба — талантливы, оба подпали под черную власть. За слабоволие она заплатила жизнью, он… не знаю. Будем надеяться на лучшее. Так вот… Помнишь, брат Женни, Николушка, чтобы ее спасти, защитить, пишет портрет. Только опаздывает: душа ее неизлечимо больна. Вот я и думаю — и ты, Вера тоже хотела защитить всех: и Сережу, и Ветку, и Ксению — всех, втянутых в магический круг. Так?
— Так… — обронила Вера.
— Но ты не опоздала! Твоя помощь пришла вовремя. Более того, ты не только не испугалась пропустить через себя всю метафизику местности, чтобы прожив это, переболев этим, воплотить в слове, ты принесла свое метафизическое дитя в жертву, сожгла рукопись! И эта жертва все искупила! Такой она была… кровной, что ли — не могу слова нужного подобрать. Искупила всех, кто стал жертвой магии, причем, думаю, не только нас нынешних, но и давно ушедших — и прежде всего Женни… Она там, в небытии, может быть, в чистилище. На ней страшный грех — самоубийство… А тем, кто не заслужил прощения, необходима память, молитва… Наша помощь! Понимаете? Мы все время думали о ней, переживали за нее, мучались, что не можем помочь! А вдруг мы тем самым именно это и делали — помогали! Вдруг ей теперь откроется путь на небеса?!
— А помните, мы говорили, что Женни нас позвала? — подхватила Вероника. — Точно она хотела до нас достучаться, просила о чем-то. Я вот думаю: поняли мы ее — о чем она нас просила?.. Может, хотела чтобы мы отыскали могилу — ведь могила ее не найдена.
— Или хотела, чтоб мы узнали о старице, об источнике, — кивнула Вера. — О мечте построить обитель. Может быть, когда мечта блаженной исполнится, и Женни обретет покой…