е мне считать вас своим гостем?
Они вышли из ресторана на палубу. Парусиновые шезлонги у бортов уже опустели. Полковник вздохнул полной грудью:
– Хорошо-то как… Раздражает меня многолюдье. В Крыму у нас суматошно, народ – со всех сторон матушки-России. Но уж в Константинополе, доложу я вам!..
– Да, перенаселен, – согласился Фролов. – Последнее время и я, признаться, устал от Константинополя. Впрочем, в Лондоне, представьте, тоже неуютно себя чувствовал… – Он задумчиво посмотрел на плывущую у самого горизонта луну, вздохнул: – Но думаю, что не Константинополь или Лондон виноваты, а русская наша натура – без России тоска везде одинаковая…
– Да, это вы хорошо заметили. Я вот приехал в Константинополь навестить семью, а жена и дети – в один голос: домой… – Полковник погрустнел. – Какой дом! Сам на казарменном положении.
Они медленно шли по палубе. Навстречу им столь же неторопливо двигалась женщина средних лет, не то чтобы красивая, но с выразительным и привлекающим взгляд лицом, стройной фигурой, и худой, высокий, явно молодящийся мужчина за сорок. Поравнявшись с ними, полковник Дубяго поклонился:
– Добрый вечер, Наталья Васильевна.
Женщина остановилась.
– Добрый вечер, Виктор Петрович! – кутаясь в легкую накидку, улыбнулась она. – И вы решили подышать перед сном? Красота какая! Позвольте представить моего спутника. Граф Красовский.
Дубяго в свою очередь представил «Федотова». С любопытством на него глядя, Наталья Васильевна спросила:
– Вас всегда ждут пароходы в открытом море?
– Всему виной автомобиль, – улыбнулся Фролов. – Сломался. Пришлось поднять на ноги пароходство.
– Кто бы мог подумать, что турки так любезны!
– Да!.. Если признательность выражена в твердой валюте.
Наталья Васильевна звонко рассмеялась. У нее был удивительно мелодичный смех.
– Господа, оставляю вам графа. Он, оказывается, мастер показывать необычайные фокусы.
Глядя ей вслед, граф сказал:
– Сколько шарма! Вы не находите?
– Я, признаться… – замялся Фролов.
– Как, вы не узнали Плевицкую? – удивился Дубяго.
– Господи, ну конечно же Плевицкая! – воскликнул Фролов, осознавая, что, кажется, допустил первую в своей новой жизни ошибку. – Не ожидал… Помнится, на ее концерте в Киеве…
– В Киеве? – спросил Дубяго. – Я тоже, знаете ли…
– Какой голос! – поспешил перебить его Фролов. – Не знаю другой певицы, которая так тонко чувствует русскую душу. А ведь из простых крестьянок… Откуда же она направляется?
– В Константинополе у нее была маленькая гастроль, – похвастался своей осведомленностью граф. – А сейчас возвращается к жениху, генералу Скоблину. Он отбил Наталью Васильевну у красных. Четвертое ее замужество, жених младше на одиннадцать лет. Но очень, очень трогательная история.
– Скоблин – самый молодой генерал в армии, – вздохнул Дубяго. – Он и еще Манштейн-младший… В двадцать пять лет!..
Искры летели из пароходной трубы к звездам. Где-то там, во тьме, ждал их Крым – маленький кусочек старой России, прилепившийся узким перешейком, как ниточкой, к огромной большевистской стране.
Глава двадцать седьмая
Так уж издавна ведется в мире: если война, то и великое переселение народов…
Места в поезде, идущем из Москвы на Украину, брались с боем. Спешили в свои части, полечившись в столичных госпиталях, командиры и красноармейцы. Не чаяли поскорее вернуться домой с вестью радостной или не очень многочисленные ходоки. Кто-то ехал на хлебную Украину менять вещи на продукты, кто-то надеялся отыскать там давно пропавшую родню, кому-то просто не сиделось на месте. Ну и, само собой, мешочники – небывалое, порожденное гражданской войной сообщество торговцев, курсирующих по задыхающимся стальным магистралям с одной, старой, как мир, целью: где-то подешевле купить, где-то подороже продать. Сколько бы на них облав ни устраивалось, какие бы препоны на их пути ни вставали – через все прорывались, с налета захватывая места в пассажирских вагонах и теплушках, вскарабкиваясь на крыши, на тормозные площадки, на тендеры сипящих от усталости паровозов…
И тем удивительнее, что в одном из вагонов идущего на юг поезда, где в каждое купе набилось по десятку, а то и больше пассажиров, где люди заполнили даже проходы, где обладатель багажной полки мог считать себя счастливым человеком, – тем непонятнее, возмутительнее, что в первом от тамбура купе этого вагона разместилось двое молодых людей. Заняв купе еще до подачи поезда на посадку, они заперли изнутри дверь и ехали, не отзываясь на стук и угрозы, на просьбы и проклятия. Лишь однажды, когда распаренный, огромного роста мешочник, громогласно пообещав высадить дверь и, зверея, уже начал примеряться к ней могучим плечом, дверь внезапно распахнулась, и в потный лоб мешочника уткнулся, будто принюхиваясь, черный ствол револьвера. Молодой светловолосый человек посмотрел на оцепеневшего детину, на прочий донельзя распаленный люд и тихо, внушительно пообещал:
– Если еще кто-нибудь сунется, пристрелю! – И с тем, захлопнув дверь, скрылся. Толпа рассосалась в надежде на удачу где-нибудь в другом месте. За дверью загадочного купе опять воцарилась тишина.
А ехали в загадочном купе Сергей Сазонов и Микки Уваров. Конечной целью их совместного, начатого в Москве пути был Крым, где Микки предстояло доложить барону Врангелю о своем походе в Петроград и передать ему, помимо материнского письма, официальное предложение Советской власти об обмене краскома Павла Андреевича Кольцова на двух пленных генералов. Сазонову поручалось обеспечить скорейшую доставку Уварова в Крым и подстраховку его от каких-либо неожиданностей, нежелательных случайностей.
В Харьков они добрались к исходу вторых суток. Попав в шумный людской водоворот вокзала, Сазонов сразу понял, что самостоятельно им отсюда не уехать. Выручило предписание, выданное Всероссийской чрезвычайной комиссией.
Начальник линейного отдела ЧК, ознакомившись с документом, озабоченно сказал Сазонову:
– Можете не сомневаться, товарищ. Какая помощь нужна?..
И опять они с Уваровым заняли отдельное купе в вагоне поезда, уходящего в сторону Мелитополя… Сазонов, все еще боясь, что граф улучит момент и сбежит, из последних сил боролся со сном. Пока наконец Уваров, глядя на его осунувшееся лицо и покрасневшие глаза, не сказал:
– Ну зачем вы себя мучаете, Сергей Александрович? Во-первых, бежать мне некуда, да и небезопасно. Во-вторых, зачем мне бежать, если мне предстоит возвращение к своим!
– Тоже верно, – поразмыслив, вздохнул Сазонов. Рухнул на полку и проспал как убитый до самого Мелитополя.
Когда за окнами вагона забелели цветущие черешневые сады, Уваров растормошил его:
– Просыпайтесь. Приехали.
В штабе 13‑й армии, куда они пришли с вокзала, их проводили в Особый отдел. Ознакомившись с предписанием Сазонова, начальник Особого отдела эстонец Линк, высокий, худой пожилой человек, отправился по кабинетам разыскивать еще вчера прибывшего в штаб армии командира полка Короткова, который обеспечивал охрану восточного участка Азовского побережья.
Вернувшись в кабинет вместе с Коротковым, Линк, кивнув на гостей, сказал, певуче протягивая гласные:
– Это вот – товарищи из ВЧК. Это – товарищ Сазонов, а это… тоже… Будем вот… товарищей с твоего участка переправлять в Крым.
– Надо так надо! – отчеканил в ответ Коротков – молодцеватый, весь затянутый скрипящими ремнями.
На Мелитопольщине села в большинстве своем назывались по именам их основателей: Акимовка, Федоровка, Калиновка, Ефремовка, Кирилловка. Штаб полка Короткова находился в Ефремовке. Их доставили туда на штабном автомобиле.
В селе аккуратные, чистенькие хаты тонули в белой кипени цветущих черешневых садов. Сазонову и Уварову отвели для постоя комнату в доме деревенского лавочника – внизу была лавка, а наверху – жилые помещения. С наслаждением помывшись ледяной колодезной водой, отряхнув дорожную пыль, они пошли на окраину села, в штаб.
Уварова Сазонов оставил во дворе, а сам поднялся на крыльцо и вошел в горницу. Коротков прохаживался босыми ногами по тряпичным цветастым половикам и диктовал приказ по полку:
– «Пользуясь затишьем на вверенном мне участке, – звенел его отточенный командирский голос, – приказываю во всех ротах проводить учебу по военному делу, необходимую для успешной победы как над оставшимися, так и над будущими врагами мирового коммунизма…» – Увидев вошедшего Сазонова, обрадованно сказал: – А-а, товарищ Сазонов! Как устроились? Проходи, гостем будешь! – И вновь обернулся к помощнику, который записывал приказ: – Давай подпишу, и доводи до сведения!
В дверь заглянул вестовой Короткова.
– Товарищ командир… – Он замолчал, нерешительно переступая с ноги на ногу.
– Ну, рожай, чего хотел сказать.
– Там вас сельские мужики требуют, красноармейца нашего привели.
– Что за чертовщина?
Комполка, а следом за ним и Сазонов вышли во двор. Приблизились к гудящей толпе мужиков, в центре которой растерянно стоял молодой щуплый красноармеец с испуганным лицом.
Уваров сидел возле крыльца штаба на скамеечке. Он не встал, чтобы приблизиться к толпе, даже не смотрел в ее сторону. Всем своим видом он словно бы подчеркивал, что его нисколько не интересует чужая жизнь.
– Вот арестовали, ваше высокородие товарищ командир, – по-военному доложил могучий дед с бородой, начинавшейся от самых глаз.
– Отпустить! – рыкнул Коротков. – Как смеет гражданское население арестовывать красных бойцов?
Дед вытянулся, прижал к бокам черные, похожие на корневища векового дуба руки, но голос его оставался твердым:
– Поймали и арестовали, как хлопец этот вроде вора будет…
– Все грядки повытоптали!.. – послышались голоса из толпы. – Спасу от них нет…
– Довольно базара! – приказал Коротков. И сразу же все замолчали. – Ну-ну, говори, дед! Говори, чего хотел сказать.
– Поймал я его счас в огороде, редиску воровал. Спрашиваю: зачем, мол, чужое берешь? А он… Пускай сам скажет!