Князь встретил его как обычно: ответив на приветствие, кивком головы указал на стул… Лицо Татищева было, по обыкновению, спокойным, но это не обмануло капитана: он умел разбираться в настроениях людей, а уж в настроении прямых своих начальников – тем более.
– Вы можете реабилитировать себя за константинопольскую неудачу с Сергеевым, – с места в карьер начал Татищев. – В Севастополе находится некто Федотов, гость из Константинополя… Не доводилось встречаться с ним, когда были там?
– Нет, – сказал Селезнев. – В Константинополе к господину Федотову было нелегко подступиться. Представитель банкирского дома «Борис Жданов и К°» предпочитает высшее общество – как армейское, так и цивильное. Его старший брат Лев Борисович Федотов являлся поставщиком двора его императорского величества. Видимо, отсюда и высокомерие Федотова-младшего. Правда, старший брат был расстрелян красными за участие в работе Киевского национального центра.
– Припоминаю… – кивнул Татищев. – Каким же образом уцелел тогда Федотов-младший?
– К тому времени он уже был за границей. Но в Национальный центр, как мне известно, оба брата вложили немалые средства. Знаю также, что Федотов-младший и его банкирский дом пользуются доверием в деловых кругах.
– Достаточно исчерпывающая информация… – Татищев усмехнулся. – А известно ли вам, что господин Федотов располагает тем самым документом с резолюцией Врангеля, который вы пытались найти в Константинополе? Есть сведения, что Федотов привез этот документ с собой.
«Опять документ! Еще бы! – подумал капитан. Да за него можно сейчас получить генеральские погоны: барон умеет быть благодарным. А реабилитация, дражайший Александр Августович, не столько мне нужна, сколько вам!»
Но что бы ни думал капитан, на лице его, припухшем и будто сонном, ничего не отразилось. Коротко, по-солдатски, сказал:
– Попытаюсь достать, господин полковник!
– И что же вы собрались сделать? – спросил Татищев.
Селезнев пожал плечами:
– Если этот коммерсант привез с собой из Константинополя нужный нам документ, то завтра же он должен лежать у вас на столе. Разве не это вы имели в виду?
Татищев глубоко и как-то обреченно вздохнул, его глаза стали едва ли не страдальческими.
– Капитан, голубчик, – морщась, как от боли, сказал Татищев, – дело это требует чрезвычайной тонкости. Я бы сказал – деликатности! Не вам объяснять, как нужен нам этот документ, но… У Федотова не должно быть даже малейшего повода кивать на нас с вами! Сами знаете – не та это фигура!
– Хорошо, Александр Августович, – сказал Селезнев, – все будет исполнено надлежащим образом.
– Надеюсь, капитан. Очень надеюсь! – ответил Татищев. Помедлив немного, добавил: – Лучше бы это сделать чужими руками – руками людей, не имеющих к нам касательства.
– Придумаем что-нибудь… – сказал Селезнев. Перед его мысленным взором предстал граф Юзеф Красовский, международный аферист. Они познакомились в Константинополе: капитан надеялся, что этот человек окажет ему некоторые услуги в деле Сергеева. Но тогда Сергеев исчез. Недавно Селезневу доложили, что Красовский прибыл в Севастополь…
Селезнев уже твердо, как о решенном, сказал:
– Я все понял, Александр Августович. Нужный человек у меня на примете есть.
– Я должен увидеть его.
– Вы мне не доверяете, Александр Августович?
– Нет, почему же. Доверяю. Вполне. И все же…
Татищев встал, давая понять, что разговор окончен. Из кабинета начальника контрразведки капитан Селезнев вышел преисполненный негодования. Старая история: полковник большой охотник таскать из огня каштаны чужими руками! В случае удачи все заслуги – его. А если неудача…
Не в лучшем настроении пребывал сейчас и полковник Татищев. Он ценил Селезнева, хотя и считал его несколько прямолинейным, не способным к глубокому анализу. На сей же раз капитан понял, кажется, больше, чем следовало бы.
Но ох как нужен Татищеву документ с резолюцией Врангеля!.. Именно сейчас, когда полковник, вопреки внешнему своему спокойствию, жил как на вулкане. Его морозом по коже продирало, когда он думал о штабс-капитане Гордееве и обо всем остальном, что связывалось с этим именем. Нет, он, Татищев, не участвовал в затеянном Хаджет Лаше деле. Он умыл руки, передав его капитану Селезневу. Но он знал о нем. Знал!
Прошли мыслимые и немыслимые сроки, а сведений из Петрограда не поступало. Никаких! Пропал штабс-капитан Гордеев. Бесследно сгинул подпоручик Уваров. Если они не дошли до цели, погибли – полбеды. Если Уварова схватили чекисты – тоже еще не беда: это посланец барона Врангеля, его выбор, и, в конце концов, не полковнику Татищеву отвечать за непредсказуемые действия подпоручика в стане красных. Но вот если в Чека попал Гордеев, если, спасая свою шкуру, разоткровенничается там…
Врангель крут. Мало кто знает, как он бывает крут в гневе. Потому-то и необходимы именно сейчас весомые доказательства полнейшей преданности. Таким доказательством, по мнению князя, мог быть документ с резолюцией Врангеля. Татищев многое отдал бы за возможность заполучить его!
Из казино, расположенного на Малой Морской, граф Красовский возвращался в гостиницу на извозчике. Он уже подъезжал к освещенному яркими огнями «Кисту», когда на подножки пролетки вскочили двое в штатском.
– Тихо! – сказал один из них. – Контрразведка!
– Но позвольте! – запротестовал Красовский. – Перед вами, господа, иностранный подданный! Это же международный скандал!..
– Скандал случится, если вы не успокоитесь. Но вряд ли это в ваших интересах, Красовский!
– Я вынужден подчиниться насилию, – сказал граф. На всякий случай – тихо, едва слышно.
Через несколько минут экипаж остановился возле здания контрразведки. Красовского провели мимо неподвижных часовых, мимо офицеров внутренней охраны с их быстрыми, ощупывающими взглядами, дали почувствовать мрачноватую таинственность полутемных коридоров и втолкнули в комнату с зарешеченными окнами.
Сидеть в заключении Красовскому пришлось недолго. Часа через два его ввели в кабинет начальника контрразведки полковника Татищева. Татищев задумчиво стоял возле одной из картин, украшавших стены кабинета.
Полковник терпеть не мог подделок: на стенах его кабинета висели полотна известных художников, это были только подлинники. Да еще какие! Искусствовед, заглянув сюда, изумился бы: ведь эти полотна значились совсем за другими коллекционерами. Но, во-первых, искусствоведы отнюдь не рвались в кабинет начальника севастопольской контрразведки, а во-вторых, если и заносила их сюда судьба, то по вопросам, с живописью никак не связанным. И вообще, здесь нужно было не задавать вопросы, а отвечать на них!
– Граф, как вы понимаете вот этот сюжет? – спросил Татищев.
Красовский прошел через весь кабинет и посмотрел на полотно. На нем был изображен просветленный после покаяния грешник.
– Затрудняюсь ответить, господин полковник…
– Сюжет библейский и вечный, – назидательно проговорил Татищев, направляясь к столу. – Раскаяние всегда облегчает душу. Не правда ли? Садитесь… – Помолчав, он спросил: – Имя, отчество, фамилия? А также – род занятий, профессия?
– Не понял вас, господин полковник… Вы не знаете, кого арестовываете?
– Зачем, ну зачем так! – Рукой с бриллиантовым перстнем, блестевшим на пальце, Татищев вновь указал на картину. – Вы поймите: раскаяние не только облегчает душу, но может и смягчить участь грешника… Ну-с, как же прикажете величать вас: граф Красовский? барон Геркулеску? князь Юсупов-младший?..
– Это уже слишком, полковник!
– Молчите! Я еще не сказал, что хорошо осведомлен о ваших способностях! И потому спрашиваю: передо мной-то зачем играть? Меня ваши манеры, ваше умение носить фрак и прочие атрибуты сиятельной светлости не обманут. Те, кто послал вас сюда, видимо, не слишком хорошо меня знают.
– Меня никто не посылал, поверьте! – Красовский сидел совершенно поникший.
– Это надо еще доказать, – усмехнулся Татищев. – А пока отвечайте: кто вы?
– Мои документы…
– Они поддельные. Отличная работа!
По растерянному виду Красовского не трудно было догадаться, что готов он уже не только покаяться в своих многочисленных грехах, но и признать грехами даже редкие свои добродетели. Словом, недолго отстаивал Красовский графский титул. Этого Татищеву было мало: он теперь хотел увидеть истинное его лицо. Но это оказалось не просто.
Как мог этот человек назвать свои имя и фамилию, если переменил их за годы жизни десятки? Как мог определить род занятий и профессию, если все, чем занимался в сознательной жизни, оценивалось судьями едва ли не всех европейских столиц? Можно было бы, конечно, применить слова «аферист», «шулер», «вор-медвежатник», – но не слишком ли это грубо, если речь идет о работе высшего класса, о работе артиста? Такая вот печальная повесть…
Татищев слушал его задумчиво, но, пожалуй, беззлобно: получив от капитана Селезнева информацию об этом человеке, полковник знал, что Красовский говорит правду. На вопрос, с какой целью он приехал в Севастополь, Красовский ответил:
– По причине прозаической – поживиться. В городе, как в древнем Вавилоне, – столпотворение. У многих приличные деньги. В общем, созревшее для обильной жатвы поле. Но, господин полковник, будучи игроком по натуре, я знаю: во все игры можно играть, кроме одной – политики! Слишком велики ставки, без головы остаться можно. Это не моя игра!
– Как вы сказали? – Татищев засмеялся. – Созревшее для жатвы поле?
– Смею вас заверить, я не один так думаю.
– Догадываюсь! – Улыбка сбежала с лица полковника. – Но давайте продолжим разговор о вас. Вы знаете, что грозит вам по законам военного времени?
– В Крыму я не нарушал закона, господин полковник.
– Нам достаточно ваших липовых документов, чтобы упрятать вас в тюрьму! – Татищев полюбовался раздавленным «графом» и тоном пастыря, щедро отпускающего грехи, продолжал: – Впрочем, на это я готов закрыть глаза. И вообще, ваши уголовные похождения меня не интересуют. Тут дело в другом. Город забит приезжими. Среди них есть люди, нас интересующие. Вы вращаетесь среди этой публики. Вас знают как солидного, имеющего деньги и вес человека, вам и карты в руки! – улыбнулся Татищев. – Вы не знакомы с неким господином Федотовым?