Вчера, знакомясь с городом и комбинатом, он как-то и не обратил внимания на людей. Сегодня же его больше всего обрадовали люди: и этот молоденький энергичный техник, начальник комсомольского штаба на стройке домны, и эти трудолюбивые китайцы, проходящие курс строительных наук в Ново-Стальске, и сам Светлов. Но впереди была еще одна нечаянная встреча. Проходя мимо дежурного администратора гостиницы, он услышал, как тот, отвечая по телефону, назвал знакомую фамилию. Леонид Матвеевич подождал, пока администратор закончит разговор, спросил:
— Не можете ли вы дать справку, в каком номере находится товарищ Жилинский?
— Девятнадцатый, второй этаж,— не поднимая головы, ответил чем-то недовольный тучный мужчина.
— Простите, это тот самый — геолог Жилинский?
— Тот самый, тот самый, один он тут на всех...
Илья Леонтьевич еще не спал, сидел у тумбочки, на которой стоял термос, и самозабвенно пил чай. Леонид Матвеевич представился ему, подал руку. Старик легко поднялся с места, недоуменно разглядывая вошедшего:
— Лобов? Лобов, Лобов...
— Не узнаете?
— Врать не стану, не узнаю. Нуте-ка, напомните что-нибудь такое, знаете ли, приметное из того времени.
— Задача! Какую же бы мне найти зацепку? — всерьез задумался Леонид Матвеевич.
— Именно, именно! Каждый из нас оставляет в памяти людей свою зацепочку.
— Не подойдет ли, впрочем, эта: в 1932 году вы поручили мне «вербовать» среди молодежи охотников обрабатывать ярскую яшму? Я даже за станком ездил в Свердловск, в артель «Русские самоцветы».
— Позвольте, позвольте, а станочка не дали, командировку не оплатили.
— Абсолютно правильно.
— И беда такая приключилась с Леней Лобовым!.. Вот вы какой теперь... Нуте-ка, нуте-ка, давайте я вас получше разгляжу,— он отошел в сторонку и, наклоняя голову то вправо, то влево, рассматривал его.— Нет-нет, ни за что б не узнал на улице! Да, голубчик, в деревьях не узнаешь саженцев!
— Но я бы вас узнал, Илья Леонтьевич. Хорошо делаете, что не стареете.
— Давайте договоримся: без дамских комплиментов. Присаживайтесь, попьем чайку... Приехал вот на пуск домны да загостился, пятые сутки пошли.
— Вам есть у кого погостить, и повод всегда найдется: не одна домка на выданье.
— Что верно, то верно. Я сегодня на митинге всплакнул по-стариковски. Оркестр играет Гимн, а я тайком вытираю слезы: наконец-то, все поверили в ярское месторождение. Во время пуска первой печи настроение было совсем иное. Помню, пригласили меня на банкет. Сижу, отмалчиваюсь. Подходит ко мне первый секретарь обкома, спрашивает: «Что приуныл, Леонтич?» Подсел, выпили мы с ним по чарке. Он все допытывается. Я ему и говорю: «Не будете сердиться, скажу по секрету» — «В чем секрет?» — спрашивает.— «А в том,— отвечаю я,— как бы нам с вами не пришлось сухари сушить. Полтора миллиарда ухлопали на комбинат и, нуте-ка, не дай всевышний, вдруг обнаружится у металлургов что-нибудь, знаете ли, такое непреодолимое, а? Никто в мире на подобной руде еще не работал, руда пылевидная,— сено, мякина, а не руда. Когда-то построят аглофабрику! Попадет и мне и вам. Правда, вы-то сегодня здесь, завтра — там, в какой-нибудь другой области. А геолог на всю жизнь приписан к своему месторождению». Выслушал он меня серьезно и рассмеялся. Потом встал, поднял тост за разведчиков, изобразив дело таким образом, что разведчики — люди бесстрашные!..— Жилинский снова налил себе чаю и, старательно размешивая сахар, спросил прямо, без обиняков: — Ну-с, откуда к нам пожаловали?
— Перебрался из Москвы в совнархоз.
— На родину, видите ли, потянуло? Одобряю! Вам уже, конечно, сорок с лишним?.. Самый ценный возраст. Если мне довелось кое-что сделать в жизни, то главным образом между сорока и пятьюдесятью. Приберегайте эти годы, они сильные, но считанные-пересчитанные. На «мудрую старость» особенно не уповайте. Нам с вами не мемуары писать (тут он слукавил!), а искать да строить.
И, помолчав, Жилинский опять вернулся к воспоминаниям:
— Какое время мы пережили, Леонид Матвеевич! Любопытное времечко, скажу вам по секрету?. Сколько перебывало у нас разных ученых консультантов — тьма тьмущая. Каждый требовал новых пробных плавок. Сначала отправляли ярскую руду на Нижне-Туринский завод, была там дряхлая доменка на восемьдесят тонн, времен Петра Великого. Жил-был в тридцатые годы на Урале знаменитейший профессор с фамилией благочинного — Архангельский. Светила! Так он, знаете ли, все утверждал: «Не будет плавиться ваша руда, наверняка не будет». Только под нажимом из центра и согласился заняться экспериментами. Прислал бумажку в крайсовнархоз, потребовал отгрузить эшелон руды, да чтоб крупной фракции, «не меньше кулака». На грабарках вывозили мы руду к железнодорожной станции. Приволокли одну такую глыбу, что еле затянули талью на платформу. Детьми мы были, ей богу, детьми! Архангельский больше года колдовал там у себя в институте «Востокостали», добавлял то двадцать, то тридцать, то сорок процентов ярской руды к обычной. Результат сверх всяких профессорских ожиданий — шлак течет, как водица. Тогда вызывает он меня в свои академические покои и признается мне наедине, по секрету: «Чудеса! Всю жизнь вдалбливал студентам в головы, что подобные руды тугоплавки, что чугун, полученный из них, не поддается обработке...»
Вслед за тем началась вторая серия испытаний, на Липецком заводе «Свободный сокол». Коробов помог. Шесть тысяч тони хромоникелевой руды отправили мы туда. Дело пошло па лад. Добились своего, хотя, опять же скажу по секрету, знакомый инженер, побывавший в то время за границей, привез с собой кусочек кубинской руды, похожей на нашу, к которой американцы не знали как подступиться. В 1940 году начали потихонечку, с опаской, строить комбинат. Но вскоре война припожаловала...
Очень жаль, что Семен Мироныч — помните его? — мало поработал в Ярске, он бы начал дело пораньше, несмотря что руки у него были связаны никелевой проблемой, все больше никелем занимался. Вот был человек! Мануфактурный приказчик из Одессы и — первоклассный строитель, а! Работал, как вол. Дисциплина строжайшая. И, знаете ли, без окрика, без выговоров, без приказов. Помню, как он приучил ответственных товарищей из своего управления приходить на работу пораньше прочих и уходить попозже. Деликатно приучил. Распорядился установить на квартирах телефоны, которые были тогда на вес золота. Все, разумеется, обрадовались: вот это шеф! Сидит он, бывало, уже за полночь один-одинешенек во всем управлении. Снимает трубку, звонит главному инженеру: Игорь Константинович, простите за беспокойство, нужна такая-то справочка. Или — звонок к начальнику планового отдела: пожалуйста, Юрий Михайлович, извините, срочно необходима для наркомата последняя сводка по никелькомбинату. Нуте-ка, что делать Игорю Константиновичу или Юрию Михайловичу? Покряхтывая, напяливают штаны, набрасывают на плечи полушубки и стремглав к начальству! Потом догадались, что лучше отправляться домой вместе с ним,— все равно спать не даст. Именно таким манером он заставил нас уважать тот неписаный порядочек, что был заведен у него на Кузнецкстрое.
Сколько интереснейших людей проходит перед глазами под старость лет, дорогой Леонид Матвеевич! Вы, может быть, знали Пилипенко, начальника строительства мясокомбината?.. Очень рад, что помните. Напористый был полтавчанин. Приехал он к нам в Ярск с мандатом, подписанным лично Микояном, и начал строить «Ярский Чикаго», никак не меньше! Звонит однажды мне, спрашивает: «А что, Жилинский, это обязательно копать твои колодцы?» (Он имел в виду изыскательские работы.) «Полагается»,— отвечаю я. — «Фу, черт возьми, мы поторопились. Пришли-ка своих людей, пусть пороются у меня на площадке, надеюсь, ты подпишешь акт, что грунты, мол, хороши». Так и отгрохал Пилипенко комбинатище без нудных споров о выборе площадки. Своенравный был мужик, ничего не скажешь... Вы поймите меня правильно. Теперь иные времена. Однако ж, нам тоже надобно поторапливаться, уж очень пристрастились мы к затяжным дискуссиям по поводу новых месторождений.
— К слову пришлось, как вы смотрите, Илья Леонтьевич, на Рощинское? — спросил Лобов.
— Дразните старика. Говорят, что где побывало двенадцать геологов, там наверняка можно открыть тринадцатое месторождение.— Он встал, оправил свой чесучовый пиджачок и, заложив грубые, рабочие руки за спину, прошелся по комнате.— Что Рощинское? Приозерное богаче. Сейчас весь капитализм держится на канадском никеле, а у нас тут две-три Канады лежит под боком. Тридцать лет тому назад моя находка близ станции Орлово считалась уникальной. Но что она такое по сравнению с Рощинской медной целиной! Я уж не говорю о Приозерном. Да что там медь и никель! Молодежь ныне отыскала селен, индий. Может, я еще дотяну до той поры, когда вот тут,— он широко распахнул окно,— именно тут будут строиться космические лайнеры! Не знаю уж, откуда лучше отправлять ракеты на Луну, Марс, Венеру, но строить их наверняка сподручнее в наших места. Какое времечко наступает, а..!
Старик так распалился, его молодые глаза светились таким загадочным блеском и рассуждал он с такой высокой наивностью мечтателя, что Леонид Матвеевич, сам по натуре немножечко романтик, невольно почувствовал себя приготовишкой рядом с этим человеком, коему шел семьдесят первый год.
9
От Ярска, выросшего из казачьей крепости восемнадцатого столетия, до Ново-Стальска, основанного в середине нашего века,— рукой подать, всего каких-нибудь полтора десятка километров. Если бы между ними не пролегал каменистый серый увал, то города могли бы поддерживать зрительную связь, вроде степных форпостов времен Емельяна Пугачева. «Пригодилось бы сейчас, в эпоху телевидения»,— сердито шутил Речка каждый раз, когда ему не удавалось дозвониться по телефону к металлургам. Он знал, что Лобов там, со дня на день ждал его, и, приходя в трест, заказывал срочный разговор. Слышимость была отвратительной. Егор Егорович, накричавшись до хрипоты, бросал трубку, с завистью поглядывал на уцелевшую розетку прямого провода Ярск — Москва. Как легко работалось раньше: звонок в столицу, немедленный ответ — и сидишь, словно в одном кабинете, спокойно рассуждаешь о делах с начальником главка или замминистра. Просто, удобно, приятно. А теперь разыскивай по местным телефонам товарищей из Южноуральска, странствующих по всей области, от Приволжья до Притоболья.