ял за правило каждый вечер заходить в комсомольский штаб, помещавшийся в конторке начальника участка. Еще недавно Егор Егорович с лукавой улыбочкой присматривался к штабу: пусть, мол, позабавятся, изображая из себя строителей, все равно им далеко до молодежи тридцатых и сороковых годов. Но потом он изменил свое мнение. Комсомольские гонцы, командированные на заводы, поставляющие оборудование, оказались лучше профессиональных «толкачей» из управления треста. Молодежные бригады выручили его, Речку, из беды, умело наверстав упущенное время на кирпичной кладке. Теперь и не в меру торжественные речи штабистов на планерках стали нравиться ему. Выйдет какой-нибудь зеленый техник и, обращаясь к директору-заказчику, начнет этак высокопарно: «От имени героического комсомола мы требуем...», перечислит все электромоторы, распределительные щиты, всю аппаратуру,— чего и сколько не хватает для того или иного цеха. Удивительное дело, на заказчика это действует куда сильнее, чем строжайшие приказы высокого начальства.
Вот и сейчас Егор Егорович решил завернуть в комсомольский штаб, поинтересоваться сводкой «узких мест» и тогда уж на покой. Едва он вышел на каменное крылечко, как ветер ударил ему в лицо, сорвал шапку-ушанку с головы, толкнул в грудь так, что пришлось попятиться к двери.
— Шалишь, брат, не на того напал!
Егор Егорович нахлобучил шапку до самой переносицы, поднял воротник овчинного полушубка и решительно зашагал навстречу ветру, задиристому, колючему. Сперва шел довольно быстро, но все-таки вынужден был замедлить шаг, подставляя под ветер то бок, то спину. Пока добрался до аглофабрики, клочковатые брови превратились в сосульки, виски заломило. Отдышавшись немного у заиндевелой стены склада коксика, он сделал последнюю перебежку к главному корпусу, и тут, у подножия башенного крана увидел Инессу, Геннадия и других ребят из штаба.
— Вам тоже не спится, товарищ Речка? — крикнула Инесса, никогда не называвшая его (дерзкая девчонка!) по имени и отчеству, наверное, во избежание всяких кривотолков насчет возможного в будущем родства.
Он поздоровался со всеми одним общим кивком, сказал нарочито назидательно:
— Нашему-то брату и полагается не спать.
Геннадий доложил официальным тоном:
— Прибыла новая партия электрооборудования. Мы решили, не теряя времени, доставить его к местам сборки, чтобы монтажники завтра с утра приступили к делу.
— А не перепутаете, что к чему?
— Все размечено шеф-монтером.
— Смотрите, не было б двойной работы.
Наверху в белой бездне тревожно зазвенел предупредительный звонок. Молодые люди посторонились. Над головой Егора Егоровича тяжело проплыл увесистый ящик, раскачиваясь от порывов вьюги; Егор Егорович проследил за ним, пока груз не был доставлен на верхотуру главного корпуса. B оранжевых пятнах света от прожекторов бесновались мириады снежинок. Стальной ствол башенного крана вздрагивал, скрипел, как отживший свой век богатырь-осокорь, и длинная стрела, казалось, вот-вот надломится, безжизненно повиснет. Темным наростом виднелась в вышине кабинка машиниста, вокруг нее вихрилась мелкая дробь пороши, устремляясь вниз, к обнаженным корневищам крана.
— Кто дежурит? — кивнул Егор Егорович в сторону кабинки.
— Рая Журавлева.
— Вот так баптистка, не боится никакой нечистой силы! Но вам-то, друзья мои, не стыдно посмотреть со стороны? Неужели никто не догадался сменить девушку?
— Я сейчас...— Геннадий бросился к крану, полез наверх. Раскаленные от холода прутья лестницы жгли руки сквозь варежки,
игольчатые струи больно покалывали лицо, просачивались за воротник меховой тужурки, ноги скользили по обледенелому металлу. Задыхаясь от упругих толчков сбесившегося воздуха, ничего не видя в кромешной тьме на расстоянии протянутой руки, Геннадий наугад цеплялся за ступеньку и, подтянувшись, искал очередную. Все вокруг сливалось в монотонный гул, покрывающий визгливую поземку.
Когда он добрался, наконец, до кабинки .машиниста, Егор Егорович перевел взгляд на Инессу. В демисезонном пальтишке, ладно сшитом по фигуре, в обтяжку, закутанная поверх воротника пуховой шалью, она похлопывала ладонью об ладонь, тайком приплясывала, чтобы хоть немножко согреться. «Промерзла, что хворостинка»,— подумал Егор Егорович, обратив внимание на пушистые веерки ее выгнутых ресниц.
Геннадий спустился, подошел к своим штабистам.
— Рая не из тех, кто передает бразды правления в бурю!
— А ты бы припугнул ее начальником строительства,— посоветовал нормировщик Петин.
— Все пробовал, не помогает.
— Молодчина Журавлева! — с удовольствием отметил техник Феоктистов.
Оставалось поднять еще два ящика с электромоторами. Невидимая Рая плавно навела стрелу, тросы туго натянулись, и груз оторвался от земли. В это время со стороны Ярского ущелья налетел новый шквал ночной пурги. Последний снег сорвало со всех карнизов, закружило между цехами. Башенный кран со стоном качнулся влево, вправо, увесистый ящик завертелся в воздухе, как поплавок. Бледнея, Егор Егорович попятился к конторке, молодые люди проворно скрылись за углом. Но кран выстоял, стрела-«удилище» выдержала в ловких руках Журавлевой. Когда груз был принят, она часто затрезвонила оттуда, с «капитанского мостика»: все в порядке, не волнуйтесь, товарищи!
Облегченно вздохнув, Егор Егорович обернулся: комсомольцы цепочкой, друг за другом потянулись из убежища. Строй замыкала Инесса. Геннадий избегал встретиться глазами со своим отцом.
— Баста, без моего личного разрешения в такую погоду не работать.
Понятно? — строго сказал Егор Егорович.
Парни переглянулись: им трудно было возражать управляющему трестом.
— С вами беды наживешь,— добавил он, присматриваясь к тому, как грузчики крепили последний ящик.
— Нельзя дальше откладывать прием Журавлевой в комсомол,— вполголоса заговорил Геннадий.
— Я — за,— поддержал его нормировщик Петин, рослый молодой человек, не по летам серьезный.
— Тоже,— помедлив для приличия, ответил Феоктистов, далеко не равнодушный к крановщице.
— Твое мнение? — обратился Геннадий к представительнице горкома.
— Смотрите сами.
— Значит, решено.
— О чем вы там? — спросил Егор Егорович сына. Тот в нескольких словах объяснил, в чем дело.
Егор Егорович бегло взглянул на комсомольцев, и слабая улыбка заиграла на его лице, задубевшем от мороза: все они сейчас были такими виноватыми перед этой девчонкой с «родинкой капитализма», как называла Журавлеву «принципиальная» Инесса.
Когда Рая, наглухо закрепив стрелу по ветру, спустилась из своей кабинки, ребята окружили ее, начали поздравлять. Потом к ней подошла Инесса. Девушки миролюбиво подали друг другу руки: одна — разгоряченная, сильная, довольная, другая — совсем прозябшая Снегурочка.
— Ладненько сработала, придется разориться,— сказал управляющий. —Премирую тебя, Журавлева, полтысячей целковых. Это за храбрость... А теперь, молодежь, марш по домам, в моей «Победе»! — и уловив, что его команда не вызвала энтузиазма ни у сына, ни у Инессы, он добавил:— А вообще, не принуждаю, кто как хочет.
Пурга понемногу затихала. Геннадий вел Инессу прямо по дороге, разметенной до самого булыжника, подернутого хрупкой глазурью свежей наледи. Попутный ветер подгонял их непрерывно, не считаясь с тем, что им хотелось дольше побыть вместе. Встречались они почти каждый день, все больше на людях — то в горкоме, то на заседаниях штаба, и редко выступали заодно, обязательно пререкались, даже по мелочам. Геннадию не нравились эти беспричинные размолвки. Пользуясь случаем, он говорил сейчас Инессе:
— Что у тебя за характер, не понимаю. Когда мы вдвоем, ты во всем соглашаешься со мной, а при посторонних вечно противоречишь. Объясни, пожалуйста.
Инесса, будто в подтверждение его слов, озорно привалилась к его плечу и, сменив шаг, пошла в ногу со своим обидчивым Геннадием.
— Тебе нравится, чтоб было наоборот?
— Что наоборот?
— Чтоб на людях я во всем соглашалась, а наедине с тобой противоречила? Да, нравится?
— Странно! Нужно всюду поддерживать друг друга, уступать друг другу.
— Какая идиллия, какое мирное сосуществование!..
Геннадий не сказал больше ни слова. Инесса чему-то улыбалась, но тоже молчала, выдерживая свой характер. Он знал по опыту: она первая не заговорит, чего бы это ей ни стоило. Ну и пусть. Ну и не надо. Экая важность! Нельзя же без конца потворствовать ее капризам. Сама убедится, что не права, как убедилась сегодня на примере Журавлевой. Если же станет упрямиться, то их ведь ничто не связывает, кроме его шутливого признания в любви. Вообще, до этого она была совсем другой, не чувствовала власти. А теперь возгордилась. Как же, как же, успех, победа! Наверно, и в горкоме об этом знают. Недаром секретарь всегда острит насчет семейственности в комсомольском штабе аглофабрики. Да и отец, кажется, догадывается. Все, довольно! Хватит корчить из себя Ромео на строительной площадке, пусть эта «принципиальная» Джульетта идет своей дорогой.
У подъезда углового дома они задержались по обычаю. Инесса бросила на Геннадия ожидающий короткий взгляд. Он близко увидел ее счастливые, с хитринкой, влажные глаза, капельку от растаявшей снежинки на щеке, озябшие губы неуверенного детского рисунка. Инесса опустила голову,— нет, совсем не виновато, а дерзко, требовательно. И он, не простившись, вдруг повернул к тропинке, переметенной сухим, сыпучим снегом. Она подалась всем корпусом вперед, но, к счастью, вовремя раздумала, ужаснувшись своему поступку. А Геннадий шел с упрямой решимостью по глубокому сугробу, не оглядываясь, хотя она мысленно приказывала ему вернуться сию минуту, пока не поздно, давно уверовав в гипнотическую силу своих желаний.
Юность, юность, как же ты неподражаемо мила в этой наивной игре чувств, называемых первой любовью!..
Утро выдалось тихое, ясное, теплое. Не верилось, что бушевала над Ярском вьюга, метался из конца в конец бесшабашный ветер, замертво падали на лету воробьи от стужи. Все было, как во сне. Сегодня такая благодать, что и воробьиное семейство подняло веселую возню в кустарнике, под окнами...