— Давай условимся: будем на всю жизнь друзьями,— торопливо заговорил Леонид.— Ты — добрая, отзывчивая сестра Зины, сестра моей любви. Пойми же, наконец, и не сердись, дорогая моя, милая...
Поезд тронулся.
— Ты, Леня, еще пожалеешь, пожалеешь обо всем! — едва успела она крикнуть ему вдогонку.
«Так старшие сестры и заслоняют собою младших»,— в горьком раздумье возвращалась Настенька с вокзала...
Долго-долго издали следила она за Леонидом. Уже давно Зина вышла замуж за Егора Речку, уже все подруги ее определили свою судьбу, уже Родион женился — «на зло тебе»,— как говорила мать, а Настя все верила, что Леня вернется, все ждала. Накануне войны до нее дошел слух, что и Леня стал семейным человеком. Еще с год помучилась от ревности. И стала понемногу забывать. Потом вернулся с фронта Сухарев, раненный в танковом бою под Ростовом (жена его, врач, погибла в окружении под Киевом). Слабое, противоречивое чувство к Родиону, разгоралось медленно, с перебоями,— казалось, вот-вот потухнет. И вдруг вспыхнуло, в миг осветило жизнь: она полюбила его поздней, сильной и, верно, самой безотчетной любовью...
...В передней послышался звонок. Анастасия Никоноровна вскочила, бросилась открывать дверь.
— Да что с тобой? Никак не могу дозвониться! — сердито заворчал Родион Федорович.— Батюшки, у нас тут пир готовится! — смягчился он.— В честь чего это, собственно, а?
Она посмотрела на будильник — десятый час вечера. Теперь уж, конечно, о н не придет.
— Просто захотелось посидеть с тобой за рюмкой хорошего портвейна,— впервые сказала Родиону неправду Анастасия.
4
Егор Егорович Речка возвращался из Южноуральска расстроенным. Сегодня председатель совнархоза накричал на него при всем честном народе, обвинил в «позорном отставании» строительства второй агломерационной фабрики Ярского никелькомбината, пригрозил всякими карами и даже слушать не стал никаких объяснений управляющего трестом.
— Старые замашки в новой обстановке,— пожаловался Егор Егорович Лобову.
— Тебе же не привыкать к выговорам! — шутил Леонид Матвеевич.
— Чужую беду руками разведу.
— Ни один крупный завод не выстроен без строгача.
— Это ты прав, Леонид. Прежним нагоняям несть числа. Но я не думал, что получу такую нахлобучку и от нового начальства, первым открою счет выговорам в совнархозе.
— Должна быть какая-нибудь преемственность!
— Знаешь, мне сейчас не до смешков. Ты скажи-ка лучше, когда собираешься заглянуть к нам, в Ярск? Или предпочитаешь сначала войти в курс бумажных дел?
— Ну, ну, не сердись. На днях обязательно начну объезд всей нашей экономической «епархии», загляну и в твой «приход».
— Ладно, ждем,— Егор Егорович простился с Лобовым по-дружески (на него теперь вся надежда!) и торопливо вышел.
Ему не хотелось задерживаться в областном центре до вечернего поезда, тем более, что буквально через час отправляется попутный самолет на целину — в Притоболье. Не терпелось поскорее уехать из этого «министерского города» без заводов, без трамвая, без обычной сутолоки на улицах. Если будущее всего государства — на востоке, то будущее Южноуральской области тоже в ее восточной части,— там, за горным перешейком, что разделяет полиметаллический Казахстан и нефтяную Башкирию. Там главные города: Ярск, Ново-Стальск, Медноград — три кита, на которых и держится весь совнархоз. А здесь, в самом Южно-уральске, одни купеческие мельницы, ремонтные заводики да пуховязальные артели, балующие «прочих шведок» теплыми платками... «Итак, до нескорого свидания, товарищи из «Пухтреста»! — горьковато усмехнулся Егор Егорович, когда утлый, одномоторный самолет, мало чем отличающийся от простого «кукурузника», коротко разбежавшись, поднялся в воздух.
Путь лежал строго на восток, вдоль ослепительно сверкающей реки Урал — никелированного ободка южных отрогов главного хребта. Справа, далеко на юг, до самого Каспия, разлилось светло-оранжевое мелководье спелой пшеницы. Слева, на севере, возвышалась парадная лестница из темно-синего гранита, ведущая на торцовый солнечный балкон Уральского горного дворца, растянувшегося на две тысячи километров. Рейсовый самолет то и дело пересекал условную границу между Европой и Азией. Над горными вершинами плавно кружили, широко распластав крылья, одинокие беркуты...
Минут через сорок показались стелющиеся по диабазовым увалам бело-желтые дымы Меднограда, прикрытого со всех сторон крутыми, неспокойными грядами гор. Потом, как сторожевые сосны на опушке леса, поднялись ровные стволы дымов металлургического комбината в Ново-Стальске. И за ними открылись густые, таежные заросли дымного неба Ярска, за которым угадывалась сиреневая степь до самого Китая. Летчик, словно озадаченный неожиданным препятствием, резко «сбросил» высоту и повел машину на посадку.
Егор Егорович с трудом втиснулся в старый «Москвич» — такси: поджал ноги, втянул голову в плечи.
— В тесноте да не в обиде,— с ехидцей заметил шофер.— Что свою «Победу» не вызвали, товарищ Речка?
— По Сеньке и шапка — по самолету и автомобиль,— сказал он и подумал: «Ты смотри, каждый извозчик знает меня в Ярске. Немудрено: без малого три десятка лет прожил я тут, пока Лобов разъезжал по столицам и по заграницам».
Зинаида Никоноровна не ждала его, собралась стирать.
— Чем же я тебя кормить-то буду? — с некоторой растерянностью спросила она мужа.
— Создается впечатление, что сама ты питаешься манной небесной!
— Я же ничего сегодня не готовила.
— Ничего и не нужно, раз есть помидоры. Некогда мне обедать из трех блюд.
Грузный, неуклюжий, разморившийся от полуденного зноя, Егор Егорович придвинулся к столу, всей грудью навалился на стол. Ему все еще казалось, что он летит куда-то в тартарары вместе с этим своим коттеджем, в котором прожил столько лет. Чепуха какая, летал раньше и не на такие расстояния — все больше в Москву.
Зинаида Никоноровна сбросила ситцевый пестрый фартучек, одернула старенькую маркизетовую блузку и тоже присела закусить вместе с мужем. Она высокая, дородная, тяжеловатая, лицо молодое, хотя очерчено излишне резко, крупными штрихами. Пышные густые волосы, доставлявшие ей по утрам немало хлопот, всегда тщательно заплетены в толстые и тугие, роскошные косы,— их она носила, не обращая внимания ни па свой возраст, ни на модные прически, и незнакомые люди не раз принимали ее за какую-нибудь сельскую франтиху из пригородной станицы. О таких женщинах обычно говорят: «Да, хороша, хороша была лет десять-пятнадцать тому назад».
— Как ты встретился с Леонидом? — спросила, наконец, Зинаида Никоноровна.
— Тысяча и одна ночь, доложу тебе! — не отрываясь от еды, ответил Егор Егорович.— Расскажу потом, подробно расскажу. Что, не терпится бедному сердечку?— засмеялся он, взглядывая на жену из-под коротких, торчавших ежиком, бровей.— Ах, ты, старушка моя, старушка!..
— Какая я тебе старушка?
— Так-так, вот уже и шутки отказываемся понимать! Вот уже и семейную сценку готовы разыграть!
— Никогда с тобой, Гора, не поговоришь серьезно.
— Я от серьезных разговоров на работе устаю, моя ста... виноват, молодушка!
Зинаида Никоноровна улыбнулась ему в ответ, чтобы просто поддержать его в этом настроении. Она знала: раз ее Егор неестественно шутит, то, значит, совсем невесело у него на сердце. Опять, конечно, за что-нибудь попало. Да мало ли за что может попасть управляющему строительным трестом.
— Ты на меня не дуйся, Зинок. Я все, все расскажу тебе по порядку, вечерком. Теперь некогда, надо идти на стройку. И кто это выдумал, что наш брат, строитель, в любое время поднимается на леса в поэтическом вдохновении?
— Поэты и выдумали.
— Напрасно, им ведь тоже приходится чертыхаться на своих «строительных лесах».
«Бесспорно, попало ему в Южноуральске»,— с сочувствием заключила Зинаида Никоноровна.
Переодевшись, сунув в карман парусиновой куртки потрепанный блокнот, с которым ездил на доклад к совнархозовскому начальству, Егор Егорович направился было к выходу, но у двери остановился, заговорил вполголоса:
— Одно могу сказать тебе сейчас — разные мы с Лобовым люди, хотя годами следили друг за другом по газетам. Смотрю я на него и думаю: «Отошел ты, братец, от черновой работенки, привык заполнять клеточки в госплановских таблицах, барином заделался». И он, в свою очередь, наверное размышляет: «А не обмелел ли ты, друг Речка, в своей старице, не разучился ли прокладывать новые русла?» Вот такими многозначительными взглядами и обменивались мы на заседании совнархоза... А вообще, мы ведь с ним начинали жизнь в одной комсомольской ячейке...— Он хотел что-то добавить, но, видно, не нашел сразу подходящих слов, и коротко, как сеятель, бросая последнюю горсть зерна себе под ноги, взмахнул рукой и вышел.
Приехав на площадку никелькомбината, Егор Егорович, не заходя ь прорабскую контору, поднялся по шатким трапам на верхотуру главного корпуса второй агломерационной фабрики. С пятидесятиметровой высоты открывался вид на весь город, привольно раскинувшийся на пологом склоне серого, вытоптанного взгорья.
За рекой виднелся старый Ярск со своей остроконечной Яшмовой горкой посередине. Он мало изменился с того времени, когда за крепостным валом, уединившись в приречном краснотале, писал мятежные стихи Тарас Шевченко. Зато рядом с древним городком вырос новый, большой Ярск, окруженный со всех сторон заводами. Ему лишь двадцать лет от роду. Он начинался с приземистых бараков, где размещались первые артели плотников-бородачей из самарских, пензенских, мордовских деревень. Для них строительное ремесло было отхожим промыслом, и, казалось, ничего нельзя было поделать с извечными весенними отливами сезонников, собиравшихся в обратную дорогу как только на отрогах Уральских гор появлялись черные разлапистые проталины — следы степного кочевника — апреля.
«Так я и к концу века не выстрою Ярский крекинг»,— то ли с досадой профессионала, то ли со скрытой радостью противника говорил главный инженер «Нефтестроя» Умниковский, заядлый технократ, всегда ходивший в узком сером френче «керенского покроя» и в лаковых крагax. Ошибся этот спец из разгромленной «Промпартии», отрабатывавший свои грехи в бывшем уездном городишке. Один из первых в стране крекингов был воздвигнут раньше срока. Потом началось сооружение никелькомбината, машиностроительных заводов. И пошел, пошел Ярск в гору. Когда нагрянула война, во многих пушках, в лобовой броне многих танков содержалась частица ярского никеля, и многие бомбардировщики были заправлены ярским бензином.