Мунис вывел из строя троих нападавших, а сам получил ранение от четвертого, на этом бой закончился. Под приветственные возгласы участники боя повернулись лицом к халифу и поклонились. Халиф поднял руку в одобрительном жесте и покинул трибуну.
Учебные бои продолжались, но зрители стали расходиться.
Абу-л-Хасан подошел к Мунису и приветствовал его.
— Воистину ты рожден воином, — сказал он.
— Благодарю тебя, о Абу-л-Хасан, — наклонив голову, ответил Мунис, твои слова много значат для меня.
— Ты ранен, — заметил Абу-л-Хасан.
Из порезов на мускулистых руках евнуха шла кровь. Мунис засмеялся.
— Это хорошо, — сказал он, — раны освежают мужскую кровь.
Подошел лекарь и стал обрабатывать раны дезинфицирующим раствором, а затем наложил повязки.
Подождав, пока тот удалится, Абу-л-Хасан сказал:
— Многие, Мунис, завидуют тому расположению, какое выказывает тебе повелитель правоверных. Но я лично думаю, что это лишь малая толика того, чего ты достоин.
Собравшийся уходить, Мунис остановился и изумленно посмотрел на министра.
Был он среднего роста, но прекрасно сложен: стройный, плечистый с тонкой талией. Встретившись с его голубыми глазами, Абу-л-Хасан отметил, что глаза халифа ал-Муктадира тоже голубого цвета. Удивление Муниса было неподдельным. Он, уже привыкший к положению любимца халифа и к лести окружающих, все же понимал, что разговаривает с очень влиятельным человеком в иерархии халифской империи, который совершенно не нуждался в покровительстве евнуха.
— Ты, Мунис, даже не представляешь, на какую должность я тебя рекомендовал, и все бы получилось, если бы не противодействие Ибн ал-Фурата.
— Какую должность, о Абу-л-Хасан?
— На должность силах-салара.
Потерявший дар речи евнух подошел ближе. Даже в самых смелых мечтах оскопленный раб не мог вообразить себе такое.
— Ибн ал-Фурат? — наконец переспросил он.
— Ибн ал-Фурат, — подтвердил Абу-л-Хасан, — ты же знаешь эту знать, потомственных чиновников, они не любят выскочек, даже если они и умные люди, вроде нас с тобой. У них все время случаются провалы в памяти, они забывают, что даже Али пришлось доказывать свое право на имамат.
— Ты не шутишь, Абу-л-Хасан? — спросил Мунис.
— Нет.
— Значит, нам есть, о чем разговаривать.
— Ты сметлив, — улыбнулся Абу-л-Хасан, — это хорошо. Но не сейчас, слишком много любопытных, к нам прислушиваются.
Мунис кивнул и ушел. Глядя ему вслед, Абу-л-Хасан заметил своему спутнику:
— Оскопить такого героя было преступлением.
— Скопят мальчиков, — ответил секретарь, — в этом возрасте не очень-то и видно, кто герой, а кто трус. Да и монахи по-своему оценивают мужчин.
— Имеет ли он влияние на ал-Муктадира? — спросил Абу-л-Хасан.
— Этого никто не знает, — ответил секретарь, — почему-то к нему благоволит халиф.
Абу-л-Хасан повернулся к секретарю и, пристально посмотрев на него, сказал:
— Это серьезное упущение, надо непременно узнать.
— Слушаюсь, раис.
Тут Абу-л-Хасан увидел ибн ал-Фурата в сопровождении свиты, спешащего к месту учебных боев.
«Старый лис опоздал», — злорадно подумал Абу-л-Хасан. И он был прав. Фурат, услыхав, что халиф наблюдает учебные бои, торопился показать свою заинтересованность в боевом духе гвардии. Но не успел.
Подойдя к нему, Абу-л-Хасан приветствовал вазира. Фурат небрежно кивнул в ответ.
— Не повезло вам, — сокрушенно сказал Абу-л-Хасан.
— Это еще почему? — грубо ответил Фурат.
— Такое зрелище пропустили. Мунис сражался как лев. Сам повелитель правоверных пришел полюбоваться.
Фурат скривился в усмешке.
— Не знаю, как я переживу это, — сказал он.
Абу-л-Хасан улыбнулся, оценив иронию.
Фурат повернулся, собираясь уходить. Абу-л-Хасан сказал ему вслед:
— Повелитель прочит его в военачальники.
Фурат напрягся и медленно повернулся к Абу-л-Хасану:
— Откуда это известно?
Абу-л-Хасан развел руками.
— Вам ли этого не знать. Ходят слухи.
Два царедворца, источая яд, улыбнулись друг другу и разошлись.
«Наживка брошена», — сказал себе Абу-л-Хасан, возвращаясь в диван тайной службы. Особенно его забавляло то, что он импровизировал. Абу-л-Хасан еще не знал, какую выгоду он извлечет из противостояния Муниса и Фурата, но интуитивно чувствовал, что начатая интрига пойдет ему на пользу.
Едва в сознании забрезжил рассвет, как его руки потянулись, пытаясь нащупать плавные изгибы женского тела. Но в следующее мгновение он застонал и поднял голову, проклиная нечистого. Десять лет без малого, как погибла Анаис, а он все ищет ее тепло в этом призрачном предрассветном времени. В комнате он был один. Ахмад Башир удивленно хмыкнул и вслух произнес:
— А где же эта деревенщина?
Оделся и вышел во двор. Порасспросив сторожа, он узнал, что его приятель ушел еще затемно, куда — неизвестно.
— Понятно, а где твой хозяин?
— Здесь где-то ходит.
Оглядев двор, полный всякого люда: торговцев и покупателей, поденщиков и солдат, Ахмад Башир заметил хозяина, который в свою очередь, заметив скандального постояльца, юркнул в ближайшую комнату. Подойдя ближе, Ахмад извлек его оттуда и сказал:
— Я отправляюсь по делам. Если, когда я вернусь, обнаружится, что мою комнату кто-то занял, пеняй на себя, ибо я разобью твою башку об этот колодезный камень. Ты меня понял?
Хозяин, вымученно улыбаясь, кивнул.
Ахмад отпустил ворот его одежды и вышел со двора. Он отправился к набережной, где наняв лодку, велел отвезти себя к каналу ал-Муалли. Это был канал примыкавший к Ад-Дар-ал-Азиз, дворцовому комплексу, на территории которого находились все правительственные учреждения.
Имран ушел из караван-сарая затемно. У привратника он спросил, где находится ближайший рынок, и теперь двигался в указанном направлении. Чувствовал он себя отвратительно: невыспавшийся, в непросохшей одежде, дрожа от холода, он брел по каменистой дороге, старательно обходя лужи, пока не добрался до базара «Сувайка Галиб». Базарные ворота были еще закрыты, и ему пришлось немного подождать. Моросил дождь и Имран, спрятавшись под навесом, размышлял над своим положением. Больше всего его мучил вопрос — случайна ли встреча с Ахмад Баширом. Судя по тайному знаку, можно было предположить, что это новый посланник фатимидского халифа, прибывший за головой Имрана. Но к чему было проявлять столько лицемерия и тянуть время? Но, с другой стороны, чего еще можно было ожидать от старого интригана, каким, несомненно, являлся бывший начальник полиции? Имран с тоской посмотрел на небо, пытаясь в разводах серых туч разглядеть свет. Его знобило. «Кажется, я заболел», сказал себе Имран и стал щупать лоб. Никогда еще ему не было так плохо, даже в тюрьме, в ожидании казни. Он с тоской подумал о караван-сарае, где в тепле спал сейчас Ахмад Башир и едва не пошел обратно. Усилием воли он сдержал себя и еще выше поднял плечи.
Читатель! Вообрази себя стоящим в сырой одежде без денег и с простудной ломотой в теле сумеречным утром на улицах чужого города, даже если этот город называется Багдад, иначе Мадинат ас-Салям, как первоначально назвал его основатель города халиф ал-Мансур.[110] Вообрази и посочувствуй нашему герою.
Заскрипела дверь в воротах, и в проем выглянул сторож.
— О Аллах, уже стоит, — сказал он, завидев Имрана и, видимо, приняв его за поденщика, — вы спать когда-нибудь ложитесь? Во сколько ни открой, уже стоит! Заходи уж.
У Имрана не было ни сил, ни желания объяснять, что он не поденщик, и он вошел вовнутрь.
— Вон, — сказал сторож, указывая рукой, — иди туда, лавка Ибн Лайса, третья справа, ему сегодня нужен работник.
Имран вздохнул и поплелся к лавке Ибн Лайса, ему уже было все равно, он даже почувствовал облегчение, от того, что за него что-то решили.
— Хоть бы спасибо сказал, — крикнул сзади сторож, — скотина неблагодарная.
Имран, не оборачиваясь, поднял руку в знак благодарности.
Лавка была закрыта, но едва Имран стукнул в ставни, как послышался бодрый голос и появился хозяин. Ибн Лайс оказался тучным человеком с красной бородой.
— Поденщик? — спросил он.
Имран кивнул, не вдаваясь в подробности. Он чувствовал озноб и, напрягая тело, пытался унять дрожь.
— Пять дирхемов и обед, согласен?
Имран кивнул.
— Заходи.
Имран вошел в лавку.
— Вон мешки в углу, это соль. Выноси пока их на улицу под навес, сейчас подвода подойдет, в Самарру хочу отправить, у шурина в лавке пусто, просил подбросить товару. Погрузи на телегу, потом дам другую работу.
Имран кивнул и принялся за работу. Он перенес все мешки на улицу, затем погрузил их на подъехавшую арбу. Потом подошла другая арба с товаром, и Имран разгрузил ее. Так он проработал полдня, и его позвали обедать. На кухне, куда его отвела повязанная платком голубоглазая девушка, горел очаг и Имран сел поближе, надеясь согреться. Девушка дала ему тарелку, на которой лежали хлебная лепешка, кусок вареной тыквы и сыр.
— У вас что, пост? — спросил Имран, обозрев содержимое тарелки.
Девушка прыснула и убежала. Через некоторое время Имран услышал, как она сказала:
— Отец, я побегу, меня отпустили только забрать вещи.
Хозяин лавки что-то ответил, но что именно Имран не разобрал, так как в это время заговорила хлопотавшая на кухне женщина.
— Пост, — ворчливо сказала она, — у них каждый божий день пост, второй месяц жалование не платит. Брали кухаркой, а я и стираю и убираю, жена у него умерла, а детей куча, раньше хоть старшая дочка помогала, а он ее в прислуги отдал, и я теперь одна надрываюсь. Тебе, парень, сколько за работу обещали?
— Тебя это не касается, — буркнул Имран. Женщина ему не понравилась. Насилу проглотив кусок хлеба с сыром, он отставил тарелку, опустил голову на руки, а руки на колени. Ему было худо. В горле торчал какой-то кусок, причинявший боль при сглатывании, и он никак не мог согреться. Имран закрыл глаза и тут же провалился в мгновенный сон, где почему-то увидел Рахмана, телохранителя Абу Абдаллаха, который показывал, как надо двигаться в драке с несколькими людьми, чтобы держать всех в поле зрения.