Пища, энергия и индустриализация
7Новый мир, новые продукты
Самая большая заслуга, которую можно оказать любой стране, – это добавить полезное растение в коллекцию ее агрокультур.
Ананас для короля
Портрет английского короля Карла II, написанный около 1675 г., не так прост, как кажется. Король изображен в камзоле и бриджах на фоне ухоженного сада и большого дома. У его ног два спаниеля, а рядом с ним, преклонив колено, стоит королевский садовник Джон Роуз, подносящий Карлу ананас. Символизм кажется ясным. В то время ананасы были чрезвычайно редки в Англии, так как импортировались из Вест-Индии, и очень немногие выдерживали многомесячное путешествие. Они были так ценны, что их называли «плодом королей». Впечатление усиливалось листьями в виде короны, венчавшей каждый плод. В Англии ананасы ассоциируются с королевской властью и богатством с 1661 г., когда Карл II получил один из них от ассоциации барбадосских плантаторов и торговцев, пытавшихся добиться минимальной пошлины на их основной экспортный товар – сахар. В течение 1660-х гг. Карл получил более 10 тыс. подобных прошений, поэтому подношение ананаса, одного из первых когда-либо виденных в Англии, было довольно умным ходом барбадосского товарищества, позволившим решить вопрос в их пользу. Карл согласился с их предложением через несколько дней после получения презента.
Портрет Карла II, принимающего ананас из рук садовника Джона Роуза
Ананас на картине не просто символ статуса – это напоминание о возвышении Англии как морской торговой державы и ее господства в Вест-Индии в частности. Карл II в 1660-х гг. принял навигационные акты, согласно которым иностранным судам было запрещено торговать с английскими колониями. Таким образом поощрялось расширение английского торгового флота. В 1668 г. ананас послужил напоминанием о растущей мощи военно-морского флота Англии на банкете, данном Карлом в честь французского посла Чарлза Колберта. В то время Англия и Франция боролись за колониальные владения в Вест-Индии, поэтому появление ананаса в качестве центральной части десерта подчеркнуло приверженность короля к своим территориям за рубежом. Один наблюдатель на банкете записал, что Карл сам нарезал фрукты и предложил кусочки ананаса с его собственной тарелки. Могло показаться, что это был жест смирения, на самом деле это была демонстрация силы: только король мог предложить своим гостям ананас.
Дополнительное значение картине придавало ее название: «Первый ананас, выращенный в Англии». Вероятно, ананас, о котором идет речь, был завезен в Англию молодым растением и здесь просто созрел. Вырастить ананас с нуля стало возможным позже, в 1680-е гг., когда появились отапливаемые теплицы. Но даже если все было так, довести до вызревания тропические фрукты в местных условиях было настоящим событием и серьезной победой садоводов Англии. В конкурентной борьбе с европейскими странами они приложили максимум усилий, чтобы найти, классифицировать, распространить и использовать все богатство растений из Азии и Америки. В новой области «экономической ботаники» погоня за научными знаниями шла рука об руку с продвижением национальных интересов. В результате ботанические сады были созданы во всем мире как колониальные лаборатории.
Бесспорными лидерами в области «экономической ботаники» в конце XVII в. были голландцы, оттеснившие португальцев и ставшие на время доминирующей европейской державой на Востоке. Голландцы при исследовании новых растений преследовали в основном две цели: использовать их для создания лекарств от тропических болезней, поражавших моряков, торговцев и колонистов, а также найти новые сельскохозяйственные товары (за исключением известных специй), на которых можно заработать деньги. Голландцы создали ботанические сады на своих колониальных базах на мысе Горн, в Малабаре, на Цейлоне и Яве, а также в Бразилии. Все они обменивались образцами с аналогичными учреждениями в Амстердаме и Лейдене. Это были куда более продвинутые учреждения, нежели европейские ботанические сады, организованные в XVI в. в Европе в основном в лекарственных целях (начиная с итальянских садов, созданных в 1540-х гг.). Англия и Франция старались подражать голландцам, и по мере создания собственных колоний и торговых постов они также обнаружили серьезный энтузиазм в области «экономической ботаники». История торговли специями показала, что огромные состояния ожидают любого, кто может контролировать производство и торговлю ценными продуктами питания. Кто знает, какие еще растения ожидают своего открытия в коммерческой эксплуатации?
Чтобы подчеркнуть связь между ботаническим и геополитическим влиянием, некоторые ботанические сады организовывались так, чтобы в них был представлен практически весь мир. Большинство из них имело форму квадрата, разделенного на четыре части – по одной для стран Европы, Африки, Азии и Америки. Далее эти части делились на более мелкие, вплоть до отдельных участков для определенных растений. Ботаники, создавшие эти сады, мечтали собрать растения всего мира в одном месте. Свою мечту они зафиксировали в каталоге Оксфордского ботанического сада: «Как все существа были собраны в Ноевом ковчеге… так и вам представлены все растения этого мира в нашем саду». Но эта амбициозная цель оказалась безнадежно нереальной, так как число растений росло лавинообразно. В книге «Исследование растений» древнегреческого автора Теофраста названо только 500 растений, в более емком произведении Pinax Theatri Botanici швейцарского ботаника Каспара Баугина (1596 г.) насчитывалось 6 тыс., а к 1680-м гг. в Historia Generalis Plantarum Джона Рэя описано уже более 8 тыс. растений. В ботанике, как и во многих других научных областях, знания древних были признаны неполными или просто неправильными.
Таким образом, ботаники были «слугами двух господ»: с одной стороны, они были членами международного исследовательского сообщества и вместе пытались получить максимум знаний для лучшего понимания природы, то есть были участниками научной революции. С другой стороны, они были заинтересованы в успехах своей страны и в получении наибольшей пользы от изучения новых растений. Роберт Кид, офицер британской армии, дислоцированной в Индии, основал в 1787 г. Калькуттский ботанический сад. Он писал, что сады были созданы «не для цели коллекционирования редких растений как предметов любопытства или роскошной обстановки, а для создания запаса и распространения таких растений, которые могут оказаться полезными для англичан и помочь процессу расширения национальной торговли и богатства страны». Колониализм, торговля и наука шли рука об руку. Число растений, которыми располагала Англия, и способность ее ботаников вырастить их за пределами их обычной среды обитания демонстрировали техническое превосходство нации. Ботаника считалась «большой наукой» своего времени, показателем могущества страны, как сегодня ядерная наука или космические технологии. Все это означало, что ананас, поднесенный Карлу II, был не просто экзотическим плодом – это был яркий символ его силы.
В процессе поисков новых растений исследователи, колонисты, ботаники и торговцы не только научились их выращивать, но и выяснили, где еще в мире они могут прижиться. Одновременно с этим была изменена мировая экосистема. «Колумбов обмен» продовольственными культурами, в процессе которого на запад двинулись пшеница, сахар, рис и бананы, а на восток кукуруза, картофель, сладкий картофель, помидоры и шоколад (просто несколько примеров в каждом направлении), был большой, но не единственной частью истории. Европейцы также перемещали урожаи, пересаживали, например, арабский кофе и индийский перец в Индонезию, а южноамериканский картофель – в Северную Америку. Конечно, урожаи всегда перевозили из одного места в другое, но никогда с такой скоростью, в таком масштабе и на такие большие расстояния. Период после открытий Колумба стал временем максимального переустройства мировой продовольственной «кастрюли» и самым значительным переустройством природной среды с момента появления сельского хозяйства. Новые продукты из других мест, встроенные в незаполненные экологические ниши, увеличили запасы продовольствия во многих странах. Это было верно для картофеля и кукурузы в некоторых частях Евразии, арахиса – в Африке и Индии, бананов – на Карибах. Иногда зарубежные культуры были более приемлемы, чем местные. Например, сладкий картофель из Америки завоевал популярность в Японии, потому что он мог пережить тайфуны, которые иногда уничтожали урожай риса. В Африке прекрасно прижилась американская маниока, так как она оказалась недосягаемой для саранчи: ее съедобные корни остаются под землей, а следовательно, находятся в безопасности.
Несмотря на националистические амбиции ботаников, попытки монополизировать новые растения, как правило, длились недолго. Возможность делать деньги, например, из сахара зависела от наличия колониальных владений с нужным климатом, а это главным образом обеспечивали военные, а не ученые. И все же одна из европейских держав стала победителем в этом колониальном конкурсе, хотя ее победа приняла совершенно неожиданную форму. Обмен и перераспределение продовольственных культур переделали мир (в частности, те его части, которые расположились на берегах Атлантического океана) в два этапа. Прежде всего, экспансия новых продуктов питания и новых торговых моделей привела к изменению демографии в Северной и Южной Америке, Африке и Европе. Затем этот процесс способствовал становлению Британии как первой промышленно развитой нации. Если бы Карл II знал это в 1675 г., без сомнения, он был бы горд за свою страну, хотя, видимо, был бы разочарован, услышав, что не ананас сыграл главную роль в этой сказке. Центральное место в этой истории занимают сахар, который путешествовал на запад через Атлантику, и картофель, прошедший этот путь в противоположном направлении.
Колумбов обмен
Так этот процесс назвал историк Альфред Кросби. И это было точное название, потому что все действительно началось с Христофора Колумба. И хотя многие другие перевозили и переносили растения, животных, людей, болезни и идеи между старым и новым мирами в последующие годы, именно Колумб был ответственен за два самых ранних и самых важных обмена продовольственными культурами с обеими Америками. Прибыв 2 ноября 1492 г. на Кубу, он послал двух своих людей, Родриго де Хереса и Луиса де Торреса, на разведку с двумя местными проводниками. Колумб верил, что Куба – часть Азиатского материка и что его люди найдут большой город, где они смогут вступить в контакт с местным правителем. Торрес немного говорил по-арабски, который, как предполагалось, будет понят представителями местной власти. Через четыре дня мужчины вернулись – им не удалось найти ни города, ни правителя. Но они нашли, как записал Колумб, много полей «с зерном, как у индейцев» – так он назвал кукурузу. «Это зерно имеет очень хороший вкус при приготовлении либо в жареном виде, либо перемолотым в муку и превращенным в кашу». Так впервые европейцы познакомились с кукурузой, и, вероятно, Колумб взял ее в Испанию, когда возвращался из своего первого путешествия в 1493 г. (и из второго в следующем году).
Хотя кукуруза изначально рассматривалась как ботанический курьез, скоро стало ясно, что она хорошо подходит для климата Южного Средиземноморья и дает прекрасные урожаи. К 1520-м гг. она обосновалась в нескольких районах Испании и Северной Португалии, а вскоре распространилась вокруг Средиземного моря, в Центральной Европе и вниз по западному побережью Африки. Продвижение кукурузы по всему миру было настолько быстрым, что почти сразу стало трудно понять, откуда она родом. В Европе ее называли по-разному – испанской кукурузой, индийской кукурузой, гвинейской кукурузой и зерном индейцев, что отражало всеобщую растерянность относительно ее происхождения. Скорость, с которой она достигла Китая (а прибыла она туда в 1530-е гг., хотя первая ссылка на нее в Поднебесной была не ранее 1555 г.), привела в ряде случаев к ошибочному выводу, что эта культура была известна в Европе и Азии еще до Колумба. Столь быстрое распространение кукурузы объясняется ее удивительными качествами. Она хорошо росла на почве, которая была слишком влажной для пшеницы и слишком сухой для риса. Поэтому кукуруза становилась дополнительной едой в тех регионах, где известные евразийские культуры нельзя было вырастить. Она также имела короткий вегетационный период и давала более высокую урожайность на единицу площади и труда, чем любая другая зерновая культура. Более того, если пшеница обычно давала в четыре–шесть раз больше зерна на единицу посевного материала, показатель кукурузы был 100–200!
Если кукуруза, которую Колумб вывез на восток, была благословением, то сахарный тростник, который он перевез на запад, стал проклятием. В юности Колумб покупал сахар для генуэзских купцов и был знаком с процессом его получения. Он понял, что открытые им земли очень хорошо подходили для производства этого прибыльного продукта. Поэтому в 1493 г., во время второго рейса в Америку, он привез на Эспаньолу (Гаити) сахарный тростник. Если он не мог найти золото или специи, он мог хотя бы распространить там сахар. Учитывая трудоемкий характер его производства, нужно было найти достаточное количество рабочей силы. Уже после своего первого путешествия Колумб заметил, что «у индейцев нет оружия и они совершенно голые… им нужно только отдавать приказы работать, сеять или делать что-то полезное». Другими словами, он мог заставить – и заставил местных жителей работать так, как работают рабы.
Сахар и рабство шли бок о бок столетиями. Сахарный тростник первоначально был привезен с островов Тихого океана. В Индию он был завезен древними греками, в Европу – арабами, которые начали его культивировать в больших масштабах в Средиземноморье в XII в. Для этого они использовали рабов из Восточной Африки. Европа проявила интерес к сахару во время крестовых походов; тогда она захватила много арабских сахарных плантаций, на которых трудились сирийские и арабские рабы. Рабовладельческая производственная система была затем экспортирована в Атлантику на остров Мадейра – в 1420-х гг. после его открытия португальцами. В 1440-х гг. португальцы увеличили производство сахара благодаря привлечению большого числа чернокожих рабов из их новых торговых баз на западном побережье Африки. Поначалу этих рабов похищали, но очень скоро португальцы согласились выменивать их у африканских рабовладельцев на товары из Европы. Неудивительно, что к 1460 г. Мадейра стала крупнейшим в мире производителем сахара – остров находился недалеко от источника рабской силы и в то же время на краю цивилизованного мира. Поэтому очень легко было скрыть жестокие нравы, царившие на острове, от европейских потребителей. Испанцы, в свою очередь, начали производить сахар на близлежащих Канарских островах и также использовать рабов из Африки.
Однако это было лишь разминкой перед тем, что вскоре должно было прийти в этот мир. В 1503 г. открылся первый сахарный завод на Эспаньоле. Примерно в это же время португальцы начали осваивать производство сахара в Бразилии, а британцы, французы и голландцы в течение XVII в. учредили сахарные плантации на Карибах. После того как попытки поработить местных жителей потерпели неудачу, главным образом потому, что они были восприимчивы к болезням Старого Света и не имели от них иммунитета, колонисты начали импортировать рабов из Африки. Так началась атлантическая работорговля. В течение четырех веков около 11 млн рабов были перевезены из Африки в Новый Свет, хотя эта цифра приуменьшает масштабы страданий, потому что половина рабов, которых затем транспортировали в Америку, умирали по дороге к побережью. Подавляющее большинство рабов отправлялись через Атлантику на работы по производству сахара, который к тому времени стал одним из основных товаров торговли в Атлантике.
Эта торговля развивалась в XVII и XVIII вв. Состояла она из двух перекрывающих друг друга треугольников. Во-первых, товары из Америки, главным из которых был сахар, двигались в Европу; готовую продукцию, в основном текстильную, отправляли в Африку и использовали для покупки рабов; эти рабы затем шли на сахарные плантации в Новом Свете. В основе второго треугольника также находился сахар. Меласса (густой сироп, отход от переработки сахара) перевозилась с «сахарных островов» на север в английские и американские колонии, где ее перегоняли в ром. Потом этот ром отправляли в Африку, где наряду с текстилем использовали в качестве валюты для покупки рабов. Рабы затем шли на Карибы, чтобы сделать еще больше сахара. И так далее.
Во времена крестовых походов сахар был предметом роскоши. Однако с ростом производства он подешевел и к концу XVIII в. стал обычным продуктом для многих европейцев. Спрос рос по мере того, как в Европе стали популярны новые экзотические напитки – чай, кофе и какао (из Китая, Аравии и Америки соответственно), неизменно подававшиеся с сахаром. Используя фрукты и мед в качестве подсластителя в течение многих веков, потребители привыкли к сахару и даже пристрастились к нему. Спрос обогащал карибских сахарных баронов, купцов и североамериканских колонистов. Ром стал самым прибыльным товаром Новой Англии, и к началу XVIII в. составлял 80 % экспорта. Чтобы ограничить импорт в этот регион дешевой патоки с французских «сахарных островов», британское правительство приняло в 1733 г. закон о сахаре и патоке, а в 1764 г. – закон о сахаре. Эти меры были крайне непопулярны среди колонистов и вызвали первые (из множества других) разногласия и протесты, которые в конечном счете привели к принятию Декларации независимости.
Сахар играл ключевую роль в экономике своего времени. Его производство зависело от рабства, тем не менее оно способствовало созданию новой промышленной модели. Изготовление сахара состояло из серии процессов: резка сахарного тростника, прессование его для получения сока, кипячение и снятие пены, охлаждение (чтобы кристаллы образовали сахар), перегонка в ром оставшейся патоки. Желание создать крупномасштабное производство, причем максимально быстро и по возможности качественно, потребовало разработки более сложной технологии и более продуманной специализации процессов, а следовательно, более качественной подготовки работников.
В частности, производство сахара зависело от использования роликовых мельниц, необходимых для отжима тростника. Они, конечно, были куда более эффективны, нежели ручное измельчение стеблей или винтовое прессование. Кроме того, роликовые мельницы лучше подходили для непрерывного цикла производства. К примеру, после отжима стебли могли использоваться в качестве топлива для котлов на следующем этапе процесса. Машины для переработки сахара, работавшие от ветра, воды или гужевой тяги, были самой сложной и дорогой техникой своего времени. Таким образом, в процессе производства сахара обкатывалось оборудование, позднее использовавшееся в текстильной, сталелитейной и бумажной промышленности.
Эксплуатация роликовых мельниц, присмотр за кипящими котлами и работа с дистилляционным оборудованием были очень опасны. Невнимательность работника при подаче тростника в роликовую мельницу или при работе с кипящим сахаром могла привести к серьезным травмам и даже к летальному исходу. Один наблюдатель заметил: «Если работник касается обжигающей горячей патоки, то сахар прилипает, как клей или птичья известь, и очень трудно спасти человека или, по крайней мере, его конечности». И поскольку никто бы не согласился на такую тяжелую, опасную и низкооплачиваемую работу, плантаторы предпочитали рабский труд. Чтобы минимизировать риски, целесообразно было специализироваться на определенных производственных операциях. Даже для такой менее опасной работы, как выращивание тростника, эффективнее было делить рабов на команды и ставить перед ними конкретные задачи. Это облегчало контроль за их работой и координацию различных этапов процесса.
Гравюра, на которой изображен процесс доиндустриального производства сахара в Вест-Индии
Создание сахарной плантации требовало крупных капиталовложений в землю, здания, машины и рабов. В результате плантации были крупнейшими частными предприятиями, превращавшими их владельцев (годовая прибыль составляла около 10 % от вложенного капитала) в самых богатых людей своего времени. Существует мнение, что прибыль от торговли сахаром и рабами обеспечила основную часть оборотного капитала, необходимого для последующей индустриализации. На самом деле есть мало доказательств того, что это было именно так. Но сама идея создания производства как непрерывной линии с использованием механического, трудосберегающего оборудования и работников, специализирующихся на конкретных операциях, приобрела крупномасштабный характер именно в сахарной промышленности Вест-Индии.
«Пусть едят картошку»
Когда Мария-Антуанетта, королева Франции, услышала, что у крестьян нет хлеба, она произнесла историческую фразу: «Пусть они тогда едят пирожные». По одной из версий, она сказала это, когда голодные кричали у ее дворцовых ворот, по другой – королева произнесла роковую фразу, когда проезжала в коляске по Парижу и заметила, как плохо выглядят люди. Или, возможно, она сказала это, когда голодные толпы штурмовали парижские пекарни в 1775 г., что чуть не вызвало отсрочку коронации ее мужа Людовика XVI. На самом деле она, вероятно, никогда не говорила этого вообще. Это всего лишь один из мифов, связанных с печально известной королевой, которая обвинялась ее политическими противниками во всех видах распутства в преддверии Великой французской революции 1789 г. Но эта фраза говорит о Марии-Антуанетте как о человеке, умеющем сострадать, но совершенно не понимающем проблем бедных людей.
Даже если она никогда не предлагала заменить хлеб пирожными, известно, что она публично одобрила другой продукт питания как средство кормления бедных: картошку. Скорее всего, она не говорила: «Пусть они едят картошку», но это то, что она и многие другие представители ее круга могли подумать. А это была не такая уж плохая идея. Ведь в конце XVIII в. картофель запоздало был провозглашен чудом из нового мира.
Европа впервые узнала о картофеле в 1530-х гг., когда испанские конкистадоры приступили к завоеванию территории инков, которая простиралась на западном побережье Южноамериканского континента. Картофель был основой диеты инков, наряду с кукурузой и бобами. Первоначально одомашненный в районе озера Титикака, он затем распространился по Андам и за их пределами. Инки вывели сотни сортов, каждый из которых подходил к разным сочетаниям солнца, почвы и влаги. Но ценность картофеля не сразу поняли в Европе. В документе, датированном 1537 г., его характеризуют как «круглые корни, которые сеют, и они дают стебель с ветвями и цветами мягкого фиолетового цвета; корнеплоды этого растения… спрятаны под землей, размером примерно с яйцо, некоторые круглые, а некоторые удлиненные; белые и желтые, хорошего вкуса, индейский деликатес и изысканное блюдо даже для испанцев». Хотя картошку привезли в Испанию и оттуда распространили по ботаническим садам, она не сразу стала таким же ценным растением, как кукуруза. К 1600 г. картофель культивировался в небольших масштабах в нескольких регионах Европы – до тех пор пока испанцы не познакомили с ней население своих владений в Италии и Нидерландах. В 1601 г. Карл Клузиус, ботаник из Лейдена, описал картофель и дал ему научное название Solanum tuberosum. Он отметил, что получил образцы в 1588 г. и что картофель выращивается в Италии для потребления людьми и животными.
Почему картофель не стал более популярным? Ведь в песчаных почвах Северной Европы он в конечном счете окажется способным давать в два–четыре раза больше калорий на акр, чем пшеница, рожь или овес. Картофелю требовалось только три–четыре месяца для созревания против десяти для зерновых, и его можно было выращивать практически на любой почве. Одна проблема заключалась в том, что первый картофель, привезенный из Америки, был приспособлен к выращиванию в Андах, где продолжительность светового дня не сильно меняется в течение года. В Европе, где продолжительность дня меняется сильно, картофель изначально давал довольно скудные урожаи, и ботаникам потребовалось несколько лет, чтобы вывести новые сорта, которые бы хорошо подходили для европейского климата. Но даже и тогда они с подозрением отнеслись к новому овощу.
В отличие от кукурузы, которую восприняли как ранее неизвестный двоюродный родственник пшеницы и других зерновых культур, картофель был незнакомым и чужим. Он не был упомянут в Библии, и поэтому, как говорили некоторые священники, «Бог не хотел, чтобы люди ели его». Его неэстетичный вид также отталкивал людей. Травникам, которые полагали, что внешний вид растения является показателем того, какие болезни оно может лечить, картофель напоминал корявые руки прокаженного. Поэтому мысль о том, что он вызывает проказу, стала широко распространяться. Согласно второму изданию «Травника» Джона Джерарда, вышедшему в 1633 г., «бургундцам запрещено использовать эти клубни, потому что они уверены, что поедание их вызывает проказу». Более склонные к науке ботаники интересовались картофелем – это были первые известные съедобные клубни, и идентифицировали их как представителей ядовитой семьи пасленовых. Это также не помогало репутации картофеля: он стал ассоциироваться с колдовством и поклонением дьяволу.
В начале XVII в. картофель считался подходящим кормом для животных, а человеком употреблялся только в крайних случаях, когда никакой другой еды не было. Да и в последующие годы продвигался он очень медленно. Картофель употреблялся либо очень богатыми людьми (растение ценилось некоторыми садовниками аристократических домов и воспринималось их хозяевами как экстравагантная новинка), либо очень бедными (для них картофель стал основным продуктом питания сначала в Ирландии, а затем в некоторых частях Англии, Франции, Нидерландов, Рейнской области и Пруссии). Голод прибавил картофелю новообращенных – людей, у которых не было выбора. Однако вскоре они обнаружили, что он не так уж страшен. Один из первых актов только что созданного британского Королевского общества, после его основания в 1660 г., указывал на ценность картофеля: в те годы, когда урожай пшеницы не удавался, часто был хороший урожай картофеля. Но этот совет был проигнорирован, и только жуткий голод, обрушившийся на Францию в 1709 г., заставил оставить предрассудки и оценить достоинства новой культуры.
Серия голодных периодов XVIII в. привела к тому, что у картошки появились сторонники высокого уровня. Когда урожай не удался в 1740 г., Фридрих Великий призвал прусских подданных более активно выращивать картофель. Более того, его правительство стало бесплатно раздавать семенной картофель и распространять специальное руководство, объясняющее, как вырастить новый урожай. Другие европейские правительства делали то же самое, продвигая картофель сверху. В России медицинские советники Екатерины II убедили ее, что картофель может быть противоядием от голода; правительства Чехии и Венгрии также выступали за его выращивание. Иногда пропаганда картофеля была силовой: австрийским крестьянам грозило сорок ударов, если они отказывались принимать его. Война также помогла изменить отношение к картофелю. Во время военных кампаний в Северной Европе в 1670-х и 1680-х гг. армии Людовика XIV познакомились с картофелем во Фландрии и Рейнской области, где к этому времени его выращивали в небольшом количестве. Один наблюдатель отмечал, что «французская армия нашла большую поддержку, ее солдат кормили обильно, вкусно и полезно».
Австрийские, французские и русские солдаты, сражавшиеся в Пруссии во время Семилетней войны (1756–1763), видели, как картофель (буквально силой насажденный Фридрихом Великим) поддерживал местное население в далеко не сытое время. Поэтому по возвращении домой они защищали этот питательный продукт. Еще одно важное преимущество картофеля заключалось в том, что во время войны урожай оставался скрыт под землей, и если даже армия разбивала лагерь на картофельном поле, фермер потом мог легко его собрать.
«Картофельный» опыт одного человека во время Семилетней войны вдохновил его стать величайшим специалистом в этой области. Французский ученый Антуан-Огюстен Пармантье работал фармацевтом во французской армии. Он попал в прусский плен, провел три года в тюрьме и питался в основном картошкой. Там он пришел к выводу, что картофель – питательная и полезная пища. Когда же война закончилась и Пармантье вернулся во Францию, он стал активным сторонником этой культуры. После еще одного плохого урожая в 1770 г. был объявлен конкурс на лучшее сочинение о «продуктах питания, способных уменьшить бедствия голода». Пармантье принял в нем участие и стал победителем, написав оду картошке. И хотя все еще считалось, что картофель ядовит и вызывает болезни, в 1771 г. его поддержали на медицинском факультете в Сорбонне, который постановил, что картофель действительно подходит для включения его в рацион человека. Вскоре после этого Пармантье опубликовал подробный научный анализ достоинств этого овоща. Но одно дело – получить поддержку научного сообщества, и совсем другое – убедить людей выращивать и есть картофель после многих лет его отрицания.
Поэтому нередко Пармантье прибегал к разного рода рекламным трюкам. Так, в 1785 г. на банкете в честь дня рождения Людовика XVI он подарил королю и королеве букетик из цветов картофеля, после чего король прикрепил один из цветов к своему лацкану, а Мария-Антуанетта добавила цветок в украшение на голове. В меню были включены блюда из картофеля. С одобрения короля и королевы, которые ели картошку и украшали себя ее цветами, она вскоре вошла в моду среди аристократов. Пармантье тоже проводил ужины, на которых собственноручно подавал блюда из картофеля, приготовленные различными способами, подчеркивая таким образом его универсальность. (Американский государственный деятель и ученый Бенджамин Франклин однажды был среди знаменитостей, которых приглашали на подобные обеды.) Но самой большой хитростью Пармантье стало размещение вооруженных охранников вокруг картофельных полей недалеко от Парижа, подаренных ему королем. Конечно, это сразу вызвало интерес у местных жителей. И действительно, что могло потребовать таких мер защиты? Когда пришла пора собирать урожай, Пармантье приказал снять охрану. Разумеется, местные жители, не теряя времени, забрали все, что было на поле. Когда стена враждебности по отношению к картофелю наконец рухнула, король, по легенде, сказал Пармантье: «Франция однажды поблагодарит вас за то, что вы нашли хлеб для бедных». Но случилось это уже после революции, во время которой Людовика XVI и Марию-Антуанетту казнили на гильотине. А вот предсказание короля оказалось верным. В 1802 г. Наполеон Бонапарт учредил орден Почетного легиона, и Пармантье был среди его первых кавалеров. Сегодня его служение картофелю напоминают несколько блюд, названных его именем.
Похожая, хотя и менее поэтичная история наблюдалась во всей Европе: комбинация голода, войны и продвижение правительствами этой культуры привело к тому, что к 1800 г. картофель зарекомендовал себя как важный новый продукт питания. Сэр Фредерик Иден, английский писатель и социолог, писал, что в Ланкашире «это постоянное блюдо в каждой еде, за исключением завтрака, за столами богатых и бедных… картофель, возможно, столь же сильный пример человеческого наслаждения, какой только можно придумать». Картошка была провозглашена «величайшим благословением, которое производит почва», «чудом земледелия» и «самым ценным из корней». В 1795 г., после плохих урожаев пшеницы в 1793 и 1794 гг., многие отказались от своих предрассудков в отношении картофеля. The Times of London даже стала печатать рецепты картофельного супа и хлеба с кукурузой и картофелем. В пользу картофеля сыграл также высокий статус белого хлеба, сделанного из пшеницы, по сравнению с черным хлебом, сделанным из ржи, овса и ячменя. Английские рабочие, ставшие достаточно зажиточными, переходили с коричневого хлеба на белый в течение всего XVIII в. и очень неохотно переключались обратно. Когда были тяжелые времена, они скорее ели бы картошку.
В своей книге «Исследование о природе и причинах богатства народов», изданной в 1776 г., шотландский философ и экономист Адам Смит заметил, что «количество еды, которое можно получить с поля картофеля, не уступает по количеству то, что можно взять с поля риса, и намного превосходит то, что производится на поле пшеницы». Даже учитывая тот факт, что картофель содержит большое количество воды, он отметил, что «акр картофеля все равно будет производить 6 тыс. единиц веса твердой еды, в три раза больше, чем то количество, которое производит акр пшеницы». Его похвала картофелю продолжилась словами, которые теперь кажутся пророческими: «Когда-нибудь этот корень станет таким же важным в любой части Европы, как рис в рисовых странах, станет общей и любимой растительной пищей людей, займет ту же долю земель, на которых обрабатываются пшеница и другие сорта зерна для производства пищи в настоящее время, но будет поддерживать гораздо большее количество людей, и… население вырастет».
От Колумба до Мальтуса
Три века спустя после прибытия Колумба в Америку и последующего обмена растениями, болезнями и людьми мир изменился. Оспа, грипп, тиф, корь и другие болезни Старого Света – многие из них это последствия близости человека к домашним животным (свиньи, коровы и куры, которые не были известны в Новом Свете) – уничтожили коренные народы Америки, не имевшие иммунитета к таким болезням. По разным оценкам, в доколумбовое время население Северной и Южной Америки составляло от 9 до 112 млн человек (консенсусная цифра – 50 млн). К 1650 г. из-за болезней и военных действий оно сократилось до 8 млн, что дает представление о масштабе катастрофы. И это при том, что после того как их невидимые биологические «союзники» уничтожили коренные народы Америки, европейцы начали массово импортировать рабов из Африки на сахарные плантации. Демографический портрет Африки и Америки кардинально изменился, и колумбийский обмен также сыграл в этом серьезную роль.
В Китае появление кукурузы и сладкого картофеля способствовало увеличению населения со 140 млн в 1650 г. до 400 млн в 1850-м. Поскольку кукурузу можно было выращивать в районах, слишком сухих для риса, и на склонах, которые трудно было поливать, это быстро увеличило рост продовольствия и позволило людям жить в новых местах. Так, чтобы освободить место для растений, используемых в производстве индиго и джута, были вырублены леса на нагорье бассейна реки Янцзы. Это позволило обеспечить крестьян, выращивавших эти растения, достаточным количеством кукурузы и сладкого картофеля, которые хорошо росли на холмах. Кроме того, многоурожайность картофеля и кукурузы позволила производить продукты питания в соответствии с потребностями растущего населения. Когда рис выращивается на заливных полях, он поглощает большую часть питательных веществ из воды, а не из почвы, так что его можно многократно собирать на одной и той же земле без необходимости заводить землю «под пар», чтобы почва восстановилась. Фермеры на юге Китая иногда собирают два или даже три урожая в год на одном и том же участке.
В то же время в Европе новые культуры сыграли свою роль в увеличении населения со 103 млн в 1650 г. до 274 млн в 1850-м. В XVI в. основные европейские зерновые культуры – пшеница и рожь, давали примерно вдвое меньше продуктов питания на гектар (по весу), чем кукуруза в Америке, и около четверти от риса в Южной Азии. Так что появление кукурузы и картофеля в Европе позволило получать гораздо больше еды на той же площади. Самый яркий пример – Ирландия, где население увеличилось с 500 тыс. в 1660 г. до 9 млн в 1840-м, что было бы невозможно без использования картофеля. Без таких преобразований страна могла бы обеспечить лишь 5 млн человек достаточным количеством пшеницы. Это значит, что благодаря картошке почти вдвое можно увеличить число людей, обеспеченных достаточным количеством еды, даже если всю пшеницу отправлять на экспорт. Кроме того, картофель более непритязателен, и его можно выращивать в Европе на землях, не приспособленных для пшеницы. Сытая жизнь делает людей более здоровыми и устойчивыми к болезням, а значит, смертность падает, а рождаемость растет. Это то, что картошка делала на севере Европы, кукуруза – на юге. В течение XVIII в. население Испании и Италии выросло почти вдвое.
Помимо освоения фермерами новых культур, производство увеличивалось благодаря развитию новых сельскохозяйственных методов. В частности, были введены севообороты с использованием клевера и репы (наиболее известная в Британии технология – норфолкская ротация четырех культур – репы, ячменя, клевера и пшеницы). Репу выращивали на земле, которая в противном случае оставалась бы под паром, а затем скармливали животным, чей навоз увеличивал урожай ячменя следующего года. Кормление животных репой также означало, что земля, отведенная под пастбища, отдавалась под сельскохозяйственные культуры, потребляемые человеком. Точно так же выращивание клевера помогало восстанавливать плодородие почвы, которое обеспечивало хороший урожай пшеницы в следующем году. Еще одним нововведением стало внедрение сеялки – движимого лошадью устройства, которое погружало семена в почву на нужную глубину. Такой посев семян в отличие от их традиционного разбрасывания обеспечивал аккуратное расположение растений, облегчающее прополку и свободный доступ к питательным веществам. Это также помогло увеличить урожайность зерновых культур.
К концу XVIII в., однако, появились признаки того, что рост производства сельскохозяйственной продукции в Европе не мог больше идти в ногу с ростом населения. Проблема увеличения производства продовольствия была особенно заметна в более успешной, чем другие европейские страны, Англии. Поэтому ей труднее было поддерживать темпы роста населения. В течение первой половины столетия Англия экспортировала зерно в континентальную Европу, но после 1750 г. растущее население и череда плохих урожаев привели к дефициту продовольствия и более высоким ценам на него. И все же сельскохозяйственное производство продолжало расти (примерно на 0,5 % в год). Но поскольку оно не соответствовало росту населения (около 1 % в год), количество пищи на душу населения падало. То же происходило по всей Европе: антропометрические исследования показывают, что взрослые, родившиеся между 1770 и 1820 гг., были в среднем заметно ниже представителей предыдущих поколений.
В Китае производство риса можно было увеличить путем роста производительности и более частого снятия урожая. Но это был не вариант для Европы, так что единственной очевидной панацеей было выделение новых земель под культивирование. Однако проблема заключалась в том, что земли предлагалось недостаточно, так как она была необходима для получения древесины для строительства и топлива, а также для возведения городов.
И опять же проблема была особенно острой в Англии, где урбанизация была самой быстрой. Люди беспокоились, что рост населения скоро опередит возможности поставок продовольствия. Проблема была элегантно обобщена английским экономистом Томасом Мальтусом. В чрезвычайно популярном «Очерке о законе народонаселения», опубликованном в 1798 г., он привел основной аргумент этой проблемы.
Из-за биологической потребности человека в продолжении рода численность населения постоянно растет, но народонаселение строго ограничено средствами существования. Рост народонаселения может быть остановлен лишь встречными причинами, которые сводятся к нравственному воздержанию или несчастьям (войны, эпидемии, голод). Также Мальтус приходит к выводу, что народонаселение растет в геометрической прогрессии, а средства существования – в арифметической. В среднем каждые 25 лет (время удвоения численности населения в идеальных условиях) это несоответствие приводит к социально-экономическому коллапсу («мальтузианской ловушке»), если нет сдерживающих факторов.
Мальтус думал, что «мальтузианская ловушка» была неизбежна. «В следующий период удвоения где найти еду, чтобы удовлетворить назойливые требования растущего населения? Где найти свежую землю?» – писал он. Мальтус отмечал, что рост населения возможен в североамериканских колониях, но это потому, что там население было относительно небольшое по сравнению с огромным количеством земли.
«Я не вижу способа, с помощью которого человек мог бы избежать тяжести этого закона, который пронизывает всю живую природу, – мрачно заключил он. – Нет воображаемого равенства, нет аграрных технологий, которые могут снять давление даже на одно столетие». Он предвидел будущую нехватку пищи, голод и страдания. Картофель, полагал Мальтус, был частично в этом виноват. Будучи средством спасения от голода, он, казалось, ускорил начало неизбежного кризиса. И даже если он обеспечивал достаточно еды, чтобы пойти на новый круг, утверждал Мальтус, то в конечном счете приводил к такому увеличению населения, что людей все равно невозможно было прокормить. Задним числом, конечно, мы можем оценить иронию истории, которая заключается в том, что Мальтус указал на связь биологических ограничений роста населения и экономического роста как раз в тот момент, когда Британия собиралась продемонстрировать впервые в человеческой истории, что эта связь более не действует.