Через пару месяцев работы коллеги Самбиева, такие же учетчики из смежных подразделений, поделились с ним опытом зарабатывания денег. Процедура была простая, отработанная, всем, кроме новичка Самбиева, известная. Во-первых, в табеле значились две-три доярки – «мертвые души», зарплату которых присваивал бригадир. Во-вторых, завышались нормы времени и составлялись акты падежа, пропажи и так далее. Словом, Самбиеву предлагалось ввести в табель рабочего времени пару своих «мертвых душ» и чуть-чуть повысить сумму списываемых актов и объем надоя. Таким образом, он мог свободно иметь ежемесячно около трехсот рублей. Сотня должна возвращаться главному бухгалтеру и экономисту колхоза, как их законная доля. Короче говоря, все карты были раскрыты. Двести рублей в месяц, плюс различная натуроплата в виде сена, муки, зерна, плюс возможная премия за год в урожайный сезон – и жить можно спокойно. Однако Самбиев, не долго думая, отверг все эти служебные махинации, чем вверг в шок руководство колхоза. Все поняли, что Арзо «не свой», и его отторгли, а с бригадиром начался конфликт. «Такой честный учетчик никому не нужен, – открыто кричал старый бригадир, – нам надо кормить семью, а этот молокосос будет в идею играть».
Бригадир прямо, без ложной скромности, попросил Арзо уволиться или перейти на другой объект. Однако Самбиев оказался не «молокососом», он так круто одернул начальника при всем коллективе, что у того аж челюсть отвисла.
– Был бы я помоложе, ты бы со мной так не говорил, – оправдывался старик перед хохочущими доярками и скотниками. – А вы что орете? Вон по местам! – сорвался он на подчиненных.
Вызывающее поведение Самбиева руководство колхоза обсудило за очередным вечерним застольем. Обуздание «строптивого сопляка» возложили на ответственного по животноводству – главного зоотехника.
На следующее утро главный зоотехник обвинил Самбиева в невежестве и разгильдяйстве. Взбешенный несправедливостью учетчик не сдержался и обматерил руководителя. Крупный телом, зрелый по возрасту зоотехник бросился на тонкого с виду Арзо. Началась драка. Самбиева зоотехник быстро подмял и, держа за курчавые волосы, наносил безжалостные удары коленкой в лицо. Доярки и скотники их разняли, зоотехник умчался на «Ниве», а окровавленный Арзо еще долго валялся в ногах с сочувствием обступивших его работников фермы.
Молва о драке моментально облетела колхоз. Мнение людей разделилось. Простые колхозники были в основном местные – они заняли позицию Самбиева. Руководство стеной встало за приезжего зоотехника. Дело принимало нежелательный скандальный оборот, и по указке председателя быстро организовали негласную комиссию по примирению, в которую вошли секретарь парткома, председатель профкома колхоза, местный мулла и шофер «КаМАЗа» колхоза, кумир председателя, туповатый громила Маруев. Уже к вечеру зоотехник и учетчик, последний под давлением своей матери, обменялись молча примиряющим рукопожатием. Но кто бы видел их ненавидящие лица!
Тем не менее, конфликт на этом не погас, а получил новое развитие. Руководство стало действовать хитрее, продуманнее. Главный зоотехник и главный ветврач просто не завизировали очередные наряды учетчика. Зарплата работникам фермы задерживалась. Это было ЧП районного масштаба. Колхозники возмущались, моментально приехала комиссия из райкома партии и исполкома, выяснили, что виновный во всем учетчик МТФ-3, допустивший ряд приписок и неверностей. Следом примчались следователь районной прокуратуры и сотрудник ОБХСС*.
Руководство колхоза поняло, что любая проверка касается не только молодого специалиста Самбиева, но в первую очередь их всех. Решили разойтись полюбовно. Созвали открытое собрание активистов колхоза, и секретарь парткома прямо попросил уволиться неужившегося учетчика. Слово взял Самбиев.
– Я работаю в своем родном селе, в своем колхозе, и мне деваться отсюда некуда. Я на своей территории. Пусть лучше приезжие убираются восвояси.
Собрание актива колхоза проходило в кабинете председателя (просторнее этого помещения в хозяйстве не было). Зал зашумел. Начались выкрики «за» и «против».
– Однако, чтобы не портить вам жизнь, я уйду с работы, – продолжил учетчик, – если вы, так сказать активисты – прислужники, вынесете такое решение.
Еще громче завопило сборище. Самбиев, не дожидаясь прений и голосования, покинул демонстративно контору.
Осень была в разгаре. Рано темнело, зачастили дожди. Разметая обильную грязь, мощно рыча, у ворот Самбиева остановился «КаМАЗ». Хриплый бас здоровенного Маруева вызвал Арзо, не церемонясь, он прорычал:
– Завтра явишься в контору и напишешь заявление. И чтобы больше ноги твоей в колхоз не ступало.
– А кто ты такой, чтобы мне указывать? – возмутился Самбиев.
– Сейчас узнаешь кто! – двинулся в темноте шофер.
Подслушивающие за воротами Кемса и сестра Арзо выскочили наперерез верзиле. Начались крик, ругань, мольбы о мире, подоспели соседи. «КаМАЗ», обдавая всех грязью и угаром, умчался.
В ту же ночь, теперь уже в ворота Маруева, стучался сосед Самбиевых, отец девятерых сыновей – старик Дуказов.
– Председатели наворуются – и через год-два уедут в город, а нам здесь жить, так что выбирай правильную позицию, – примирял старец водилу.
– Нечего меня учить, пусть завтра же пишет заявление. Всю муть со дна поднял, – кричал Маруев.
– Муть – это начальство и подтиралы их зада, – не сдержался старик.
– Что ты хочешь сказать? Сыновьями осмелел?
– До сыновей дело не дойдет, еще и я крепок. А вот если еще раз сунешься к Арзо, тогда вот точно с сыновьями дело будешь иметь.
Маруев хотел что-то возразить, но осекся – все-таки Дуказовых не счесть. Поворчав, он спасовал, а ночью неожиданно приболел и взял больничный.
Тем не менее, подчиняясь уговорам матери и решению абсолютного большинства собрания активистов колхоза, Самбиев на следующее утро подал заявление об увольнении «по собственному желанию, в связи с семейными обстоятельствами».
Все облегченно вздохнули. Казалось, что наконец избавились от юного возмутителя устоев колхозного строя. Но в Самбиеве пылала месть, и оскорбленное самолюбие молодого честолюбца жаждало бури, реванша. Никто не ожидал, что конфликт перерастет в иные формы, и этому будет способствовать ряд чисто случайных, на первый взгляд, факторов. Однако это были не случайности, а скорее закономерности кавказского бытия.
В тот же день еще формально не уволившийся Самбиев подкараулил главного зоотехника. Он открыл дверь водителя служебной «Нивы» и потребовал драться один на один.
– Ты что, сдурел? – побледнел зоотехник. – Тебе мало в тот раз попало?
– Хочу еще раз, – оскалился Самбиев.
– Мы ведь примирились, – задрожал от злости и наглости учетчика главный специалист колхоза.
– Мир и вражда – дело преходящее, – пытаясь сохранить хладнокровие, ухмыльнулся Арзо.
– Хорошо, садись, – краской залилось лицо зоотехника, – пеняй на себя, и, чтобы потом не было нюней, возьмем свидетелей.
– Это будет дуэль, – в том же тоне держался Самбиев.
– Ну смотри, жалко мне тебя, – завел двигатель зоотехник.
Дабы не разглашать скандал, на ходу договорились взять «секундантов» прямо на ферме. «Дуэлянты» взяли с собой старого бригадира и скотника. Всю дорогу «секунданты» отговаривали драчунов, но теперь злостью кипел зоотехник. Уверенный в своей силе, он с ненавистью предвкушал радость истязания охамевшего юнца при свидетелях.
Въехали в глухую лощину реки. Яркий осенний день благоухал теплом и спокойствием. Напоследок, перед увяданием, листья деревьев вобрали в себя всю красочность земли и солнца, чтобы долгую, монотонную зиму природа страдала по отвергнутым побегам жизни. Река перед спячкой оскудела, стыдливо, медленно перекатывала хрусталь живительной влаги по округленным водяной лаской разноцветным камушкам. А русло реки – кровеносная артерия земли – сузилось к осени, как вены к старости. Запоздалая бабочка в панике металась по ущелью: ее поражало внешнее благоухание леса и отсутствие нектара существования. Это был последний бал-маскарад уходящего сезона. Еще пара дождей, первые ночные заморозки – и праздничный наряд сползет, как пудра с женщины. Облиняет лес, оголяя кривые сучья и мрачные, поросшие мхом, как грехами, великовозрастные стволы. И только голодные куропатки будут жалобно кудахтать на опушках да неугомонный дятел станет каждый день отсчитывать многочисленную дробь дней и ночей до прихода весны.
Природа за бурное лето устала бороться, жить, страдать, наслаждаться. Наступал цикл мира, спокойствия, хладнокровного осмысления. И только люди, оторвавшись от лона природы, в бесконечно неудовлетворимых потребностях и в несоизмеримой похоти, постоянно, и днем и ночью, и осенью и весною, безоглядно лезут в бой, в драку меж собой и, что тягостнее, с бесконечно терпеливой окружающей средой обитания…
В центре живописной лужайки соперники встали полубоком друг к другу. От ненависти, страха и в конечном счете от дикости и бессмысленности происходящего тряслись сжатые кулаки, вздувались ноздри. Оба смотрели друг другу в глаза. Ловили мельчайшее движение противника. Они еще соображали. Но вот посыпались удары, и разум погас. Древний инстинкт борца обуял сердца.
Зоотехник наступал, яростно, размахивал кулаками, пытался сблизиться, сжать в своих мощных объятиях жилистого учетчика. Пару раз он сбивал с ног Самбиева, но тот быстро вскакивал и уходил от очередных ударов. Засопел зоотехник, тяжело, очень часто и глубоко задышал открытым ртом.
– Что ты бегаешь, как баба, – еле-еле от одышки выговорил он.
– Сейчас ты у меня будешь бабой, – ответил Арзо.
Зоотехник взбесился, бросился вперед и настиг мощным ударом Самбиева. Арзо опрокинулся, а зоотехник коршуном бросился на него, пытаясь подмять его своим весом. Это ему удалось, но позиция все равно была не совсем выигрышная. Мощные руки главного специалиста пытались скрутить извивающегося, как змея, учетчика. Не хватало одного-двух мощных ударов, чтобы пыл Самбиева погас. Зоотехник разжал руку и широко, наотмашь размахнулся; однако скорость движений была не та, юркий Арзо успел выскользнуть из поля действия убойного кулака. Вновь стояли друг против друг