тно же, что тот, кто не допускает злоупотреблений, требует того же от своих подчиненных и таким образом хорошее распространяется сверху вниз подобно воде, стекающей с гор в долину. Правда, в народе Али-хан не пользовался популярностью, поскольку его имя было связано с увеличением налогового бремени (а как еще прикажете пополнять оскудевшую казну), а при дворе великого визиря возненавидели за борьбу с роскошью, которую он проводил твердой рукой. Роскошь и впрямь достигала умопомрачительных пределов. Три четверти блюд ставились на столы только для вида, чтобы подчеркнуть изобилие, к каждому торжественному выходу придворные шили новые одежды, любая похвала правителя сопровождалась «золотым дождем», который проливался на отличившегося, штат придворных раздулся до невероятных пределов, вдобавок у каждого «баши»[178] была куча помощников, и так далее… К хорошему быстро привыкают, и любые меры по экономии средств воспринимались придворными как посягательство на их законные права.
Сам шах тоже не мог похвастаться достойным отношением к своему верному слуге. Людям, которые предаются тем или иным порокам, пусть и с великим рвением, тем не менее свойственны угрызения совести, возникающие от сознания собственной порочности. С целью повышения самооценки они пытаются втягивать окружающих в свой порочный круг. В начале 1672 года шах предложил Али-хану отведать вина, а когда тот отказался, повторил предложение в виде приказа. Али-хан подчинился, но в этом подчинении крылось великое неодобрение, вызвавшее гнев шаха. Придворные, ненавидевшие «зловредного» визиря, постарались как можно сильнее разжечь гнев в душе шаха, внесли свою лепту евнухи, имевшие значительное влияние на шаха, и дело закончилось смещением и арестом Али-хана (и хорошо еще, что не казнью).
Лишившись своего кормчего, государственный корабль сбился с курса. Разладилось все, начиная со сбора налогов и заканчивая отношениями с Османской империей, которая всегда была не прочь воспользоваться моментом, удобным для приращения своих территорий. Надо отметить, что, помимо увеличения налогов и упорядочения их сбора, Али-хан уделял много внимания разумному управлению шахской собственностью и теми промыслами, на которые была установлена шахская монополия. Не позволяя себе присваивать государственные или шахские средства, Али-хан не позволял этого и другим, а в его отсутствие злоупотребления расцвели пышным цветом, и казна снова начала «показывать дно».
Отношения шаха Сулеймана с османским султаном Мехмедом IV складывались непросто. С одной стороны, султан, которого в Европе начали сильно теснить христиане, стремился к заключению союза с шахом, но Сулейману совершенно не хотелось ввязываться в чужую войну, особенно с учетом того, что европейские державы были далеко, а османы находились под боком и их ослабление было благом для Сефевидского государства. С другой стороны, отношения с османами следовало выстраивать с максимальной осторожностью, чтобы не спровоцировать ненароком новую войну, к которой Сефевидское государство было совершенно не готово – мало того, что казна пуста, так еще и численность войска в правление Аббаса II сильно сократилась, а при Сулеймане в войске окончательно упала дисциплина. Вот и приходилось «избегать острых углов» и демонстрировать силу, которой уже не было. Вдобавок ко всему Сулейман совершенно не разбирался в военных делах как со стратегической, так и с организационной точки зрения. Он был типичным примером «гаремного правителя», которому в одно ухо нашептывали жены, а в другое – евнухи. Правда, ни одна из жен Сулеймана не уподобилась дочерям шаха Тахмаспа I Перихан-ханум и Зейнаб бегим по степени своего влияния при дворе.
Нарастающие проблемы отрицательно сказались на характере шаха, который стал чрезмерно раздражительным и жестоким в своих наказаниях. Впрочем, вполне возможно, что к двадцати пяти годам достигло «расцвета» имевшееся у шаха психическое расстройство, которое, по мнению ряда историков, было наследственным в роду Сефевидов. В принципе, чрезмерная мнительность шаха Аббаса Великого по отношению к своим сыновьям и жестокость Сефи I дают все основания заподозрить болезнь. Разумеется, на личности сказывался и алкоголизм, который тоже может считаться наследственной болезнью Сефевидов… Так или иначе, но на третьем десятке лет шах Сулейман стал, как принято выражаться в наше деликатное время, «чересчур сложным в общении». Настолько сложным, что сановники часто боялись докладывать ему о состоянии дел, предпочитая делать это через евнухов, которые с великой охотой выступали в роли посредников.
Проведя немногим больше года без Али-хана, шах решил вернуть опальному шейху отнятую должность. Али-хан сразу же начал приводить дела в порядок, но на сей раз он старался обходиться даже без номинального участия шаха в управлении государством. Ситуация сложилась такая: великий визирь правил, а султан проводил время с женами и евнухами, которые стали его «сановниками». Время от времени шах демонстрировал суровость своего характера, приказывая ослепить или казнить кого-то из сановников. Пострадал и один из шахских сыновей, которого Сулейман заподозрил в намерении отобрать престол. Вряд ли у четырнадцатилетнего юноши, выросшего под строгим надзором в гареме, была возможность совершить переворот, но для казни оказалось достаточно подозрения. Самому Али-хану тоже приходилось несладко – в гневе шах мог приказать дать ему палок по пяткам, а однажды велел сбрить бороду (смысл этого унизительного наказания заключался в том, чтобы сделать почтенного шейха похожим на грузина, представителя презираемой шахом христианской нации). В 1681 году, спустя два года после сбривания бороды, Али-хан обратился к шаху с просьбой дозволить ему совершение хаджа, но получил отказ. Дело было в том, что придворные не раз уже покидали шаха под благовидным предлогом совершения хаджа и более уже не возвращались ко двору.
Если начать перечислять всех, кто подвергся репрессиям, то мы просто увязнем в болоте имен и должностей. Проще будет сказать, что в восьмидесятые годы XVII века шахский двор производил угнетающее впечатление – казалось, будто его посетила чума. Шах смещал и казнил всех подряд, без разбора. О том, насколько непродуманной и непоследовательной была его кадровая политика, можно судить по двум фактам. Первое – разгневавшись на то, что его владения приносят малый доход, шах сместил садра хассе и забрал эту должность себе. Каким бы ни был смещенный садр, он хотя бы что-то делал, а шах не делал совсем ничего. Второе – должность испахсалара была упразднена, поскольку шах посчитал, что в мирное время главнокомандующий войсками ему не нужен. С экономической точки зрения подобное решение могло показаться верным, поскольку испахсалар получал из казны большое жалованье, но с точки зрения государственных интересов отсутствие постоянного главнокомандующего существенно ослабляло и без того изрядно ослабевшую сефевидскую армию. Вдобавок к этому не раз смещались командующие корпусами, и нельзя сказать, что новые назначенцы были лучше прежних. Короче говоря, шах Сулейман-Сефи делал все возможное для того, чтобы заслужить титул «могильщика Сефевидского государства».
Шейх Али-хан Зангане скончался в 1689 году, до последнего дня своего оставаясь на посту великого визиря. Принято считать, что тяжесть утраты оказалась для шаха настолько велика, что на протяжении двух лет он не мог назначить нового великого визиря. Но, исходя из того, что нам известно о шахе Сулеймане I, можно предположить, что столь длительная проволочка с назначением преемника Али-хана была обусловлена подозрительностью и мнительной непоследовательностью шаха, который никак не мог определиться с выбором. Наконец, в 1691 году великим визирем был назначен Мохаммад Тахир Вахид Казвини, тот самый, кто написал «Аббас-наме». Из этого трактата становится ясно, что автор его был мудрым и проницательным человеком, умеющим отделять важное от незначительного, а дошедшие до нас стихи Тахира Вахида свидетельствуют об остроте его ума. Кроме того, будучи искушенным в придворных делах и хорошо зная характер своего правителя, Тахир Вахид мог избрать правильную стратегию взаимодействия с шахом. Известно, что вскоре после назначения Тахира Вахида великим визирем шах поинтересовался его мнением о состоянии дел в государстве и планируемых мерах по достижению процветания. Ответ визиря полностью удовлетворил Сулеймана, и он больше не вмешивался в дела правления до конца своей жизни, наступившего в июле 1694 года.
Но мудрость и проницательность не всегда сочетаются с деловыми качествами и умением руководить, к тому же Тахиру Вахиду было семьдесят лет, и силы уже начали покидать его. Свое назначение он расценивал не как возможность изменить положение дел в государстве к лучшему, а как награду, ниспосланную на старости лет, и потому брал взятки, не стесняясь. С таким великим визирем дела пришли в окончательный упадок. Снова подняла голову коррупция, которую Али-хану удалось в какой-то мере обуздать, налоги стали утекать мимо казны, а шахское имущество приносило прибыль не тому, кто им владел, а тем, кто им управлял. Тем не менее Тахир Вахид пережил шаха Сулеймана и около пяти лет оставался на своем посту при его сыне и преемнике Султане Хусейне.
Шах Сулейман-Сефи прожил сорок шесть лет, двадцать восемь из которых провел на престоле. Причиной его смерти принято считать пьянство и подагру, но можно предположить, что у шаха имелись и другие заболевания, ведь подагра мучительна и разрушающе действует на суставы, но к фатальному исходу она обычно не приводит. Возможно, что у шаха произошел инсульт. Нельзя исключить и отравление – от правителей, которые представляли опасность для своего окружения, избавлялись не раз.
У каждого правления есть свой главный итог. Шах Сулейман-Сефи, образно говоря, превратил свое государство в спелый плод, который висит на ветке в ожидании того, что его вот-вот сорвут. Седьмой преемник Исмаила Сефеви привел созданное им государство на край пропасти – недолгий же срок определила судьба Сефевидской державе… Впрочем, не такой уж и недолгий, если сравнивать с империей Тимура, начавшей распадаться сразу же после смерти своего основателя.