– Прекрасно, – ответила Герт. – И с Даной, и с работой все в порядке. Лучше и быть не может.
– Хорошо, а как поживает твой брат? И… его жена, как ее зовут? Шэрон?
– Шэрон тоже в порядке. А Веб – Веб верен себе. Работает над новым фильмом. Об этом художнике, Бельведере, Томасе Бельведере. Если честно… – продолжила Герт, – тут такое дело… мне нужно поговорить с тобой кое о чем.
– Ну конечно, голубушка, о чем же?
– Это касается моих родителей.
– А что с ними? У них все нормально? Они здоровы?
– Прошу вас, пожалуйста, – официантка поставила перед Герт ее напиток. – Вы уже определились, что хотели бы заказать?
Герт выбрала салат «Вьетнамский», который, по словам Виктории, показался гораздо интереснее того, о котором она думала, и поэтому заказала себе такой же, только заправку отдельно. Когда официантка ушла, Виктория сказала:
– В последний раз, когда я видела вашу маму, я сказала ей, что она очень уж худая.
– Все здоровы, – сказала Герт.
– Уверена?
– Более или менее.
– Ну и слава богу за это, – Виктория сделал глоточек «Кровавой Мэри». – Итак, все здоровы, все довольны жизнью, о чем же ты хотела поговорить?
От «Лонг Айленда» защипало язык; Герт кашлянула, опустила стакан, затем подняла его, чтобы отпить еще глоточек, побольше. Алкоголь теплым потоком хлынул в нее, будто помог словам подняться к губам:
– Речь о моем отце. Я хотела поговорить о другой женщине, с которой у него роман.
В Нью-Йоркском университете профессор, обучавшая Герт и ее однокурсников тонкостям перекрестного допроса, для описания взаимодействия адвоката и свидетеля использовала лексику, заимствованную из фехтования. Из порядка дюжины терминов, смысл которых она пояснила, Герт больше всего понравился «coup droit» – прямой укол. Как она поняла на занятиях и продолжает считать сейчас, свидетель, подвергнутый перекрестному допросу, ожидает, что вы попытаетесь его обмануть, подловить на какой-нибудь незначительной нестыковочке. Если адвокат противной стороны обладает здравомыслием, он подготовит подопечного именно к такой попытке, так что, по мнению Герт, было бы более эффективно (вкупе с эффектом неожиданности) сразу перейти к делу. Такая стратегия – как и любая другая – не всегда приводила к успеху, но когда срабатывала, на лицах свидетелей появлялось определенное выражение: мышцы вокруг глаз, губы реагировали на слова, которые разум еще не успел обработать, и Герт представлялось, будто ту же реакцию можно было увидеть на лице человека, в грудь которого ты только что вонзил клинок.
Именно это выражение овладело сейчас лицом Виктории. На мгновение показалось, что она пытается сбросить его, притвориться, будто вопрос Герт не задел ее так глубоко, как вышло на самом деле, но столь же быстро, как и возник, этот импульс угас. Руки ее не дрожали, она потянулась к солнцезащитным очкам и сняла их, обнажив запавшие, покрасневшие от вчерашних излишеств глаза. Виктория допила «Кровавую Мэри» и показала пустой бокал проходившей рядом официантке, которая кивнула и направилась к бару. Вздохнув, Виктория поставила его на стол и посмотрела на Герт, которая пыталась с помощью очередного глотка спиртного остановить кружение разума от триумфа и ужаса. Трепет, охватывавший Герт всякий раз, когда ее «coup droit» достигал цели, влек за собой груз такой сильной тоски, что сейчас она едва удерживалась, чтобы не вскочить со стула и выбежать из ресторана, прежде чем продолжить разговор. И в следующий раз, когда они увидятся с тетей Вики, они смогут сделать вид, будто его никогда не было.
Бежать, однако, было слишком поздно. Виктория уже говорила:
– Как ты узнала? Отец ведь тебе не рассказывал, не так ли? Представить не могу… ты узнала от матери? Это она тебе рассказала?
– Никто ничего мне не рассказывал, – ответила Герт. – Как-то вечером мы с Вебом обсуждали это, сложили дважды два и… Лет десять назад. Мы тогда заболтались допоздна, разговор шел о папе и маме, как это обычно бывает, и обо всех их маленьких… закидонах. Я сказала что-то вроде: «Похоже, у папы есть другая женщина», а Веб идею подхватил. Это из тех вещей, о которых и подумать немыслимо, что они могут оказаться правдой – для меня, во всяком случае, – но чем больше мы это обсуждали, тем больше находили смысла, тем на большее количество вопросов находились ответы. С тех пор мы с ним воспринимаем это как данность.
– Боже, – проговорила Виктория. – Десять лет?
Герт кивнула.
– И только сейчас… Почему вы не спросили меня об этом раньше?
– Какое-то время мы полагали, что лучше «не будить лихо, пока оно тихо». Веб на самом деле до сих пор так считает, он, кстати, не знает, что я сейчас говорю с тобой. Ну, а я… С недавних пор я для себя решила, что, так или иначе, должна знать наверняка. По крайней мере, я так думаю.
– Нет-нет, – сказала Виктория, – ты права. Вы должны знать. Мне следовало поговорить с вами… быть может, не десять лет назад, но уже давно пора. Вы должны понять…
Все, что требовалось для понимания Герт, было прервано возвращением официантки с напитком Виктории и их салатами. Герт смотрела на горку бобовых ростков, манго, бананов, рисовой лапши и арахиса перед собой и думала, что впервые испытывает такое отчетливое нежелание есть, как в эту минуту. С каждым вздохом ее внутреннее состояние резко менялось, необузданная ярость переходила в глубокую печаль, из которой проистекало горькое разочарование. То, что на вопрос официантки: «Могу ли я принести вам что-нибудь еще?» ей удалось проговорить: «Нет, спасибо, все хорошо», было скорее рефлекторным, чем реальным ответом. Не успела девушка отойти от их столика, Виктория уже пригубила свою следующую «Кровавую Мэри», а интерес к салату, похоже, сохранила не больший, чем Герт – к своему.
– Ну хорошо, – заговорила Виктория, опуская стакан. – Я хочу… Ты должна помнить, что твой отец любит твою мать. И она его любит. Несмотря ни на что, они любят друг друга так, как ни одна пара, которую я когда-либо знала. Обещай мне, что будешь об этом помнить.
– Я знаю, что они любят друг друга, – сказала Герт, хотя могла бы назвать несколько фактов, в которых была бы меньше уверена.
– Очень любят, голубушка, клянусь тебе. Но твой папа… – словно надеясь найти нужные слова на потолке, Виктория подняла к нему глаза. – Ох, твой отец.
– Да?
– Позволь, я… Когда тебе было годика два, ваш отец провел пару-тройку дней, обзванивая всех, кого знал. Кому не удалось дозвониться, тому написал. Во всех тех письмах и звонках он сообщал об одном: последние семь лет у него роман. Он решил разом покончить с этим, и единственный способ осуществить свой выбор – признаться своей семье, всем своим друзьям, начиная с вашей матери.
Герт попыталась представить себе, способен ли отец быть настолько решительным в каком-либо вопросе.
– И как ты на это среагировала?
– В двух словах: была потрясена. Это один из тех случаев, когда я точно помню, где была и что делала. В тот момент я находилась в убогом мотеле за пределами Вашингтона, готовилась к интервью с человеком, утверждавшим, что у него якобы имеется компромат на младшего сенатора из Нью-Йорка. В номере стояла односпальная кровать, вибрирующая, если опустить в приемник деньги, на ней лежало покрывало омерзительной оранжево-желтой расцветки. Слишком тонкие стены были отделаны дешевыми панелями, и почти час я слушала, как парочка в соседнем, слева от меня, номере занимается пьяным сексом, а в другом, справа, заходится плачем ребенок. Просто класс. Было начало десятого. Я включила телевизор, пытаясь заглушить течение жизни вокруг, звучал саундтрек из «Далласа». Когда зазвонил телефон, я решила, что звонит мой редактор, чтобы подкинуть еще один вопрос, осенивший его в последнюю минуту. У сенатора уже имелась репутация мстительного сукина сына, и мой редактор нервничал из-за любой небезупречной статьи. В общем, когда я услышала в трубке голос твоего отца, первое, о чем подумала: откуда у него этот номер? Потом до меня дошло, о чем он говорит и… – Виктория покачала головой. – Я чуть не рухнула там, где стояла. Всегда считала себя проницательной. Случись такое с кем-нибудь из моих друзей, я бы разглядела за милю. Но это…
– Что тебя так поразило? – спросила Герт.
– Шутишь? Твой отец изменял твоей матери. Во время начала их отношений, их помолвки, их брака. Кто на такое способен? Хорошо, способны многие, знаю, но твой отец, он был… Он, скажу, настолько убедительно играл роль преданного мужа… Это несправедливо. Он был преданным, он просто… попал в передрягу, оступился. Я наорала на него: «Что, черт возьми, ты наделал, урод ты такой!» Я сразу подумала о твоей матери, она с двумя маленькими детьми, как, что ей теперь делать?..
«Не тормозит ли алкоголь ее восприятие?» – подумала Герт, а вслух спросила:
– Так как насчет другой женщины?
– А, той! – Виктория выплюнула слово, будто кусочек испорченного мяса. – Я знаю, – она подняла руку предотвратить возражение, которое Герт и не собиралась выдвигать, – знаю, это несправедливо. Всегда участвуют двое, и все такое, но… – Виктория хлопнула ладонью по столу, привлекая взгляды обедающих по обе стороны от них. – Это была замужняя женщина, ради всего святого, и замужняя на протяжении многих лет.
– И ты… ты знала ее?
– Нет, что странно, ведь она жила рядом, через три дома от меня. Еще когда у меня был дом на Семьдесят первой улице. За все те годы я видела ее бог знает сколько раз, но никогда не обращала на нее внимания. С чего вдруг? Я же не знала, что она… в общем, ничего я не знала. Это все изменило. Хотя был уже двенадцатый час, когда я наконец положила трубку, я сразу же мысленно вернулась к разговору с твоим отцом. Был такой парень, Фил Димарко, частный детектив, услугами которого мы в газете пользовались. Он специализировался на случаях измен супругов богатых и влиятельных людей. Мы обращались к его услугам всякий раз, когда, по слухам, тот или иной политик либо та или иная кинозвезда нарушали свои брачные обеты. Он обходился нам чертовски дорого, но мы вели с ним такого рода дела, поэтому он пообещал: узнает что и как и перезвонит мне.