– Меня куда больше интересует, – продолжил Коулман, – нежелание нашего хозяина пояснить способ, с помощью которого он изготавливает свои шары.
VI
– Вы чем-то озабочены сегодня, – заметила Изабель.
– Вы находите? – Коулман оторвал взгляд от голубой ленты Гудзона.
Она кивнула.
– Полагаю, после вчерашнего рассказа мистера Данна о годах, проведенных им в качестве торговца оружием, ваши мысли витают где-то далеко.
– Боюсь, я не настолько загадочен, как мне хотелось бы, – улыбнулся Коулман.
– Либо я становлюсь более искусной в понимании вас.
Совсем рядом с ними проплыл один из шаров Данна. Коулман поднял руку, чтобы оттолкнуть его, но вновь помедлил в нерешительности: прежде чем пальцы успели коснуться бумажной поверхности, кожа на руках пошла мурашками. Вместо этого он поднялся со скамьи, с которой он и миссис Эрншоу любовались видом из сада Данна, и неторопливо зашагал по дорожке. Миссис Эрншоу поспешила за ним следом. Он упредил ее вопрос о его реакции на воздушный шар, заговорив:
– Вы правы. Я отвлекся, и причиной тому, в частности, слова нашего хозяина, а именно, его рассказ о сделке, которую он заключил на приобретение винтовок, изъятых у участников так называемой Парижской коммуны. Я находился в Париже во время событий Коммуны, прибыл со второй или третьей партией продовольствия, отправленной Великобританией после того, как пруссаки сняли осаду города. Я полагал, мне удастся написать серию статей об обстановке в столице, которая за время осады сделалась центром международного внимания и сочувствия. Моя кандидатура вполне подходила для такого рода задания: я не только свободно владел языком, но в молодости неоднократно бывал в Париже, к тому же поддерживал переписку с несколькими друзьями, которых обрел во время тех поездок. Один из этих друзей помог мне найти жилье в районе Вожирар, и я приступил к работе. Жил я на окраине, поэтому каждое утро отправлялся в город пешком. Поначалу я соблюдал осторожность, но вскоре сделался более уверенным в себе и увеличил радиус своих прогулок, начав бродить буквально повсюду. Некоторые районы города, как мне казалось, не пострадали совсем, другие же… Помню свое потрясение при виде здания Министерства финансов, которое прусские орудия почти сровняли с землей, – то, что от него осталось, напоминало античные руины. К концу дня я возвращался домой и записывал свои впечатления. Раз в неделю я делал короткое эссе с подробным описанием своих впечатлений и отправлял Руперту Куку в «Хоувелл». Материалами этими он оставался довольным, хотя и платил за них сущие гроши. Честно говоря, я не ожидал, что Кук продолжит покупать мои эссе в течение долгого времени, когда их новизна улетучится. Однако в тот момент я находился в Париже, собирая материал для своего следующего романа, который (как я надеялся) ждет больший успех, чем любая из моих предыдущих попыток. Относись я бережнее к своим ресурсам, смог бы, по моим расчетам, продлить свое пребывание там еще на год.
– После поражения французов город и страну охватили волнения. В этой связи новое правительство, опасаясь парижских толп, предпочло собраться в Версале. Одним из первых шагов президента Тьера стало принятие Закона о сроках погашения, очевидной целью которого было пополнение истощенной войной казны, а негласным намерением – привести к повиновению Париж, получавший непомерную долю доходов. Коммуна возникла как попытка жителей более справедливо управлять своими делами. В течение двух месяцев правления Коммуны обстановка в Париже оставалась не менее неспокойной, но ежедневный хаос был пронизан оптимизмом и радостным подъемом эмоций. В городе проживало значительное количество иностранцев, изгнанников, многие из которых являлись выходцами из более репрессивных государств, и, возможно, именно поэтому создавалось впечатление, будто происходящее имеет последствия, выходящие далеко за пределы города. Я закончил одну записную книжку и большую часть второй.
– Между силами, оборонявшими Париж, и силами, лояльными национальному правительству, имели место стычки, но ничего серьезного не произошло или же это я так заключил. Не прозвучат ли мои слова наивно, если скажу, что не верил в то, что спор между городом и страной будет разрешен силой оружия? Однако утром двадцать первого мая я проснулся от звуков марширующих по улицам города головных частей правительственных войск. По-видимому, я не оценил того недовольства, которое жители западных районов города испытывали по отношению к Коммуне. В их число входил один из моих старейших корреспондентов, бывший профессор античной литературы, который, как я узнал позже, передавал информацию агентам президента. Он был одним из тех, кто предложил маршрут безопасного прохода французской армии в город и заверил, что солдатам по прибытии окажут теплый прием.
Так и вышло: проспект за моим окном был запружен мужчинами, женщинами и детьми, которые приветствовали версальские войска как освободителей. Я смотрел на ряды солдат в синих камзолах, красных рейтузах и кепи, с винтовками за плечами, и мне казалось, будто я стал свидетелем некоего нового вида театрального представления под открытым небом. Мне никак не удавалось принять реальность происходящего и думалось: «Нет, этого не может быть».
– Последующие семь дней стали известны в истории как «La Semaine Sanglante», или Кровавая неделя. Войска Тьера в короткие сроки заняли западные районы; в восточных же, где находились основные силы коммунаров, развернулись бои, которые носили ожесточенный характер. Передвигаться по улицам было трудно, а порой и невозможно, но для того, чтобы узнать, что именно происходит, не требовалось ходить далеко, достаточно было подойти к окну и услышать треск винтовочных выстрелов и грохот пушек. Воздух отравляли резкие запахи пороха и горящего дерева. Позже я прочитал, что по просьбе президента пруссаки ускорили освобождение тысяч пленных французских солдат, чтобы те пополнили ряды национальной армии. У Коммуны не имелось централизованного плана обороны – скорее каждый район оборонялся самостоятельно. Это позволило армии рассечь силы коммунаров и разгромить Коммуну. Я, пропустивший Гражданскую войну на родине, оказался в самом сердце другой войны.
– И Кровавая неделя стала не худшим из тех событий. После захвата города версальскими войсками члены Коммуны подверглись обширным репрессиям. Малейшая связь с городским правительством грозила привести к судебному разбирательству и казни (людей подвергали суду и приговаривали к смерти за малейшую связь с правительством Коммуны). Расстрельные команды приводили в исполнение приговоры сотням людей на кладбище Пер-Лашез и в Люксембургском саду. Я и сам мог бы попасть под подозрение, если бы не мой старинный друг, профессор античной литературы, который предоставил доказательства моей добропорядочности.
– Наверное, я мог бы не уезжать, но перспектива оставаться на руинах Коммуны представлялась мне чересчур мрачной. Руперт Кук потерял интерес к моим отчетам, и я решил, что настало время покинуть Париж. На несколько месяцев я задержался в Женеве, провел зиму во Флоренции, а затем поселился в Венеции. Там я оставался в течение следующих пятнадцати лет, первые пять из которых Париж находился на военном положении. Излишне говорить, что роман, в основу сюжета которого лягут события, происходившие во время моего пребывания в этом городе, так и остался ненаписанным. Вновь побывать в Париже мне удалось лишь в последние несколько лет. Я полагал, что смогу опять поселиться там, но это оказалось невозможным. Призраки семнадцатилетнего прошлого не позволяли сделать этого. Вот почему известие о том, что мистер Данн сколотил себе состояние на торговле оружием Коммуны меня… расстроило. Мягко говоря, – он мрачновато улыбнулся.
Еще один шар подлетел и замер совсем рядом с ними.
– Я полагаю, дневной сеанс вашего мужа должен уже близиться к концу, – сказал Коулман. Он отошел от шара и направился в сторону дома.
VII
– Были ли вы совершеннолетним во время Гражданской войны в США? – спросил Данн.
– Да, – ответил Коулман, не отрывая глаз от шпаг, стоящих в подставке между двумя внушительными книжными шкафами библиотеки. Он коснулся навершия эфеса одной из них: – Вы позволите?
– Конечно, прошу вас.
Шпага оказалась тяжелее, чем предполагал Коулман. Ему потребовалось мгновение, чтобы почувствовать ее баланс, после чего он театрально рубанул справа налево, затем слева направо.
– Вы были офицером, – решил Данн.
– Нет, не был, – ответил Коулман, возвращая шпагу на место. – Я получил травму… за несколько лет до начала военных действий. Когда я гостил у друзей семьи, в их сарае неожиданно начался пожар, и я присоединился к пытавшимся его потушить. Я стоял слишком близко к одной из стен, когда внезапно она обрушилась и осыпала меня обломками. Быстрая реакция моих товарищей спасла меня, однако к военной службе я сделался непригоден. Оба моих старших брата, Уилл и Боб, отличились на войне; кстати, Боб стал одним из помощников Гранта, – он коротко глянул на Данна, который пристально изучал его. – После переезда в Лондон я начал заниматься фехтованием, пытаясь таким способом сдержать последствия старения.
– Последствия вашей травмы с годами сделались менее заметны, – заметил Данн.
– Они не мешали мне заниматься спортом.
– И возможно, позволили бы вам присоединиться к вашим братьям.
– Возможно, – сказал Коулман. – Я находился в Англии, когда произошла бомбардировка Самтера [48], и мой отец настоял, чтобы я оставался там.
– Из-за вашей травмы.
Коулман почувствовал, как покраснело лицо:
– Если у вас имеется некое умозаключение, которое вы хотели бы прояснить…
– Вовсе нет! – Данн взмахнул одной из своих мощных рук. – Вам впору пасть на колени и воздать благодарность Богу, которого почитаете, за эту травму. Какой бы дискомфорт, какую бы боль она ни принесла, она уберегла вас от испытаний более ужасных, от погружения в кровь и страшные увечья. Среди моих сослуживцев ходила шутка, дескать, если кто-то из нас падет в бою, то ему не стоит опасаться христианского ада, поскольку по сравнению с теми зрелищами, свидетелями которых стали мы, его пресловутые мучения покажутся ничтожными, – Данн помедлил. – Прошу меня извинить. Я вовсе не хотел утомлять вас банальностями старого солдата. Должно быть, обед уже подают в патио.