Конни глубоко вздохнула:
– Согласна. Но мы даже не знаем, что внутри… если там вообще что-нибудь есть.
– Ты же сказала, что нам не следует его открывать.
– Помню. Просто… Если в нем что-то есть, нам надо быть осторожными, чтобы не занести инфекцию.
– Ты себя-то слышишь? Мы не знаем, есть ли что-нибудь в этом контейнере, поэтому не стоит слишком беспокоиться на этот счет, но и не следует его открывать, вдруг там что-то есть. Так что решим?
Прежде чем она успела ответить, Рик поднялся со стула и подошел к холодильнику, бутылки на дверце задребезжали, когда он рывком открыл ее. Конни «прикусила» готовое сорваться с языка замечание. Вместо этого встала и наклонилась, чтобы еще раз взглянуть на квадратную наклейку на крышке термоконтейнера, и не обнаружила ни каких-либо конкретных имен, ни логотипов больниц или транспортных служб, ни даже штрих-кода, что в эпоху глобального компьютерного слежения казалось более странным, чем отсутствие корпоративного идентификатора. На наклейке просматривались всего четыре или пять строк, написанных размазанными черными чернилами, – неразборчиво, за исключением одного слова, которое они с Риком прочитали как «Говард», и еще одного, которое, как предположил Рик, читалось как «орхидея», но у Конни получилось разобрать лишь начальную «о». Теперь же, когда она получше вгляделась в чернильные линии, расплывшиеся в завитки и петли, ей казалось, что надпись на наклейке не на английском: в словах она не видела ни одной буквы, которую могла бы узнать. Некоторые особенности узоров, в которые превратилась надпись, наводили на мысль о том, что перед ними абсолютно незнакомый алфавит и что это лишь совпадение, что его буквы, размазавшись, сложились в конфигурацию, напоминающую «Говард» или «орхидея».
«Боже, ты хуже Рика». Она села на свое место, когда он вернулся от холодильника с открытой бутылкой «Волшебной шляпы» в руке. Не то чтобы ей хотелось выпить, но нежелание Рика поинтересоваться, не хочет ли она, отправило Конни в самостоятельное путешествие к холодильнику, где выяснилось, что крепкий сидр у них, черт побери, закончился. По дороге домой она собиралась заехать в Ханнафорд, быстренько заскочить в магазин, но тут возник этот термоконтейнер и затмил все остальные заботы. У них почти на исходе молоко и масло. Она выбрала себе «Волшебную шляпу» и в сердцах захлопнула дверцу.
Рик поставил свою бутылку пива на стол и сейчас стоял к Конни спиной, слегка наклонившись вперед, вытянув руки и положив их на термоконтейнер.
– Рик? – спросила она. – Что ты делаешь?
– Вопрос на засыпку?
– Очень смешно, – ответила она, пересекая кухню и подходя к мужу. Он сверлил взглядом контейнер, будто вот-вот заставит его содержимое сделаться видимым.
– Давай откроем, – проговорил наконец он.
– Ну, а если его содержимое…
– Ты уже говорила. Иного выбора я не вижу. В Уитвик мы позвонили, там никто ничего не знает. Как не знают ни в «Пенроуз», ни в «Олбани-Мед», ни в «Вестчестер-Мед». В службах доставки, которые они нам дали, информации о потерянных отправках нет, а в одной сказали, что такими термоконтейнерами больше не пользуются. Копам можно было и не звонить – без толку. Черт, тот балбес в конторе шерифа вообще решил, что это скорее всего просто чей-то холодильник. Может, внутри сыщется хоть какая-то информация, из которой мы узнаем, что можно сделать.
– А что если здесь замешана мафия?
– Сама-то в это веришь?
– Нет, но я конечно, могу ошибаться, и если так, что тогда?
– Избавиться от него как можно скорее. Например, сжечь. Не думаю, что нас можно каким-то образом отследить.
Неожиданно для себя самой, Конни решилась:
– Хорошо. Открывай.
Рик не стал спрашивать, уверена ли она. Он надавил на защелки на крышке и сдвинул ее назад. Когда Конни наклонилась к Рику, он подтянул контейнер к себе поближе. Тот оцарапал столешницу, а его содержимое сдвинулось со звуком, похожим на скрежет гравия. Конни ожидала, что изнутри вырвется сильных запах сырого мяса, напитанного кровью. Вместо этого почуяла едва уловимую нотку давно остывшего воздуха и другую, еще более слабую – йода. Рука мужа загораживала ей обзор, она подтолкнула его:
– Ну, что там?
– Не знаю.
– Дай посмотрю.
Он подвинулся правее. Термоконтейнер был доверху наполнен льдом, осколки его блестящими кучками лежали вокруг…
Она обратила внимание на цвет: темно-фиолетовый цвет спелого баклажана, пронизанный прожилками более светло-фиолетового или, как ей показалось, синеватого, в общем, какого-то оттенка синего. То, что там лежало, было широким, наверное, с небольшую обеденную тарелку, толще в центре, чем по зубчатой окружности. На пяти – нет, на шести пятнах по краям поверхность сморщена, цвет вокруг каждого пятна имел насыщенный розовый оттенок. Структура этой штуковины была бороздчатой и казалась шероховатой.
– Твою ж мать!
– Точняк!
– Рик… что это?
– Плацента?
– Это не плацента.
– А ты будто видел, какая она, плацента?
– Если хочешь знать, видел. Была такая передача на канале «Лайфтайм» – не помню, как называлась, но в ней показывали и рассказывали о родах женщин, во всей красе и мельчайших подробностях. Там я и видел много плацент, и, поверь мне, это – не плацента.
– Хорошо, это не плацента. Что тогда?
– Я… а это хоть «человеческое»?
– В смысле, это может принадлежать животному?
– Да откуда ж я знаю? Может, медуза какая-нибудь?
– Для медузы слишком плотная на вид, нет? К тому же, разве медуз хранят не в воде?
– Пожалуй.
Рик потянулся рукой в контейнер. Конни ухватила его за запястье:
– Стой! Господи, что ты делаешь?
– Да хотел достать эту штуку, чтобы мы смогли рассмотреть получше, – он высвободил руку.
– Ты же не знаешь, что это.
– Почти уверен, что это не чья-то почка.
– Согласна, но нельзя же так вот… может, она опасна – токсична.
– Да ладно.
– Существуют животные, кожа которых ядовита. Ты разве не слышал о лягушках древолазах?
– Ой, – Рик убрал руку. – Логично, – он отошел от стола с контейнером. – Малыш, что же тогда это такое, а?
– Ну, с уверенностью я могу сказать, на что это не похоже. Я сомневаюсь, что существует кто-то, чья жизнь зависит от получения этого, и почти уверена, что оно никак не связано ни с каким информатором мафии. И никоим образом не кормило плод питательными веществами в течение девяти месяцев. Остается… на этом моя фантазия заканчивается. Животное, наверное, какое-нибудь.
– Ну, не знаю.
Конни пожала плечами:
– Мир огромен. На дне океана обитает столько невероятных тварей. А может, это откуда-то из другого места – например, глубоко из-под земли. Может, некая новая находка, которую везли в музей.
Рик хмыкнул:
– Хорошо. Предположим, что его везли к некоему жутко рьяному ученому-исследователю. Каковы наши дальнейшие действия?
– Ну… может, очередной раунд телефонного обзвона.
– Тогда начинай, а я пока займусь ужином, хорошо?
Она не была голодна, но ответила:
– Договорились.
Рик потянулся к термоконтейнеру.
– Так, спокойно, – сказал он, когда Конни напряглась, готовая схватить его за руки. Придерживая контейнер левой рукой, правой он закрыл его. Крышка со щелчком скользнула на место.
III
Ничего удивительного: ей приснилось «это» из термоконтейнера. Она находилась в комнате отца Рика в доме престарелых (даже во сне она не могла думать о нем как о «Гэри» или «мистере Уилсоне», не говоря уже о «папе»). Свекор сидел в зеленом виниловом кресле у окна, его лицо было обращено к льющимся на него солнечным лучам, вызывая у Конни ассоциацию с растением, питающимся светом. Зеленый свитер «Jets» на нем усиливал ее. Глаза мужчины были закрыты, губы шевелились в беспрестанном бормотании, характерном для болезни Альцгеймера, подавлявшей последние остатки его личности. В потоке яркого света он выглядел моложе своих пятидесяти восьми, как если бы был молодым дядей Рика, а не отцом, недостаточно пожившим для болезни, которая поглощала его с неумолимым терпением питона, обнимающего свою жертву.
Конни стояла в комнате спиной к огромному комоду, верх которого был завален орхидеями с красновато-лиловыми и розовыми лепестками. Воздух полнился солоноватым запахом водорослей, запекающихся на пляже, и она знала, что именно таков и есть аромат цветов.
Хоть Конни и не заметила, как в комнату вошел Рик, – сейчас он стоял на коленях перед отцом и тянул руки вверх и вперед, как бы протягивая отцу подарок. В сложенных чашей ладонях Рик держал предмет из термоконтейнера, и тот, не умещаясь, свешивался за их края. В плотном солнечном свете предмет казался значительно темнее и заметнее. Будь сцена перед ней фотографией, предмет в ладонях мужа смотрелся бы как черное пятно, проявившееся на поверхности фотобумаги.
– Вот, – сказал Рик отцу. Я принес это тебе. – Когда отец не ответил, Рик негромко окликнул его: – Папа.
Мужчина открыл глаза и повернул голову к сыну. Конни сомневалась, что он видел то, что Рик предлагал ему. Отец прохрипел:
– Цветок.
– Красивый, – сказал Рик.
Глаза отца сузились, и он повернул лицо к Конни. Он плакал, слезы катились по щекам – огненные линии в солнечном свете.
– Цветок, – повторил он.
За мгновение до того, как Конни осознала, что проснулась, она уже сидела в кровати. И хотя она почти не сомневалась, что на дворе глубокая ночь – точный час которой можно узнать, лишь когда вдруг зазвонит телефон и кто-то сообщит о семейной трагедии, – цифровые часы показывали, что полночь миновала лишь две минуты назад. Она проспала всего час. Конни повернулась к Рику и увидела, что его половинка кровати пуста.
Не было никаких причин для того, чтобы ее сердце стало биться сильнее. Рик постоянно засиживался допоздна, просматривая программы «Найтлайн» или Чарли Роуза. За семь лет, что Конни знала его, Рик спал чутко, страдал бессонницей, которая усугубилась после внезапно поразившего отца заболевания. В начале их отношений она частенько вставала искать его, желая увериться в том, что у него нет причин покидать о