Джим не видел того, с кем разговаривал Нил, пока не подошел ближе. Статуя заслоняла от Джима человека, стоявшего по другую ее сторону. Рыжеватые волосы, ростом на голову ниже их обоих, незнакомец носил темный костюм поверх белой рубашки с открытым воротом. Джим не особо умел на глаз определять стоимость одежды, но сейчас даже он смог оценить ее качество, отчего пятна на манжетах пиджака и рубашки делались еще заметнее. Человек поднял глаза на Джима, и тот в его зеленом взгляде ощутил почти физическую тяжесть.
– Вы – Джим, – мягким, без акцента голосом проговорил он.
– Верно, – Джим протянул ему руку. – А вы?..
Руки мужчины остались в карманах брюк:
– Ренфру.
– Как… – Джим показал жестом на статую.
– Да, тот самый, – ответил мужчина. – Хотя сходство так себе.
– Секундочку… Что-что? – Джим коротко глянул на Нила, напряженно глядевшего на мужчину. – Прошу прощения. Вы, кажется, сказали…
– Именно так, – мужчина вынул руки из карманов. Язычки голубого пламени лизали необожженную кожу левой руки, а правую обвивала тонкая изумрудная змея.
– Черт! – Джим отскочил назад.
– Не совсем так.
– Да что происходит?!
Нил ответил:
– Мы завершили путь.
– Вы преуспели, – мужчина (Ренфру) кивнул. – Согласно условиям контракта, который старше любого из нас, я здесь для того, чтобы предложить одному из вас свою опеку.
– Одному из нас, – повторил Джим. – А как насчет другого?
– Цена обучения, – ответил Ренфру, – доказательство серьезности намерений.
– Так, все, хватит, – сказал Джим.
– Берите меня, – подал голос Нил.
– Что?
– Весьма интересно, – сказал Ренфру.
– Нил, что ты несешь?
– Альцгеймер: это серьезное доказательство?
– В достаточной степени.
– И вы можете вылечить болезнь?
– Сам я уже очень давно в этом возрасте, – сказал Ренфру. – Вам не доведется увидеть в зеркале старика.
– Шутите, что ли? – сказал Джим. – Вы хоть сами себя слышите?
– А иного способа нет? – спросил Нил.
– Способов много, если знаешь, где и как их искать. Мой – этот.
– Прошу прощения… – начал было Нил, но Джим оборвал его:
– Это безумие какое-то!
– Была ссылка, – сказал Нил, – на сайте blackguide.com. По ней я вышел на аккаунт парня, который прошел этот путь в тысяча девятьсот тридцатых годах вместе со своими братьями. С каждым новым поворотом тропы все трое оказывались в разных точках своей жизни: моложе, затем старше, потом намного старше. Когда же они вернулись к началу тропы, их ждал Ренфру.
– Значит, все это происходило на самом деле? – спросил Джим.
– Именно, – сказал Ренфру.
– Я думал, если нам удастся проследовать по пути, то я смогу посмотреть, как все обернется, – будем ли мы счастливы, как все будет в будущем. И я никак не ожидал… О, боже. Ты хоть представляешь себе, на что это похоже… нет, не представляешь, куда тебе? Все… Ты знаешь, что что-то не так, в корне неправильно – ты ощущаешь это каждой своей клеточкой… и остаешься уверен, что знаешь, в чем дело, но не можешь вспомнить это. А затем вдруг удается вспомнить, и ты понимаешь, что проблема не с тем, что вокруг, снаружи, а с тем, что внутри, и понимаешь, что снова забудешь, дело лишь во времени, когда весь процесс начнется снова… – На его глаза навернулись слезы.
– Нил, все хорошо, – сказал Джим. – Я буду рядом с тобой.
– Нет, – покачал головой Нил. – Ну как ты не понимаешь? Я не могу… Я не пойду на это. Теперь, когда я знаю, когда ты знаешь, как ты можешь просить меня принять болезнь?
– Значит, вместо этого ты собираешься… Как заканчивается та история о парне и двух братьях?
– Младший принял предложение Ренфру. Он и Ренфру исчезли, и, когда старший вернулся домой, там все было так, будто его брата вообще не существовало на свете. Лишь у него одного остались обрывки воспоминаний о нем.
– Разве их было не трое? Что случилось с третьим?
– Он тоже исчез. Его тоже никто не помнил.
Джим почувствовал, как во рту пересохло.
– Цена обучения.
– Раз уж зашла об этом речь, – сказал Ренфру, – пора переходить к делу.
– Ты не сделаешь этого, – сказал Нилу Джим.
– А у меня есть выбор?
– Есть. Ты можешь остаться.
– Вы уверены, что не хотите принять мое предложение? – спросил Ренфру.
– Я? – удивился Джим. – Я думал, Нил…
– …да, прибыл сюда первым, но это скорее рекомендация, чем правило. Мне весьма любопытно узнать, как сложатся ваши убеждения, когда ситуация изменится на противоположную.
Губы Нила дрогнули, но он не издал ни звука.
– Итак? – спросил Ренфру.
Страх, казалось, был вне его – едкий и насыщенный, он давил на Джима со всех сторон одновременно, тем не менее, Джим нашел в себе силы сказать:
– Пошел к черту!
Хмурый взгляд, омрачивший лицо Ренфру, доставил ему маленькую радость. Джим посмотрел на Нила – тот уткнул взгляд себе под ноги.
Ренфру сделал взмах левой рукой вверх, опустил ее вниз, язычки голубого пламени летели за кончиками пальцев, прочертив в воздухе контур, напоминающий прямоугольник двери. Он кивнул Нилу, и тот молча прошел в нее. Сильнее всего Джима ошеломило отсутствие прощального слова.
– Что ж, – Ренфру протянул правую руку Джиму. Змейка, обвившая ее, подняла клиновидную головку и как бы нехотя оглядела его. Пространство за волшебником потемнело, заполненное огромной фигурой. Джим подумал: «А как это башня могла…» и понял, что к нему приближалась не башня, точнее уже не она. Она наклонилась ему навстречу, раскрыла невообразимую пасть, чтобы поглотить его, проглотить целиком, не только плоть и кости перемолоть громадными, как валуны, зубами, но и его прошлое, его настоящее, его будущее, его след в этом мире. Ему хотелось, чтобы страх оставил его, но он полагал, что уж лучше страх, чем зазубренное лезвие предательства от лучшего друга, прячущееся под покровом страха. По крайней мере, он смог держать глаза открытыми, по крайней мере, он не отворачивался от пустоты и безмолвия, обрушившихся на него.
Бор Урус
Люблю я бурю. Люблю ее преддверие: метеорологи, воодушевленные осознанием внезапной своей значимости, вещают о красных и оранжевых потоках на крупномасштабных картах; супермаркеты, переполненные покупателями, чьи нахмуренные брови и поджатые губы обеспечивают в их тележках супам в жестянках и бутилированной воде выдвижение в более ответственную категорию «провизия»; соседи старательно подготавливают свои дома и дворы к встрече штормовых ветров, закатывая мусорные баки в гаражи и как можно лучше закрепляя ставни. Люблю я разгул бури. Дом скрипит, когда ветер со стоном ударяется о него; дождь стучит в окна, превращая двор в сплошное импрессионистическое размытие; молния прожигает воздух до белизны, гром сотрясает стены. И последствия мне по душе: осторожно шагнyть на крыльцо, окинуть взглядом деревья – ветви еще не распрямились, с них стекает влага; обойти вокруг дома – подобрать то, что слетело; а потом – отправиться в город полюбопытствовать, поглазеть на более масштабные разрушения, что принесло ненастье.
Все это мои эмоции, сопровождающие каждый этап бури. Я смакую их. С одной стороны – предвкушение, полуприятный страх перед тем, что на нас надвигается, что заставляет воздух вибрировать и гудеть – так, как это происходит перед любым значимым событием; с другой же стороны – облегчение с ощутимым привкусом страха перед любым ущербом, который еще предстоит обнаружить, с какой бы катастрофой ни пришлось столкнуться, но скорее всего это – чувство опустошенности и очищения: как будто на мгновение ты становишься таким же чистым, как воздух, который только что промыла буря. Однако между страхом и облегчением пребывает ощущение самое утонченное: ужас от полного бессилия перед тем, что на нас навалилось, паника при виде бешено раскачивающихся деревьев, подпрыгивающих, словно скакалки, линий электропередач, тревожного звона бокалов в шкафу от каждого раската грома, – чувство, близкое к экстатическому упоению. Когда буря достигает своего апогея и мир снаружи, кажется, вот-вот разорвется на части, на короткое время появляется некая радикальная открытость – как будто с каждой ослепительной вспышкой молнии, выбеливающей вид из окна, что-то еще, некая более значимая и неотъемлемая реальность, приближается к раскрытию и нашему осознанию. В какой-то момент я начал подозревать, что моя образная реакция на ярость жестокой бури, возможно, указывает мне на истинное положение вещей. Я был подростком лет пятнадцати-шестнадцати – в том возрасте максимального самолюбования, когда кажется абсолютно разумным считать, что ты наделен особой проницательностью, способностью постичь тайные знания. Однако в отличие от многих других убеждений, занимавших в то время мой мозг и неизменно исчезавших по мере того, как мои подростковые годы перетекали в двадцатые, это укоренялось все прочнее. Его подпитывали обрывки информации из газетных и журнальных статей, наспех прочитанных в приемных и залах ожидания, а также фрагменты документальных фильмов, на которые случайно натыкался, листая поздними вечерами телеканалы. Детали складывались отчасти бессвязно, но суть теории, которую я «насобирал», заключалась в том, что раз уж существуют другие измерения, то они есть параллельные вселенные, альтернативные уровни бытия – назовите их как вам угодно, – и в таком случае не способен ли мощный всплеск серьезного шторма расстроить и дестабилизировать реальность в такой степени, чтобы можно было хоть одним глазком заглянуть в это «другое место», а то и войти в него? Буквально каждый, кто обладал хоть каплей научных знаний, не говоря уже о реальном опыте, на ком я опробовал эту линию рассуждений, отнесся к ней с этакой веселой терпимостью – примерно так же, как они, вероятно, отнеслись бы к моему заявлению о твердой вере в посещение инопланетян. Однако отсутствие поддержки нисколько не изменило моих убеждений. На самом деле именно в двадцатилетнем возрасте я впервые рискнул выйти наружу в самый разгул бури, чтобы увидеть то, что мог увидеть.