Разумеется, ничего особенного не произошло – ничего я не почувствовал и списал это на то, что все время сидел в машине и слушал, как по ее крыше барабанил дождь. Это не помешало мне решиться повторить эксперимент с последующими штормами. Прошло немного времени, и я завожу машину, включаю фары, дворники и стартую с подъездной дорожки в поисках откровения.
В последующие шестнадцать лет оно ускользало от меня. Ближе всего к нему я подобрался во время грозы, когда возвращался из поездки в горы Катскиллс с моей тогдашней невестой. Весь день тяжелые тучи висели над горами, затемняя небо, а затем двинулись на восток. Однако, когда воздух как будто сгустился, и влажность стала давить на нас невидимой сырой рукой, и стало понятно – буря не заставит себя ждать, мы решили, что будет лучше, если поторопимся вернуться в нашу квартиру. Едва мы оказались по другую сторону Вудстока, как на лобовое стекло упала горсть крупных капель, а затем мир снаружи оказался просто сметен стеной воды. Опасаясь аквапланирования, я не стал тормозить и переключился на пониженную передачу, заодно включив «аварийку». Двигатель взвыл, машина сбавила ход и затем едва ползла, но дворники даже на ускоренном режиме не помогали, просто гоняя туда-сюда воду, заливающую лобовое стекло. Сверкнула молния, превратив дождевую завесу в белый неон, и гром, последовавший на «раз-Миссисипи, два-Миссисипи», сотряс машину. Я уже рулил к обочине, когда ударила вторая молния, а гром откликнулся уже на «раз-Миссисипи». Прин твердила безостановочно, слова ее звучали как литания: «Съезжай на обочину – съезжай на обочину – съезжай на обочину…»
– Да я пытаюсь, – сказал я, и в это мгновение молния и гром разорвали воздух одновременно. Я невольно вздрогнул, но, странное дело, в тот момент меня беспокоило не столько то, что нас поразит током, сколько то, что кто-то врежется в нас сзади. Я понимал, что дорога не такая широкая и обочина совсем рядом, но, казалось, минули часы, пока машину удалось направить вправо, молния полыхнула, как вспышка не в меру усердного фотографа, последовала череда громовых раскатов – они накладывались, как бы врезаясь друг в друга и образуя лавину звуков, оглушительно ревевшую над нами. Когда я убедился, что мы все же выехали на обочину, я выжал сцепление, переключился на нейтралку и открыл свою дверь. Я не отстегнул ремень и оттого не смог сильно высунуться из машины, поэтому Прин не понадобилось тянуться далеко, чтобы схватить меня за руку и втащить обратно в салон.
– Ты спятил? – взвизгнула она. – Закрой дверь!
Я послушался.
– О чем ты только думал? – продолжила она с расширенными от ужаса глазами. – Там же настоящий ураган, черт побери!
– Да просто проверил, на обочине мы или нет, – сказал я, что было правдой: я высматривал белую полосу по краю дорожного полотна. Но стоило мне распахнуть дверь, как беспредельность бури обрушилась на меня, неожиданно пробудив чувство такого подъема, что рука, за которую Прин ухватила меня, потянулась к замку ремня безопасности. Однако при виде ужаса на ее лице мое ликование сменилось смущением. Я взял ее руки в свои и проговорил:
– Все, все в порядке.
– Придурок, – она выдернула свои руки.
– Да, зато твой придурок.
Мой ответ вызвал улыбку на ее лице, которая исчезла, когда молния прошила деревья справа, а гром ударил так, что оглушил нас. Прин вжалась в сиденье, будто оно могло ее спрятать, а рука ее нащупала и вцепилась в мою. Струи дождя потоками заливали окна, я выключил дворники.
– Скоро кончится, – сказал я излишне громко из-за звона в ушах. – Эти летние грозы довольно быстро выдыхаются.
Прин не ответила. Я смотрел в лобовое стекло, пытаясь различить дорогу сквозь воду. Ливень на мгновение ослабел, и мир буквально вплыл в лобовое стекло. Ярдах в пятидесяти впереди дорога плавно уходила вверх под небольшим уклоном, скорее напоминавшим небольшую выпуклость, чем склон холма. По другую сторону этой выпуклости что-то пересекало дорогу слева направо. Животное размером, пожалуй, со слона. Я даже на мгновение подумал, что это слон, воображение нарисовало несчастный случай с участием колонны цирковых животных. Но этот силуэт казался каким-то неправильным: спина была длиннее, прогиб ее к бедрам менее выражен, голова короче и тупее, увенчана парой тяжелых рогов – их размах превышал длину моего автомобиля. В такт шагам голова животного раскачивалась из стороны в сторону с кажущейся рассеянной неторопливостью, как будто оно вышло на прогулку в легком тумане, а не в бушующей грозе. Моя рука снова легла на ручку двери, и тут дождь вновь прибавил, скрыв гигантский профиль за водяной завесой. Я открыл рот сказать… не знаю, что. Я ждал, когда дождь снова утихнет, чтобы еще раз взглянуть на увиденное. Но ливень не унимался, и я повернулся к Прин и спросил:
– Ты видела?
– Что? – спросила она. Брови ее, не дрогнув, лежали ровно, линия рта была прямой, щеки бледными. Злится, понял я: она видела то же, что и я, и увиденное привело ее в ярость.
– Я…
– Ты в состоянии выехать отсюда?
Я хотел спросить, всерьез ли она спрашивает, напомнить ей, что это машина, а не подводная лодка, но лишь проронил:
– Ага…
С бешено мотающимися дворниками, включенным на полную мощность обдуве лобового стекла и мигающей аварийкой я включил передачу и повернул руль, чтобы выехать на дорогу. Я был почти уверен, что врежусь в «то самое», что переходило ее. Однако пять минут благополучно миновали, и пальцы, вцепившиеся в руль, ослабили хватку, и как только часы на приборной панели отсчитали еще пять минут, я понял, что даже если бы мы ползком продвигались вперед, то место, где проходило огромное животное, осталось позади. Я почувствовал не столько облегчение, сколько наполненность до краев: как будто то, что я увидел, расположилось внутри меня, прижимаясь к стенкам моей груди, не позволяя даже перевести дух. Это ощущение сохранялось всю дорогу до нашей квартиры в Уитвике, где Прин отвела меня прямо в спальню, стянула с себя и меня шорты и повалила на кровать. Мы занялись быстрой и энергичной любовью, а закончив, повторили, а потом еще раз.
Когда же наконец мы, измученные и опустошенные, оторвались друг от друга, то встали с кровати, поплелись на кухню и через ее дверь вышли на символическую заднюю террасу квартиры. Спустилась ночь и принесла с собой новый виток гроз. Обнаженные, мы стояли в темноте, позволяя дождевым струям хлестать нас. Давление в моей груди ослабло, хотя и не исчезло совсем. Как если бы то, что поселилось внутри меня, свернулось калачиком и уснуло.
Если я скажу, что наши дети, близнецы, появившиеся на свет в результате того полудня, занимали мое внимание в течение последующей дюжины лет, в этих словах сыщется достаточно правды, чтобы они не казались приблизительными. По сути, между нашими занятиями любовью и появлением голубого «плюсика» в окошке портативного тестера на беременность прошли целых четыре недели, и за это время еще три мощных грозы пронеслись над нашими краями. Я мог бы отважиться сунуться в любую из них, мог бы попытаться вернуться на то место за Вудстоком, где моя многолетняя интуиция, казалось, воплотилась в реальность. Как только подтвердилась беременность Прин, состоялся наш поспешный брак, и до рождения близнецов было несколько случаев, когда я мог бы возобновить свое исследование, как и в течение последующих лет. Максимум, что мне удалось, – это беглый поиск в сети, который показал, что место, где мы с Прин увидели то, что увидели, находилось недалеко от Датчманс-Крик, имевшего смутно зловещую репутацию, но почему – выяснить мне не удалось. Несколько раз я обсуждал с Прин тему того дня, но на мой вопрос о том, что же мы все-таки видели тогда, она отвечала своим вопросом:
– Что? А по-твоему, что мы видели?
Строго говоря, это не назовешь отрицанием нашего опыта, но будто шоры закрывали ей глаза, скрывая то, что могло происходить за ними. И я умолк, что, по-видимому, обернулось желаемым эффектом, поскольку разговор Прин продолжать не стала. Это было так, словно ту часть меня, которая глубоко реагировала на бури, «заело», как старую пластинку, – воспоминание о той огромной туше сделалось глубокой царапиной на виниле, о которую заикались мои эмоции. Я на диване в гостиной, Нина лежала у меня на правой руке, Эдди – на левой, и дождь хлестал в панорамное окно, и странный, загадочно неправдоподобный звон водяных струй поглощал мое внимание, переполняя его и делая чересчур насыщенным для дальнейшей реакции на штормовой переполох снаружи. Я полулежу на кровати Эдди, привалившись затылком и плечами к ее изголовью, лицо сына покоится на моей груди, его ручки обнимают меня со всей силой пятилетнего ребенка, а воздух рассекают белые вспышки и треск, я глажу сына по головке, глажу его спинку сквозь пижаму с Человеком-пауком, приговаривая, что это просто погода такая, и мой голос спокоен, взлеты и падения интонаций – ровные, медленные круги, которые моя рука чертит на хлопчатобумажной рубашонке, будто сглаживает мои собственные эмоции, вполне способные сгуститься, сжаться в комок, разгуляться, вырваться наружу… А вот я на диване в гостиной рядом с Ниной, телекомпания CBS из Олбани прервала наш любимый сериал, чтобы поведать о сильной непогоде, разбушевавшейся в регионе, и, покинув свое место, чтобы на карте региона показать Нине, где находится округ Ольстер, я объясняю, почему пока не думаю, что нам стоит беспокоиться о том, что торнадо угрожает нам; хотя несколько лет назад торнадо снес стену школы к югу от нас, в Ньюбурге. В итоге мы бросаем телевизор и начинаем искать в Интернете отчеты о той давнишней катастрофе, направив все силы, вызванные воем ветра, на исследования. Радостное возбуждение, восторг, который я прежде испытывал, никуда, оказывается, не делся – он ждал совсем неподалеку. Он просто… временно бездействовал, дремал…
А разбудили его мои дети, в частности, их решение отправиться в лес за нашим домом незадолго до грозы; я видел, как в небе сгущаются свинцовые тучи, я прочитал прогноз погоды, согласно которому весь регион находится под угрозой сильной грозы, до моего слуха уже доносились отдаленные громовые раскаты, похожие на грохот мощных грузовиков на дороге. Тем не менее, когда Эдди заявил, что они с Ниной собираются выйти из дома опробовать две его новенькие рации, я не стал возражать.