Хотя у меня не было желания возвращаться в свой дом, казавшийся мучительно близко к тому месту, где вырвался в этот мир бык, другого пути к родителям Прин я не придумал и поэтому поехал домой. Припарковав грузовик, я собрался бежать к задней части дома, чтобы через дверь подвала попасть внутрь. Вряд ли лучший способ укрыться от быка – который, я не сомневался, направляется сюда за мной, – в подвале или на первом этаже, откуда в случае необходимости можно сделать бросок к грузовику. Однако когда я вышел из кабины и приготовился рвануть к дому, что-то на грузовой платформе привлекло мое внимание. Я быстро огляделся и, убедившись, что быка поблизости нет, торопливо обошел машину сзади. От пассажирской двери до самого конца платформы бок грузовика покорежен и помят в полудюжине мест, подкрылок треснул и частично выдавлен наружу. Между задним правым колесом и задней дверью глубокая вмятина заканчивалась рваной, шириной в мою ладонь, дырой с зазубренными краями. Внутри этой дыры торчал из платформы предмет, привлекший мое внимание: острие белого рога длиной в фут, кончик которого был не затуплен, а основание – шершавое на месте излома. Наклонившись к платформе, я попытался выдернуть обломок рога. Если не принимать во внимание бороздки, прорезанной осколком металла, поверхность обломка оставалась гладкой и прохладной. Без особых усилий я освободил и взвесил на руке – он показался мне удивительно легким. Держа обломок рога, я почувствовал, как паника – та, что несколько мгновений назад влекла меня домой, улеглась, и тем не менее, быстро зашагал к крыльцу.
Внутри царил полумрак, электричество все же отключили. Я зажег одну из свечей, оставленных на кухонном столе, и с ее помощью осветил себе путь на второй этаж, в маленькую комнату, служившую мне домашним офисом. Там я выдвинул нижний ящик стола, в глубине которого хранились те вещи, которым я планировал найти постоянное «пристанище» позже. Я положил туда фрагмент рога вместе со странно тяжелым обломком камня, который подобрал в храме и в какой-то момент сунул в передний карман джинсов. Я задвинул ящик, закрыл за собой дверь кабинета и спустился по лестнице. В дальнейшем я в течение нескольких недель не входил в эту комнату и ничего не рассказывал о том, что хранилось в ящике моего стола или откуда это взялось, Прин или ее родителям, когда на следующий день их машина показалась на подъездной дорожке, или близнецам, когда они вернулись домой на рождественские каникулы. Повреждение грузовика я объяснил несчастным случаем, который произошел, когда я в разгар урагана пытался пробиться к родителям Прин. Я рассказал, что выехал на затопленный участок дороги и обнаружил, что уровень воды выше, чем я предполагал. Грузовик снесло с дороги, борт зацепил деревья, мне лишь чудом удалось включить полный привод и выбраться из западни. Правдоподобию моего рассказа помог внушительный синяк, украсивший мой лоб, когда я ударился об руль, хотя тесть моими объяснениями остался явно недоволен. Не стала радоваться и страховая компания моему заявлению, которое сначала отклонила, а затем, когда я предложил судебное разбирательство, отказалась покрывать ущерб в полной мере, ссылаясь на роль безрассудности моего поведения в причинении ущерба. Я получил от них то, что удалось, и в следующем году обменял свой грузовик на небольшой универсал.
Прин приехала с родителями и спустя пару недель решила не уходить от меня и сохранить наш брак. Со своей бывшей общение я прекратил, удалив аккаунт, с которого писал ей. Дней через десять после того урагана я ехал по дороге, с которой увидел сверкающее дерево, – прямая и короткая, она через несколько сотен ярдов пересекалась с другой. Близнецы вернулись из-за границы с учебы в выпускном классе средней школы и планируют снова уехать – теперь поступать в колледж. Я не оставил своей работы, и когда на нас налетела следующая буря, не стал ничего предпринимать кроме того, что проверил, хорошо ли закрыты окна.
С каждой последующей бурей я, когда это было возможно, делал одно и то же: убедившись, что окна закрыты, поднимался на второй этаж к себе в кабинет. Я сижу за столом лицом к окну, выходящему на задний двор. Я смотрю, как стучит по стеклу дождь и ветер треплет деревья. Я щурюсь на сполохи молнии, слушаю, как раскаты грома сотрясают окно. Я стараюсь не вызывать в воображении лицо, которое видел на полу храма, его единственный глаз, бесстрастно смотрящий куда-то вверх. Я стараюсь не думать о том другом месте – о роще, в которой бродил, о шуме волн океана, лежащего по ту сторону завесы – тонкой, как паутина, и широкой, как мир. Я стараюсь не потакать эмоциям, которые захватывают меня, которые продолжают откликаться на призывы каждой бури. В какой-то момент я достаю из ящика рог, обломок камня и кладу их на стол. Положив по обе стороны от них руки, я смотрю в окно и напоминаю себе, как сильно я люблю свою семью.
С комфортом в доме дьявола
I
– Каждому человеку в его смертный час является дьявол, – любит говаривать мой отец.
Это одно из его крылатых выражений, удобный афоризм, применимый в обстоятельствах любого рода. Папа слышал его от своего отца, уроженца города Гурок, что на западном побережье Шотландии. В свою очередь, дедушка якобы слышал его из уст своего дяди, священнослужителя Шотландской церкви. По словам папы, прапрадедушка Майкл утверждал, будто это старинная шотландская поговорка, поэтому для папы, который родился и вырос в Бруклине, а затем переселился в Калифорнию, чтобы получить образование и стать сценаристом, – использовать ее означает утверждать свое наследие, настаивать на собственном взгляде на вещи. Этот вопрос я не исследовал так уж тщательно, но чтение найденных в Интернете материалов плюс краткий обмен электронными письмами со священнослужителем, занимающим сейчас прежнюю должность моего деда, не поддержали ни правоты моего отца, ни, если предположить, что он говорил правду, – моего деда. Учитывая историю шотландского протестантизма с его озабоченностью, если не одержимостью, дьяволом – фигурой пугающе близкой, стоящей буквально у твоего локтя, в нарядном одеянии, которое все равно отчего-то выглядит изрядно поношенным, отравляя воздух запахом тухлых яиц и выжидая момент, чтобы сцапать тебя за руку и утащить вниз, на вечные муки, – нетрудно поверить, что свое любимое выражение папа, возможно, вынес из шотландских церквей. По крайней мере – если предположить, что он говорит правду и это высказывание не было всего лишь тем, что он почерпнул в своем обширном, пусть и нерегулярном, чтении и попытался выдать за более «породистое», чем оно являлось на самом деле, – я мог представить двоюродного дедушку Майкла, чье широкое лицо смотрело с черно-белого портрета, которому папа уделил почетное место в гостиной, – облаченного в темное пастырское одеяние, громогласно вещающего с кафедры.
Хотя я знал, что изречение это шотландское (или же предполагалось таковым), долгое время оно казалось мне более американским: если быть точным, больше похожим на то, что вполне можно услышать в какой-нибудь старой блюзовой песне. Мне не составило труда послушать Роберта Джонсона [62]: его я открыл для себя на первом курсе Калифорнийского университета, когда, повинуясь безотчетному импульсу, купил двухкассетный сборник его музыки. Он пел высоким чистым голосом, руки его играли на одной гитаре так, что она звучала как две, и я будто видел за словами его песни ту ночь, когда, по легенде, произошла знаменитая встреча Джонсона с дьяволом. Высоко в небе светила Луна, полная и яркая, воздух был густой, горячий и будто налитой зловонием, похожим на гниение рыбы, мужчина, поджидающий на грязном перекрестке, в мешковатом костюме, выглядевшим скроенным для человека покрупнее, засаленная фетровая шляпа, затенявшая лицо, гитара, явно видавшая лучшие дни, свисавшая с левого плеча, как подбитая птица. Этому дьяволу не было нужды утаскивать вас в ад – дьявол знал, что это вы пришли искать встречи с ним, ему было в охотку говорить с вами, иметь с вами дело, потому что знал: через год-два ревнивый муж приготовит тебе стаканчик виски со стрихнином, и пойдешь ты по каменистой тропке к его крытой рубероидом хижине как миленький.
Когда у меня самого произошла встреча с дьяволом, я уже не верил в него. Кто это сказал, что величайшим достижением дьявола было заставить нас думать, будто он является плодом коллективного воображения человечества, не более чем вместилищем тысячелетнего психологического багажа западной культуры? Уж не Бодлер ли? Такие вещи знал мой папа: он обладал удачным сочетанием начитанности и почти фотографической памяти. Когда он сосредоточен, когда не во власти вялости, которой подвержен порой настолько сильно, что большую часть дня проводит на диване в одних трусах, переключая пультом каналы так быстро, что телевизор практически мигает, – в таком состоянии отец может пребывать на протяжении нескольких дней, то есть настолько долго, что его поведение уже не вызывает тревогу, а откровенно пугает; я даже раньше боялся, что у него какая-то разновидность биполярного расстройства, но никогда не мог найти слов, чтобы уговорить его проконсультироваться по этому поводу с врачом («Мне просто нужно немного отдохнуть, вот и все», – отвечал он на мои опасения; если же я продолжал настаивать, он добавлял: «И часто со мной такое? Раз в месяц? Даже нет – максимум раз в два месяца. Не беспокойся». Звучало это достаточно правдиво, чтобы у меня не находилось подходящего аргумента. Надо заметить, что странности в поведении отца начались с тех самых пор, как не стало моей матери, спустя тринадцать лет их брака, но еще за три года до сердечного приступа, унесшего ее, я заметил, как в его глазах будто что-то промелькнуло, некий огонек, но понять, что это означало, мне так и не удалось) – в общем, когда папа в добром расположении духа, а это, честно говоря, почти всегда, он поглощает книги с такой скоростью, которой мне не понять. И дело не в том, что я не люблю читать – наоборот, люблю, – а в том, что обращение отца с книгами напоминает не процесс чтения, а скорее прием пищи, что является основой его выживания. Сам он утверждает, что это связано с подготовкой к написанию сценария – он предпочитает называть этот процесс «компостированием», – и, учитывая две номинации на премию «Оскар» и награду Гильдии сценаристов, я полагаю, он что-то задумал. Однако я всегда замечал, что значительная часть книг, сложенных стопками на его столе и вокруг его любимого мягкого кресла, имеют отношение к дьяволу, в которого, как я уже упоминал, я больше не верил.