– Ну, да.
– А с деньгами у тебя как, порядок? Как будешь добираться туда?
– Пока хватает. Я планирую поехать на машине. Думаю, дней за пять управлюсь, может, и быстрее.
– Уверен, что не хочешь, чтобы я подскочил туда? Могу забрать тебя, поедем вместе.
– Да все нормально, – ответил я. – Спасибо, в этом нет необходимости.
– Хорошо, – сказал отец, но тон его голоса давал понять, что все совсем не хорошо. Он продиктовал мне телефон агента по недвижимости: – Позвони ей, когда приедешь. А я ее предупрежу, чтобы ждала тебя.
– Обязательно, – пообещал я. – И… спасибо, папа!
Пока сам не услышал, как сказал это, я не чувствовал в себе абсолютной уверенности, что уеду. Как только эти слова слетели с языка, я почувствовал мощный прилив облегчения и понял: это именно то, что я собираюсь сделать. К тому времени, когда я вернулся в квартиру на своей машине, полной теплого после сушки белья, Соня уже пришла с учебы, поэтому, чтобы собрать сумку, мне пришлось ждать, пока она уснет. За несколько часов до этого я рассказал ей о лечебном центре, в котором организовал ей встречу, – она проявила к новости осторожный интерес. Мы обсудили, стоит ли звонить ее родителям, которые жили за пределами Портленда и с которыми она разговаривала довольно редко. Соню удивила такая тщательная уборка всей квартиры, пополнение запасов в холодильнике, и на лице ее промелькнула тень сомнения, но я заверил: так ей будет легче справляться с изменениями, которые она запланировала, не беспокоясь обо всем остальном, – и это было правдой, но существенно не полной. О своем скором отъезде я даже не заикнулся.
Я уехал следующим утром, дождавшись, когда Соня отлучилась на несколько часов. Последнее, что я сделал, когда отнес сумку в машину, – деактивировал свои учетные записи электронной почты и отказался от услуг сотовой связи. Правда, у Сони оставался номер телефона моего отца, но я был вполне уверен, что он не проболтается о моем местонахождении. Я не помнил точно, что именно, помимо общего расположения, рассказывал Соне о доме в Уилтвике, но этого, по-моему, было слишком мало, чтобы она могла вдруг очутиться на его пороге. Уходя, я положил свои ключи от парадной и нашей квартиры на кухонный стол, что, как я полагал, возвестит о моем уходе, а также станет заменой любого самооправдательного письма, которое я мог бы оставить.
Чего не могли сделать зубцы бороздок ключей, так это объяснить причину, по которой я подошел к своей машине, забрался в нее и направился к шоссе I-10 – именно сейчас, когда казалось, что Соня совершила или вот-вот совершит тот прорыв, которого я с отчаянным, все возрастающим нетерпением ждал в течение последнего года. И хотя этот вопрос не заставил меня повернуть обратно, он преследовал меня, пока я сменил I-10 на I-15, по которому отправился на северо-восток из Калифорнии в Неваду, через песчаные просторы, испещренные зелеными и коричневыми пятнами кустарников, за которыми вдали, на самом горизонте зубрились острыми вершинами горы. Я обогнул стороной Лас-Вегас, который Соня всегда мечтала посетить, а я всякий раз отмахивался, ссылаясь на мнение отца, – мол, Вегас представляет собой то, что ты получаешь, когда лишенные воображения люди дарят тебе свою версию рая. Шоссе I-15 привело меня в Юту через северо-западный угол Аризоны. К этому времени солнце уже багровело на нижнем краешке неба.
Почти без сна проведя ночь в зоне отдыха, я продолжил активный разговор с самим собой о своих мотивах, когда свернул на 70-е шоссе и поехал на восток в горы Колорадо. В Денвере я свернул на 76-е шоссе, приведшее меня в Небраску, западная часть которой показалась более засушливой и скучной, чем я ожидал. 76-е я сменил на 80-е и поехал по нему через Омаху через земли, постепенно зеленеющие по обе стороны шоссе, до Айовы, где я спал уже намного лучше, устроившись в «Мотеле-6» в Де-Мойне. Проехал я уже больше, чем когда-либо прежде, почти две трети пути через Соединенные Штаты, и когда лежал в кровати в отеле, мне казалось, будто все еще продолжаю мчаться вперед. Тем не менее, когда дремота уже начала одолевать, мне вдруг почудилось, будто нет никакого преодоленного мной расстояния, что если я вот сейчас повернусь, то увижу рядом с собой спящую Соню. Я понял что это проявление нескончаемого спора, что вел с самим собой и который в начале дня сделался таким истовым, что полицейский штата Небраска, уверенный, что поймал меня за разговором по мобильному во время вождения, остановил меня, и какое-то время ушло на заверения его в том, что в моей машине сотового телефона нет. Тем не менее, я мог поклясться, что ощущал вес Сони, прогибающий матрас у меня за спиной, пока не повернулся убедиться в своем одиночестве.
Рано утром третьего дня, когда я отбыл из Айовы в Иллинойс, обогнул южную оконечность озера Мичиган и продолжил путь в Индиану и дальше за Огайо, я подумывал, не уйти ли мне с трассы на следующем съезде и, повернув, помчаться обратно в Лос-Анджелес, где, как я надеялся, Соня не восприняла мой уход как побуждение отказаться от своего плана покончить с наркотиками. Горе, темное и глубокое, как океанское дно, навалилось на меня, залило глаза слезами, которые я то и дело вытирал. Я произносил вслух то, что уже стало литанией, оправдывающей мой отъезд, – перечень разрушений, которые зависимость Сони внесла в нашу жизнь, в сочетании с банальными словами заботы о себе. Это ничуть не облегчило мою печаль, сконцентрированную в трех простых словах, которые я словно наяву слышал из уст Сони: «Ты предал меня». Как бы ни был я убежден в истине этих слов – охватывавшей целый ряд действий, начиная с того, что это я настоял на том, чтобы она тоже попробовала героин, и заканчивая моим бегством через всю страну, – снедаемый стыдом, тоской и сожалением из-за них, я, тем не менее, продолжал двигаться на восток, сменив I-80 на I-90 к западу от Кливленда. Я надеялся завершить путешествие в тот же день и купил на большой стоянке для грузовиков сотовый телефон, чтобы позвонить управляющему имуществом моего отца и сообщить о моем скором прибытии в Уилтвик. К тому времени, когда я пересек северо-западный угол штата Пенсильвания и въехал в штат Нью-Йорк, мои веки сделались опасно тяжелыми, и я решил, что безопаснее будет сейчас найти мотель, а путешествие закончить завтра. К востоку от Баффало я остановился в еще одном «Мотеле-6», делившем парковку с рестораном «У Денни», где мой урчавший желудок настоял на том, чтобы я отужинал, несмотря на поздний вечер. Я оставил сообщение на телефоне менеджера по недвижимости, чтобы он ждал меня во второй половине дня, а затем пешком пересек парковку, по-прежнему ощущая в себе инерцию движения, – будто огромная рука подталкивала меня к светящимся окнам ресторана.
Я попросил большую чашку кофе без кофеина, надеясь что его вкус и запах обманут тело и заставят бодрствовать достаточно долго, чтобы успеть умять обильный завтрак, который я также заказал, и при этом не перебьют мне сон по возвращении в номер мотеля. Я достиг той степени усталости, когда кажется, что все вокруг как будто идет по кругу – словно ты на карусели, замедляющей ход или только разгоняющейся. Без смартфона мне нечем было занять свое внимание в ожидании яичницы с ветчиной, поэтому я, потягивая кофе без кофеина, рассматривал своих «собратьев» по вечеру – поздних клиентов ресторана. Если бы какой-нибудь современный Эдвард Хоппер [76] захотел бы написать обновленную версию «Полуночников», он вполне мог бы прихватить свой блокнот для эскизов в подобное местечко. Хозяйка студенческого возраста все время возвращалась к своему рабочему месту и телефону: стремительные движения ее больших пальцев по экрану и хмурое выражение лица навели на мысль о продолжающемся и, вероятно, неприятном разговоре по крайней мере с одним человеком. Две официантки обслуживали клиентуру, состоящую в равной степени из дальнобойщиков и студентов колледжей: первые сидели поодиночке, склонив козырьки бейсболок к телефонам, вторые – группками от двух до пяти, их бормотанье изредка перемежалось смехом. Официантка, принявшая мой заказ, казалась на несколько лет старше меня, ее изъязвленное шрамиками от угрей лицо покрывал толстый слой косметики, волосы были окрашены в пурпурный цвет, пальцы правой руки унизаны серебряными кольцами. Ее коллега была примерно того же возраста, в больших круглых очках, с темно-русыми волосами, затянутыми в тугой хвост. В ресторане сидели еще несколько посетителей немного иного типа – пара молодых мужчин: стрижки бобриком, белые классические рубашки и черные галстуки выдавали в них либо миссионеров, либо коммивояжеров; и пожилой мужчина в помятом белом выходном костюме, мятой белой сорочке и паре начищенных туфель из красной кожи с черными шнурками. Туфли-то и привлекли мое внимание. В мягком свете ресторана они сияли, как яблоки в карамели. И его костюм, и сорочка были разного качества, что казалось странным. Продолговатое лицо бороздили морщины, нос картошкой, светлые волосы заметно редели, поднимаясь к розовой макушке, а подбородок как бы перетекал в шею, представлявшую собой скопление рыхлой плоти. Взгляд слезящихся глаз казался расфокусированным, под ними набухшие мешки. Если бы мой гипотетический Хоппер взялся рисовать именно его как образчика ночных завсегдатаев, он мог бы поместить этого человека в угол, зная наверняка, что взгляды зрителей будут неодолимо притягиваться к его обуви, этим брызгам ярко-красного, словно свежая кровь, на холсте. Я старался не смотреть на его туфли так уж откровенно или, по крайней мере, сдерживать себя, но усталость притупила мои манеры. Не сразу до меня дошло, что человек заметил мое внимание и уже сверлил меня изучающим взглядом; едва заметив это, я отвернулся, щеки мои пылали.
Когда мне принесли еду, я жадно набросился на нее, чувствуя, как голод придает вкуса солоноватой ветчине и водянистым яйцам. После того как официантка унесла опустевшую тарелку, я отказался от предложенного ею десертного меню и попросил счет. Пока она его готовила, я откинул голову к спинке сиденья и прикрыл глаза. Стол дернулся, испугав меня. Я предположил, что его задела официантка, но, открыв глаза, увидел обладателя красных туфель, скользнувшего на сиденье напротив. Он источал жуткую вонь. От него несло как от яичного салата, полежавшего неделю на солнцепеке, – удушливой смесью уксуса и серы, из-под которой сочился слабый запашок затхлости. Он ударил правым локтем о край стола и положил руки на его поверхность ладонями вниз.