– Чего ради дьяволу возиться с кем-то из вас? – сказал мужчина. – Вы отвратительные, мерзкие смеси пневмы [78] и этого, – мужчина поднял руки, скривив губы при виде струпьев на костяшках пальцев, растрескавшихся и пожелтевших ногтей, – этих отбросов, этих экскрементов, – он опустил руки. – Никогда не постигал смысла вашего сотворения. Нет, неправда. Я знал, чего добивался Яхве, пытаясь использовать искру, чтобы возвысить грязь, пытаясь использовать грязь, чтобы изменить искру, сделать ее способной развиваться и приспосабливаться. Эта концепция казалась мне отвратительной, совершенно неприемлемой. В этом заключалась изрядная доля причины нашей… размолвки. Причина – в вас,– сказал мужчина, вынырнув из воспоминаний, прижимая руки к рубашке. – Все, до единого из вас, дворняги. Знали бы вы, какой ценой вы обходитесь мне, что я потерял из-за вас.
– Рай, – догадался я.
Несмотря на бешено колотящееся сердце, я не мог поверить – нет, как сказал этот человек, я не мог принять этого. Быть может, я сплю? В любой момент я могу почувствовать, что меня трясут за руку, и открою глаза, и увижу склонившуюся надо мной официантку? В прошлом, бывало, я уже окунался в яркие сновидения, казавшиеся настолько реальными, что, проснувшись, никак не мог разрушить их чары; хотя не вспоминался мне ни один сон, в котором бы фигурировал такой резкий запах. Скорее всего, я сейчас переживал психотический срыв – следствие тяжкого бремени вины и угрызений совести. Однако соображал на удивление ясно для человека, чей разум буквально распадался на части, но, возможно, в этом не было ничего необычного. Перспектива разрушения разума казалась мне ужасной, хотя по сравнению с альтернативой пребывания в разгаре беседы с самим Дьяволом, – бесконечно предпочтительной.
– Бог, – говорил мужчина, – Яхве гнет свою линию, утверждая, что он единственный и неповторимый, но ведь все мы были богами, не имеющими себе равных обладателями силы, мудрости и красоты. Для любого существа этого должно было быть достаточным. Так оно было и для меня. Но Яхве всегда оставался творцом и, прельщенный и завороженный возможностями, всегда стремился создать что-то новое. А я относился к нему с пониманием, шел навстречу его планам, помогал в создании концепции космоса, которую он хотел воплотить в бытие. Я потакал ему, поддерживал его – так помогаешь старшему брату собирать аквариум или террариум. Я всегда знал, что материальная жизнь входит в его планы, но, честно говоря, шансы против возможности ее развития были настолько высоки, неисчислимо высоки, что меня это совсем не беспокоило. Возможно, несколько одноклеточных организмов и смогут эволюционировать на нескольких миллионах планет, и этим, полагал я, он удовольствуется. Однако математика… он что-то сотворил с уравнениями, подделал их. Несомненно подделал, потому что его Вселенная взорвалась жизнью. Буквально сразу же активизировалась эволюция, и в мгновение ока космос наполнился множеством сложных многоклеточных существ. Их многообразие пришлось мне не по вкусу, однако оно понравилось Яхве, заняло его, и я с радостью предоставил его новому занятию. Только когда он предложил поделиться пневмой, божественной искрой, с некоторыми результатами его эксперимента, я понял, что дело зашло слишком далеко. Понял и то, что он вынашивал эту идею с самого начала. Порочность, извращенность его намерения вызвали у меня отвращение. Его самоуверенность оскорбила меня. Пневма не принадлежала ему, он не мог использовать ее так, как хотелось ему. Она была нашей, нашим общим достоянием, которое нельзя было тратить впустую на всяких там животных. Он настаивал на своем, я упорствовал, как и многие из нашей «компании», но их было недостаточно для избежания конфликта, войны. И снова математика: числа Яхве превосходили мои. Я проиграл и, как следствие, – был изгнан.
Глаза его потеряли фокус, как будто он рассказывал историю, утратившую новизну от неоднократных повторений. Детали немного отличались, но общая канва оставалась знакомой.
– В ад, – договорил я.
– Сюда, – сказал он и повел правой рукой, как бы охватывая окружавшую нас двухмерную бутафорскую обстановку, – в эту темницу материи, случайностей и перемен, болезней и тлена. – Его взгляд остановился на мне. – Вам не дано оценить, насколько мало это место заточения, насколько оно ограничено. Несомненно, Яхве полагал, что таким образом обучает меня, дает мне возможность познать его космос изнутри, но все, что он сделал, – лишь подкрепил мои умонастроения. Я исходил эту вселенную вдоль и поперек. Я искал его научные эксперименты, его гибриды как в этом мире, так и в миллионах других. Я наблюдал за ними. Я общался с ними. Ничто из увиденного мной не убедило меня в ошибочности моих первоначальных опасений. Наоборот, только разозлило еще больше. Выходит, меня изгнали из-за вас. Я принялся доказывать Яхве ошибочность его путей. Это оказалось непросто. Независимо от различий во внешнем облике, вас, тварей, легко подкупить, развратить. Вы жаждете этого. Правда, больше удивляет, когда кто-то из вас демонстрирует нечто могущее сойти за добродетель. Вы доказали точку зрения Яхве: на пневму могут влиять действия ее материальной «привязки». Ее можно деформировать, сбить с пути, заставить повернуться против самой себя, а как только ее связь с хозяином разорвется, она сделается статичной и не станет стремиться воссоединиться со своим первоисточником. Я собрал эти деформированные искры и изучил их. Я опрашивал и допрашивал их; я их расчленял, сшивал вместе и вновь разрезал. Я обнаружил некоторое сходство между типами продемонстрированных ими искажений, что побудило меня классифицировать их. Я экспериментировал с ними, исследуя возможности их использования.
– Ваши туфли, – сказал я.
– Туфли, носки, костюм, рубашка и нижнее белье, – мужчина кисло усмехнулся. – Не говоря уже о завтраке, обеде и ужине, а также о случайных перекусах.
– Вы поедаете людей?
– Я поглощаю пневму,– гнусно ухмыляясь, ответил он. – Хотя, это не совсем точно. Искра не может быть съедена в буквальном смысле этого слова. Однако ее можно заключить в себя и использовать ее силу.
– Выходит, все… все проклятые внутри вас?
Он кивнул.
– Да ладно, не прикидывайся таким удивленным. Насколько я помню, ты потратил немало времени на изучение меня, моих образов и описаний. Несомненно, ты помнишь изображение ада в виде огромной огненной пасти.
– И все они пребывают в сознании?
– Можно и так сказать.
– А как насчет других демонов? Какова их роль во всем этом?
– Их я съел первыми, – махнул рукой мужчина. – Ты понимаешь, о чем я.
– Почему? Они же были на вашей стороне, не так ли?
– Так. Тем больше причин добавить их силы к моей.
– Значит, ваш план, – сказал я, – накопить достаточно энергии… для чего? Для матч-реванша с Богом?
Брови мужчины опустились:
– Не уверен, что мне нравится твой тон, – заметил он. Из-под пола донесся звук, напоминающий скрежет огромных шестерен, и сотряс стол.
– Прошу меня извинить, – я поднял руки вверх. – Не хотел показаться неучтивым. Я просто не понимаю…
– Что ж тут непонятного, – скрежет стих. – Преимущество Яхве передо мной – это пневма. Она реагирует на него как ни на кого другого. Это первое противоречие, коллизия, самовосстанавливающийся источник. Кое-кто из моих недалеких коллег настаивали, что это есть то же самое, что и Яхве, но это абсурдно. Вне зависимости от этого он наделен превосходящей силой. Однако это та сила, от которой он постоянно «отслаивает» частицы, чтобы привить их своим многочисленным творениям. Он разбрасывает «батарейки» по всему космосу, чтобы каждый смог их подобрать, – уже целую вечность. Я еще не достиг своей прежней силы, но это уже не за горами. К тому времени, когда я обрету прежнюю мощь, я уже буду в процессе ее преодоления.
– Знает ли Бог об этом вашем процессе?
– Яхве было бы трудно не знать этого, учитывая, что он не может не обращать на меня внимания.
– Вы не боитесь, что он вас остановит?
– Пока он не предпринял никаких шагов в этом направлении. Признаюсь, мне бы очень не хотелось встретиться с ним лицом к лицу в моем нынешнем состоянии, хотя я уже не такой, каким он меня когда-то знал. За миллиарды лет, прошедшие с момента нашего столкновения, я сам стал космосом. Для Яхве я могу предстать более трудной задачей, чем он ожидает.
– Так вот к чему наш с вами разговор, – сказал я. – Значит, вы можете сказать, чего мне ожидать? – Мне пришла в голову мысль: – Вы говорили с Соней? Что вы ей сказали?
– Говорил, – ответил он. – Напоследок я разговариваю с большинством из вас – достаточно для того, чтобы в значительной степени оправдать слова твоего двоюродного прадеда. Результаты этих моих бесед, как правило, неутешительны, но время от времени мне попадается человек, способный даже ненадолго развлечь меня. С Соней Рэй мы встретились, когда она лежала за дверью твоей квартиры, на левой распухшей половине ее лица расцветал огромный синяк. Она когда-нибудь рассказывала тебе, как ее угораздило заработать его? Не рассказывала, ведь так? История интересная, хотя и гаденькая. Что же касается темы нашей с Соней беседы… Ну, большая часть ее конфиденциальна, хотя я и сообщил ей, что ты собираешься ее предать.
Грудь мою словно окатило ледяной водой:
– Что?
– Да только она не поверила мне, возразив с таким пылом, на какой была способна, учитывая количество героина, напитавшего ее мозг. Уверен, ее преданность покажется тебе весьма трогательной. Однако это было глупо. Глупо и печально. Любой сердцеведец – тот, кто хоть немного разбирается в человеческой натуре (в частности, в твоей), – мог бы предсказать твой уход.
По моим щекам побежали слезы.
– Соня… она… Соня никогда не рассказывала мне о вас.
– А никто никогда не рассказывает, – сказал мужчина. – Подавляющее большинство тех, кому доводится повстречаться со мной, выбрасывают это событие из головы. Те немногие, кто помнит, предпочитают ни с кем не обсуждать нашу встречу. Меньшая часть из них рассказывает обо всем, а потом шаркают по коридорам психушек.