язаны скорее с жаждой мести, причем мести самой примитивной и жестокой, чем с получением полезных разведданных. В некоторых случаях мужчины и женщины, принимавшие участие в пытках, по-видимому, переходили границу, своеобразный личный Рубикон, по ту сторону которого оказывались склоны, с головокружительной скоростью увлекавшие их вниз.
Из сопоставления древности и современности и родилась идея рассказа о женщине – бывшем солдате, – позорно уволенной со службы за причастность к мучительной смерти мирного жителя-афганца и и нанятой компанией, связанной с вооруженными формированиями (так же в духе моего предыдущего рассказа «Широкое плотоядное небо», для тех, кто зациклен на подобных связях [и важной части другого рассказа, к которому я не сегодня-завтра вернусь]), чтобы установить контакт и захватить человека, который помогал моему солдату и ее товарищам в их ужасной работе. Человек, которого им приказали взять под стражу, разумеется, окажется совсем не таким, как они предполагали. Идея перенести действие этой истории в Париж частично возникла благодаря слову «нуар», которым французы одарили нас для описания художественной литературы и фильмов, создателями которых были мы. Мне понравилась идея качнуться в этом направлении и в то же время использовать городские условия, в которых происходит действие многих «нуарных» историй. Однако существовали и более личные причины. Год или два назад я посетил Париж с женой и младшим сыном, и пока Фиона проводила дни на научной конференции, мы с Дэвидом осматривали Лувр (где «Мона Лиза» произвела на него меньшее впечатление, чем статуя Геракла перед гидрой размером со скамеечку для ног, хотя мумии ему понравились, особенно мумия аллигатора). Втроем же мы осмотрели Нотр-Дам, заглянули в книжный магазин «Шекспир и компания» и погоняли большие игрушечные лодки в фонтанах парка Тюильри. Дэвид и Фиона поднялись на Эйфелеву башню, что для меня, из-за боязни высоты, оказалось невозможным, – я лишь нервно наблюдал за ними снизу. Жители Парижа показались мне много дружелюбнее, чем я ожидал, возможно потому, что я, когда демонстрировал свой чудовищный французский, всякий раз не забывал извиняться за его чудовищность. Париж запомнился живо и ярко, и мне захотелось включить его в рассказ, пока он оставался в памяти таковым.
Как ни странно, я забыл, что рассказ Лэрда завершился в гостинице, и вспомнил только после того, как был опубликован мой, и я наконец-то прочитал третий сборник Лэрда «Прекрасное, что ждет всех нас». И я почти уверен: именно мой друг Ник Кауфманн указал на сходство названий наших рассказов, что поразило меня, поскольку я довольно долго его обдумывал.
«Третий всегда рядом с вами». Этот рассказ также обязан своим появлением приглашением в антологию Эллен Датлоу. Идея заключалась в том, чтобы написать произведение, посвященное вампиризму, – не историю о вампирах, как подчеркнула Эллен, а историю о вампиризме. В то время, когда письмо Эллен появилось в моем почтовом ящике, я все еще работал над рассказом «В Париже, в пасти Кроноса», и замысел нового рассказа возник отчасти как стилистический ответ на него. Когда я писал «В Париже…», я попытался использовать прозу более близкую к упрощенному, саркастичному языку классического нуара. Чаще всего история, за которую я берусь, приобретает индивидуальный стиль, следование которому становится решающим для ее эффекта в целом. После долгого периода, когда я ограничивался более «сдержанной» прозой, мне захотелось немного расслабиться, позволить языку следующего проекта, образно говоря, размять ноги. Сюжет этого рассказа я почерпнул из душераздирающей истории моего друга о том, как его замужняя подруга позвонила ему, чтобы признаться в длительном романе, продолжавшемся вплоть до ее помолвки и брака с нынешним мужем. Без сомнения, то, что меня потрясла эта история, свидетельствует о моей наивности, но, думаю, ее продолжение удивило бы любого. Через год или два после того, как подруга моего друга, признавшись мужу, семье и друзьям, порвала отношения с любовником и попыталась восстановить свой брак, мужу позвонил бывший любовник его жены и попросил позвать ее к телефону. Когда муж спросил его, с чего бы ему соглашаться на такое, бывший любовник ответил, что умирает от редкой формы рака и ему оставалось жить всего несколько недель. (Меня настолько потряс такой поворот событий, что я так никогда и не узнал, согласилась ли женщина поговорить со своим бывшим любовником.) Удивительная история, в немалой степени из-за вопросов, которые она разбудила во мне, и не в последнюю очередь: как пара вообще может оправиться от такой драмы? Скажу честно, я не был уверен что им это удастся. Такого рода ситуации преследуют отношения, присасываются как пиявка и продолжают пить кровь, раздуваясь в процессе. Это настоящий вампиризм, и требовалось совсем чуть-чуть для того, чтобы подтолкнуть сюжет к сверхъестественному. В то время я читал кое-какие рассказы Роберта Эйкмана, и в некоторых деталях истории, которую я написал для Эллен (маленькая каменная Венера, шершавую поверхность которой жена потирает пальцами, странная церковь, в которой проходит отпевание Элси Дюрант) я пытался предложить косвенные намеки на оккультизм, хотя они, возможно, получились чересчур загадочными. В любом случае, то, что вышло, было в такой же степени историей о привидениях, как и все остальное; на самом деле, это одна из немногих «настоящих» историй о привидениях, которые я написал (полагаю, к ним же можно отнести и мой первый роман «Дом окон»). При написании рассказа я оглядывался на сюжет «В Париже…»: если в предыдущем рассказе я акцентировал внимание на действии зачастую насильственного характера, то в этом основное внимание уделялось внутреннему. Название рассказа навеяно мне «Бесплодной землей» Т. С. Элиота – одного из основополагающих произведений моего студенческого опыта. (Я и мои друзья были просто одержимы этой поэмой; помню, как мы с приятелем провели несколько часов, подробно комментируя первые пятьдесят или около того строк, используя чернила разного цвета для отслеживания различных интерпретирующих связей.) В поэме Элиота представление о ком-то видимом краешком глаза относится к неизбежной, но нереализованной встрече с воскресшим Христом; мне понравилась идея адаптировать его для описания иных символов, которые могут сопутствовать браку.
«Невыносимая близость воздушных шаров мистера Данна». Идея написания этого рассказа возникла из приглашения южноафриканского литературного критика и обозревателя Ника Геверса составить вместе с Джеком Данном антологию рассказов, действие которых происходит в XIX веке. Я связал электронное письмо Ника с тем фактом, что мой первый опубликованный рассказ «На острове Скуа» использовал «клубный нарратив», лежащий в основе множества великих произведений английской художественной литературы конца восемнадцатого века (а также, что менее очевидно, работ Генри Джеймса), в то время как в моем втором рассказе использовался жанр эпистолярного повествования, также бывший в моде в то же время (и так же, на этот раз более явно, в творчестве Генри Джеймса). Не знаю, прочел ли он мой первый роман «Дом окон», в котором немало внимания уделено Диккенсу, но если прочел, то это стало еще одним обусловливающим фактором.
Забавно: за то время как я публикую произведения в жанре ужасов, меня в определенной степени стали ассоциировать с более старыми традициями в этой области, в том числе с традициями Диккенса, Генри Джеймса и М. Р. Джеймса. Эта ассоциация приятна и лестна мне. Тем не менее ко всем этим мастерам я пришел в своей писательской жизни позже, мои ранние влияния были более современными: Стивен Кинг, Питер Страуб, Стэн Ли и Марв Вольфман. Учитывая то, что я продолжаю ценить и увлекаться творениями Генри Джеймса, а также мой возрастающий интерес к обстоятельствам его жизни (последнему способствовали работы ряда прекрасных биографов, в том числе Леона Эделя, Фреда Каплана и Линдалла Гордона), идея написать историю, в которой Джеймс или некто его напоминающий мог бы выступить в роли главного героя, показалась мне особенно привлекательной. (Я не слишком надеялся, что мне удастся достичь «плотности» прозы Джеймса, но полагал, что смогу обойти это ограничение, используя мой «Джеймсозаменитель»). Интересно, что в данном случае у меня в голове уже сложился конкретный образ, а именно: большой воздушный шар, изготовленный из какой-то плотной коричневой бумаги, – в такую, например, мясник мог заворачивать отрубленные куски мяса. И я был почти уверен, что шар покрывали некие письмена и он был одним из нескольких подобных изобретений. Я не знал, какую значимость имеют воздушные шары, и передал свое увлечение ими своему главному герою, приведя его в дом, где они содержались, чтобы написать о них. Упомянув Покипси в качестве места действия, я хотел сделать больше, чем просто продолжить использование региона, который называю своим домом. Мне хотелось опереться на историю региона Мид-Гудзон как центра спиритической деятельности в девятнадцатом веке. С этим фактом я впервые столкнулся в книге Карла Кармера [84] о Гудзоне, в главе, подробно описывающей сложные загадочные видения, которые, согласно зафиксированным впечатлениям спиритуалистов, происходили в этих краях. В чреве бумажных шаров, как я понял, обитало нечто, оно содержалось как бы в заточении, и, вероятно, представляло собой то, что некоторые из тех спиритуалистов видели во время своих внетелесных астральных путешествий. У меня также был образ Джеймса из прекрасной книги Линдалла Гордона «Частная жизнь Генри Джеймса: две женщины и его искусство», в которой писатель нанимает гондолу доплыть до лагуны, окружающей Венецию, чтобы попытаться утопить в ее водах несколько платьев, принадлежащих писательнице Констанции Фенимор Вулфсон. Эта женщина недавно умерла, возможно покончила с собой, и находилась в близких отношениях с Джеймсом. Насколько близких, можно лишь предполагать, но попытка Джеймса утопить ее платья наводит на мысль о глубине и интенсивности их связи. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы предположить, будто Джеймса преследовали его отношения с Вулфсон, и мысль об этом заставила меня задуматься о том, какие еще сожаления и воспоминания могли мучить его. Я видел, как те странные бумажные шары подплывают поближе к нему, пока он рассказывает о них (и, возможно, в их ленивом, но зловещем движении было что-то от часового из старого сериала «Узник»). Генри Джеймс рос в Олбани и Нью-Йорке и знал города, расположенные между ними; нетрудно было представить, что возвращение в места юности способно всколыхнуть в нем самые разнообразные воспоминания. И вот сюжет рассказа начал вырисовываться. Оставался главный вопрос: в чьем доме парили воздушные шары? Я снова представил своего злодея – огромного неповоротливого человека, чью прежнюю профессию – торговля оружием, мне подсказал другой фрагмент из истории того края, остров Баннермана