Но мне больше всего из этого шоу запомнилось то, что мы никогда не были окружены таким количеством красивых женщин. Манекенщицы всегда казались мне чем-то жутко экзотичным и абсолютно недосягаемым. Правда, и портнихи, и костюмеры, и хореографы женского пола выглядели не менее интригующе и привлекательно. Счастье, что мы тогда все жили в одном отеле. Однажды вечером, приняв некоторое количество алкоголя, я слегка утратил способность правильно оценивать ситуацию и исходил из того, что женщины будут безумно рады моему ночному визиту. Когда я постучал в дверь нужного номера, мне почему-то никто не открыл. Тогда мне пришлось действовать по-другому. Наш номер находился недалеко. Поэтому я выбрался за окно, повис на карнизе и, перебирая руками, преодолел необходимое расстояние. Я был твердо уверен в том, что мои соседки на ночь оставят окна открытыми. Так, через окно, я влез в совершенно темную комнату и примостился на ближайшей кровати рядом с какой-то женщиной. Она не была в восторге от моего визита, но ничего не имела против, чтобы я остался в постели до утра, если пообещаю хорошо себя вести. Я согласился и тут же заснул. Очнувшись утром, я увидел лицо коллеги по группе. Он спал в соседней кровати. Видимо, идея навестить женщин этой ночью пришла в голову не мне одному. Когда я вернулся в наш номер и выглянул в окно, то сильно испугался. Мы находились на шестом этаже, и вдоль внешней стены здания не было видно вообще ничего, за что можно было бы удержаться. Тот концерт с демонстрацией мод мог стать последним в моей жизни!
Мы стали чаще гастролировать в Германии, прикупив микроавтобус и заполучив в качестве гастрольного менеджера нашего Тома. Вместе с нами ездили еще три работника. Один отвечал за звук, другой за свет и пиротехнические эффекты, третий готовил сцену и инструменты. Конечно, нам самим приходилось все придумывать. Каждый вечер мы стремились заинтриговать зрителя чем-то новым, чтобы привлечь как можно больше публики. Иногда за полчаса до концерта в зале еще не было ни одного человека. Мы осторожно спрашивали о количестве проданных билетов. «Далеко за 67!» – оптимистично рапортовал Том. Хорошо бы понять, сколько это – «далеко за 67»… Возможно, 1000? Или, скорее, 68… «Здесь обычно люди приходят вечером за пять минут до концерта и сразу покупают билеты!» – эту фразу я слышал часто, но она никогда не была правдивой…
Именно поэтому мы частенько соглашались играть на разогреве. Конечно, доход от этого был гораздо меньше, чем от собственных концертов, но, по крайней мере, на наши выступления приходили люди. Пусть даже они хотели слушать другие группы… Удивительно, но абсолютно все популярные музыканты, с которыми мы работали, были очень порядочны и доброжелательны с нами. Например, мы выступали на одной сцене со знаменитой американской панк-группой Ramones. Единственной просьбой этих ребят к нам была та, чтобы мы во время еды в буфете не насвинячили вокруг прежде, чем там появится их лидер Джоуи со своей подругой. Нас очень удивляли их поклонницы, которые в наших глазах уже достигли библейского возраста. Ramones было уже намного больше лет, чем нам, но она по-прежнему оставалась популярной.
Однажды мы с ними оказались во Франкфурте, где играли концерт для солдат американской военной базы. Нас слушали настоящие американцы! Потом, на вечеринке, мы чуть с ними не подрались, потому что я стал поносить Америку, не имея представления, о чем говорю. А после примирения двое солдат поведали мне, что за время службы обнаружили друг к другу взаимную симпатию и чуть позже поженились…
В любом случае в то время все наши «концертные» усилия были не напрасны. У нас накопилось множество идей, которые мы «обкатывали» на выступлениях. К тому же мы опробовали на публике многие композиции, прежде чем записать их на очередной студийный диск. Тогда не стоял вопрос, записывать ли следующий. Во-первых, у нас на руках был контракт на выпуск трех дисков, а во-вторых, это занятие приносило нам огромное удовольствие.
Я залезаю в котел, но, как обычно, умещаюсь в нем с трудом, потому что там уже стоит газовый баллон. В дно встроены лампы, но я не касаюсь их, потому что они зверски горячие. Однажды во время репетиции я обжегся об одну из них так сильно, что кожа пальцев приклеилась к тонкой решетке плафона. Совершенно ужасно воняло жженым мясом. Почему оно так вкусно пахнет, когда жаришь его на гриле? Это связано с солью и специями? Или с пивом? Или с сортом мяса? Моя же плоть просто воняет.
Находясь в котле, я должен изгаляться со своей клавиатурой. Ведь я играю песню со всеми вместе! Тут подходят рабочие сцены и распыляют в котел такой густой «туман», что мне не видно даже собственных рук. Я быстро задерживаю в легких воздух и не дышу. Раньше здесь для меня лежали небольшие емкости с кислородом. Но почти всегда в нужный момент они почему-то оказывались пустыми… Теперь на котел брошена крышка. К этому времени Тилль уже переоделся и вытаскивает его на сцену. Конечно, я не имею возможности это видеть, но ощущаю вибрацию и слышу скрежет. Я не знаю, как Тилль справляется с громадиной весом, наверное, не меньше тонны!
Всё, приехали. Тилль приподнимает крышку, из котла валит «туман», словно пар. Запас кислорода в легких заканчивается, напряжение нарастает, и я давлюсь слюной. Я кашляю и вдыхаю «туман». Этого делать нельзя: кружится голова, теряется ориентация в пространстве. Тилль уже снимает крышку с котла и бросает ее на пол. Она со страшным грохотом падает на пол. «Туман» развеивается, мне становится лучше, я медленно поднимаюсь на ноги. Прожектора наставлены на меня…
Песня называется Mein Teil («Моя часть», нем.). Тилль начинает петь ее первый куплет, и я, неожиданно появляясь из котла, ставлю клавиатуру на его край и начинаю аккомпанировать. Тилль, используя в качестве ножа микрофон[78], приближается к котлу и «ковыряет» меня, чтобы понять, готово ли «блюдо». По его разочарованному лицу зрители видят, что он недоволен. Он достает огнемет, чтобы довести дело до конца, «поджарить» меня. Это единственный эпизод, в котором мы не должны все вместе играть и петь. Тилль палит в мою сторону из огнемета. Я успеваю присесть под струей пламени. Жарко! И приподнимаю голову над краем котла, и снова быстро приседаю. Показываю Тиллю: до меня не так просто добраться! Он отвечает еще одним огнеметным залпом. В котле становится очень горячо! Несмотря на это, я встаю в полный рост и всем своим видом показываю: я крут! Третья струя огня бьет мне в лицо, но я уворачиваюсь, и она проходит рядом. Это не страшно, здесь нужно правильно дышать, потому что во время ударов пламени вдохнуть воздух – смерти подобно. В этом случае я всосал бы огонь в легкие… Следующая струя еще более жаркая, чем предыдущая. Но я знаю: сейчас наступит короткая пауза, мне можно снова присесть и отдохнуть. Очень скоро я снова появляюсь из котла и насмешливо машу Тиллю: не так-то просто прикончить Флаке! Он бросает на меня взбешенный взгляд: «блюдо» не готово! И тащит на сцену огнемет, который в три раза больше прежнего! Направляет его на меня. Огонь! Я ныряю в котел. Пламя из большого огнемета тоже большое. До этого я потел, но сейчас абсолютно высох, потому что вся влага на мне испарилась. Куртка сильно нагрелась, а до молнии лучше не дотрагиваться – обожжешься… Когда я появляюсь после этого удара огнем, с трудом заставляю себя издевательски ухмыльнуться. Следующий удар – еще горячее, и я подумываю: не остаться ли полежать в котле подольше. Вообще, пора уже заканчивать эти игры. Но, кажется, Тилль испытывает большое удовольствие от своего занятия, потому палит еще раз, только сейчас намного дольше. У меня такое ощущение, будто вся моя кожа сгорела. Я через силу снова поднимаю голову над котлом, и Тилль снова стреляет…
Мы много раз пробовали сделать эту сцену менее травматичной для меня. Но ничего не получалось. От ожогов защита есть, а вот от жара никуда не денешься. Я терплю боль и думаю, что скоро все закончится. Так и есть. Тилль бросает огнемет, а я лежу в котле и ищу свои тапочки… Нет! Я уже совсем запутался. Конечно же, я ищу свои перчатки! Почему я подумал о тапочках? Я даже дома не ношу тапочек. С детства был против этого. И сейчас без удовольствия хожу в гости к людям, в доме у которых должен снимать ботинки… Во время репетиции перед прошлым гастрольным туром у меня еще не было перчаток. И когда я собрался вылезать из нагретого ударами пламени котла, мои пальцы почти приклеились к его раскаленному краю. На первых концертах тура я чуть не сходил с ума от боли, потому что этими пальцами мне нужно было играть! В конце концов все зажило. Продолжительное время отпечатки моих пальцев, наверное, из-за ожогов оставались нечеткими. Можно было бы ограбить банк, но до этого дело не дошло.
Я нахожу перчатки и надеваю их. Мне надо спешить, иначе песня закончится прежде, чем мне удастся вылезти из котла. И тогда Тилль, так сказать, выиграет в нашем противостоянии. Я выпрыгиваю из своего убежища, на мой взгляд, очень спортивно. Перчатки бросаю обратно в котел, потому что завтра они снова там понадобятся. В этот момент пиротехники дистанционно зажигают на моем поясе петарды. Я взбалмошно ношусь по сцене, убегая от Тилля. Теперь я могу глубоко вдохнуть свежий воздух, но неудачно поворачиваюсь и заглатываю дым от петард. Это чистейший яд, возможно, даже радиоактивный. Стронций или что там еще может быть… Я бегу через всю сцену, а сверху на меня падают «кометы». Они взрываются под ногами, но для публики это выглядит так, будто они поражают меня. Иногда, правда, такое случается, и мне становится очень больно. В течение нескольких дней от ударов «комет» на теле остаются большие кровоподтеки.
Но сегодня все проходит благополучно, и, в сущности, песня исполняется как надо. Почему я так взволнован? Между тем уже проходит аутро[79], за сценой с меня снимают пояс с пиротехникой. Я осторожно делаю пару глубоких вдохов. И мчусь обратно. В это время задний занавес падает, та часть сцены, где стоят мои клавишные, закрывается от глаз публики. Я отдыхаю в полутьме, но уже готов снова играть. Тилль подходит и одобрительно хлопает по плечу. Мы улыбаемся друг другу, мое дыхание постепенно успокаивается. Правда, все еще немного кружится голова, и довольно жарко. Я пытаюсь вспомнить, какая песня будет следующей. Но не могу. Придется ждать, когда начнет играть группа, тогда все станет ясно. Почему-то я не слышу, чтобы кто-то из наших играл. Или мне совсем отказал слух? Я нажимаю пару клавиш на органе. Нет, со слухом все в порядке. Так что подожду немного. Ребята решили устроить минутный перерыв. Я неподвижно стою у органа. Он выглядит очень грязным. На клавишах лежит слой пепла. Он образуется от многочисленных пиротехнических обстрелов. А на концертах под открытым небом после первого же залпа огня на орган сыплются сожженные насекомые. Я пытаюсь вытереть грязь, но она очень липкая. Мне нужна тряпка или салфетка…