нас знала только небольшая группа посвященных. И эта песня очень нравилась большинству из них. Ее основу создал Рихард. Когда он проиграл нам главную тему, в моей голове зазвучал другой музыкальный такт риффа в прелюдии, и я был уверен: вся песня должна исполняться соответственно этому такту. Но тогда сбивался уже созданный припев, он начинал звучать слишком рано. Дело было поправимым, но группа воспротивилась тому, чтобы играть песню так, как я ее слышу. Через некоторое время мне стала понятна намеренная ритмическая навязчивость Du hast, и я стал получать удовольствие от присущих ей неоднократных повторений темы. Я бы не осмелился никогда прийти к такой идее. В этом великая сила Рихарда – он ломает стереотипы группы. Наверно, он больше всех из нас занят музыкой. Он уделяет ей даже свободное время. В его комнате находится здоровенная полка с компакт-дисками. Когда раньше в одном музыкальном магазине мы часами раздавали автографы, то имели право прихватить с собой оттуда несколько компакт-дисков. Я был непритязателен в выборе, а вот Рихард совершенно точно знал, чем он хочет пополнить свою фонотеку.
После второго куплета в Du hast – мое самое любимое место. Здесь свободный такт, и можно передохнуть. Потом наступает «часть С». В ее начале мы становимся очень тихими и побуждаем публику подпевать. Текст абсолютно прост: «Du, Du hast, Du hast mich, Du hast mich» («Ты, ты имеешь, ты имеешь меня, ты имеешь меня», нем.). Я теперь не знаю, как это толковать. То ли речь идет о физическом обладании, то ли о чем-то обнадеживающем вроде «У тебя есть я», то ли о ненависти. Но, похоже, публике это не важно. Большинство из зрителей вообще не думают, о чем эта песня.
Потом Тилль начинает стрелять специальными ракетами со страховкой. Они никогда не улетят в зал, потому что к ним приделаны шнуры, концы которых стрелок держит в руке. Большинство пиротехнических эффектов требуют соблюдения правил техники безопасности и поэтому не производят на зрителей должного впечатления. Когда-то мы обстреливали ракетами всё вокруг сцены, но организаторы концертов в конце концов запретили нам это делать. А вот ракеты на шнурах им понравились. Мне они нравятся тоже: эти штуки так классно свистят, когда пролетают над нашими головами! Чаще всего ракеты рвутся около микшерного пульта и оглушают нас. После этого по сцене на группу со всех сторон наползает огонь. Мы прямо-таки наслаждаемся видом пламени. В такие моменты про возможные ожоги забываешь, и болевая чувствительность здорово снижается. Я смотрю на остальных участников группы и вижу на лицах ребят безумные ухмылки. Должно быть, и я выгляжу сумасшедшим…
Мне не нужно следить за тем, как я играю. Руки все делают автоматически. Перед туром всем нам достаточно исполнить эту песню на репетиции только один раз, и мы готовы. Меня можно ночью разбудить, и я выдам ее на клавишных незамедлительно, не задумываясь. К сожалению, после тура я обычно довольно быстро забываю большинство песен. Даже не помню, в какой тональности они играются. Поэтому, когда узнаю, что мы должны для очередных гастролей вспомнить несколько старых песен, ищу их концертные версии на YouPorn… Ой, я имею в виду YouTube!.. К сожалению, фанатские записи наших песен в Интернете не годятся, хотя их и много. Микрофоны в мобильных телефонах сильно искажают звук. Хотя мне кажется, что мы играем наши песни вживую тоже не всегда аккуратно. По крайней мере, так бывает. Особенно со мной. Здесь надо брать себя в руки и играть как можно чище. Если же нет, как говорится, тут и свинья уйдет и не будет слушать, что я выдаю…
Лучшие записи песен Rammstein я нахожу, как ни странно, в кавер-версиях таких групп, как Feuerengel, Völkerball, Weißglut, Stahlzeit[99]. Я мог бы слушать наши компакт-диски, но, как правило, их у меня не оказывается: вечно теряются или дарятся фанатам.
Теперь мне становится намного легче, потому что после припева я выключаю беговую дорожку. Как это замечательно: просто стоять и играть на клавишных! Меня даже не смущает, что Тилль со свирепой гримасой на лице показывает мне кулак. Я понимаю: мой блаженный вид для выступления не годится: мы – группа брутальная! Мне с трудом удается натянуть на лицо мрачную маску, но она тут же сползает. Это утомительно: постоянно сдерживать перед зрителями свои эмоции…
С другой стороны, я должен отучать себя ориентироваться на реакции зала. Вкусы людей различны и с моими чаще всего не совпадают. Кроме того, они сами должны думать и решать, что хорошо, а что нет. Они хотят просто посмотреть хороший рок-концерт и не должны учитывать мое мнение. Ведь они могли вообще не прийти на концерт нашей группы. Они могут быть просто фанатами другой группы и считать, что в нашей игре им чего-то не хватает. Многие группы, которые изначально не настраивались на удовлетворение вкусов публики, а играли свое, успешны. А одобрение фанатов других групп… Это как с детьми, которые никогда не родятся. Барак Обама и Ангела Меркель теоретически могли встретиться, у них мог бы родиться общий ребенок. Но это невероятно, и этого никогда не случится, и этого ребенка нет. Да… А вот я появился на свет в результате счастливого стечения обстоятельств. Какая удача, что мои родители встретились!.. Это было не так просто, поскольку мама жила в Польше, а отец – в Тюрингии[100]. Потом они встретились в Берлине. В шестидесятые годы там было весело. Когда родители рассказывают о вечеринках и своих сумасшедших друзьях, это звучит так, будто бы дело происходило не в ГДР, не на сером востоке Германии. Мне даже иногда становится завидно: кажется, что я много чего пропустил. Потом у них родился ребенок, но это был еще не я, а мой брат. Я часто задавался вопросом, почему я не родился первым, а лишь три года спустя. И почему я не мой брат, а он не я? Я хотел бы знать, почему так не похож на своего брата. И что было бы, если бы у моих родителей родился еще один ребенок, наш с братом младший брат… На самом деле, мне очень жалко детей, которые не родились. Но думаю, что большего сострадания достойны те, которые уже появились на свет и кому в жизни плохо. Мы с группой иногда пишем музыку, от которой страдающим детям стало бы немного легче. Я не могу активно заниматься тем, чтобы оказывать им помощь. Но, по крайней мере, думаю об этом. И это, как известно, первый шаг к действию. Когда я вижу людей, что работают непосредственно с больными детьми на общественных началах, замечаю: они выглядят абсолютно счастливыми. Они более счастливы, чем все мы…
Du hast подходит к концу, и мне снова надо бежать переодеваться. Я незаметно ухожу со сцены и мчусь вниз по лестнице. При этом стягиваю с себя куртку. Внизу рядом с лестницей уже стоят болотные сапоги. Возможно, они называются рыболовными. Потому что рыбаки в них часами могут стоять по колено в воде. Эти сапоги бывают только зеленого цвета, но у нас они опрысканы черной краской. Из них в нос бьет гадкий запах, который все-таки хорош тем, что настраивает меня нужным образом. На сцене будет нелегко… Потом я быстро разбираюсь с другим инвентарем. Во-первых, беру в рот резиновый шарик и при этом надеюсь, что Том его продезинфицировал. Да-да, шарик – в рот! Мне приходилось делать это сотни раз. Он нормальный на вкус. Как обычная резина. Во-вторых, надеваю собачий ошейник и пристегиваю к нему поводок. Всё!
Вот так, в болотных сапогах, в ошейнике и с резиной во рту поднимаюсь на сцену. Уже звучит первый куплет следующей песни. Я спотыкаюсь и падаю на четвереньки. Тилль бросается ко мне, хватает за поводок и тащит на середину сцены. При этом он делает еще два дела – поет и пинает меня ногами. Зрители ликующе свистят. Незадолго до первого припева Тилль энергично подтаскивает меня к органу и жестами приказывает играть. Я послушно встаю на колени и, уткнувшись носом в клавиатуру, аккомпанирую ему. Во втором куплете он тащит меня вперед. На этот раз уже не отпускает и, не переставая петь, одной рукой расстегивает штаны и достает оттуда гигантский член. Он, конечно, искусственный, фаллоимитатор, но выглядит как настоящий. Я пытаюсь отползти от Тилля. Но он крепко держит меня за поводок. В этот момент я почему-то думаю о том, что перед концертом наш солист всегда долго возится с этим членом в костюмерной. Силиконовый «шланг» нелегко разместить в штанине… Тилль ревет благим матом и вдруг испускает на меня из фаллоимитатора струю белой жидкости. Он непрерывно «эякулирует» в течение двух минут. Наверное, я сейчас открою секрет, но ладно уж… Все это время Том стоит под сценой с насосом и из какого-то сосуда подает в «шланг» Тилля специально подготовленную жидкость. Мы долго экспериментировали, пока она не стала выглядеть как эякулят. Сначала использовали молоко. Но проблема в том, что оно очень быстро скисает. Невозможно представить, как отвратительно может пахнуть прокисшее молоко! Вероятно, потому, что в нем образуется пресловутая масляная кислота. Как известно, она имеет резкий запах прогорклого масла. Мы, конечно, следили за тем, чтобы наш «эякулят» не прокисал и не шокировал этим зрителей из первых рядов. Но однажды все-таки допустили оплошность. А дело было так.
Когда мы несколько дней провели в Америке, на фестивале в Лос-Анджелесе, нас пригласили сняться в голливудском фильме – сыграть в сцене декадентской вечеринки песню Bück dich («Нагнись», нем.). Мы согласились. Кстати, после съемок этот фильм не пошел в прокат и никогда показан не будет. Непостижимо, но некоторые кинокартины с немалым бюджетом снимаются напрасно. Тогда мы еще не знали этого.
В день съемок мы в полном составе были на месте вовремя. Том лихорадочно возился с барахлящим насосом для фаллоимитатора. Вокруг нас постепенно собирались красивые люди в шикарных одеждах— актеры, готовые играть гостей на вечеринке. Их было очень много, потому что, согласно сценарию, хозяева мероприятия пригласили большое количество друзей. Я тогда подумал, что здесь, наверное, немало звезд. Но узнал только Майкла Кейна