таким тогда.
На следующем концерте я «поплыл» в лодке по залу. Люди удерживали меня без проблем, но мы не учли, что все они смотрят вперед, чтобы видеть, что происходит на сцене, а меня проталкивали все дальше назад. В какой-то момент зрительские ряды на моем пути закончились, и я рухнул в широкий проход между партером и амфитеатром. Мне ничего не оставалось, как, держась за ушибленную голову и хромая, возвращаться на сцену. Зрители тянули ко мне руки и на моем довольно долгом пути лишили меня самых разных частей гардероба. В другой раз группа подсадила ко мне в лодку девушку в бикини. Люди не смогли нас удержать, и я упал спиной на стойку ограждения, а потом долго и, наверное, смешно дергался на полу от боли. Меня доставили в больницу, травма оказалась тяжелой, а лечение – длительным. К счастью, я вышел из строя на последнем концерте того тура…
На следующих гастролях мы уже не играли Seemann, но «плавание» в лодке стали устраивать в другой песне, потому что не хотели отказываться от такого забавного трюка. К сожалению, эта песня исполнялась намного быстрее и агрессивнее, так что меня болтало на руках у зрителей, как в море во время шторма. Иногда воодушевление публики было так велико, что меня поднимали очень-очень высоко, а затем я, как с горки, со свистом летел вниз. Лодка падала мне на голову. На следующий день я снова сидел у врача, в то время как группа развлекалась на пляже.
К моей огромной радости, в нашей программе больше нет лодки.
Я встаю, давлю окурок и перехожу к другой стороне сцены. Там собралась вся группа. Ребята стоят кружком, каждый что-то пьет. Я чувствую запах имбирного чая. Беспорядочная возбужденная беседа только что отыгравших музыкантов в самом разгаре. К сожалению, я плохо слышу, потому что в ушах беруши. Мне не хочется их вынимать, потому что они очень хорошо там сидят. Так что я улыбаюсь, как дебил, и доброжелательно киваю в ответ на все, что мне говорят. Обычно я делаю так на протяжении всего дня. Ведь и без берушей в ушах услышать удается немного: дело заключается в том, что мой слух на сцене здорово пострадал… Николай дает мне знак фонарем, я перехожу на нужное место и готовлюсь к выходу на сцену. Планируется, что прожектор будет освещать мне путь, пока я иду к фортепиано. Публика будет видеть меня, но, главное, я буду видеть, куда иду. Но светотехник, как обычно, не замечает, что я уже вышел из-за кулис, и сцена передо мной все еще темная. Он ловит меня лучом прожектора, когда я добираюсь до фортепиано. Ладно… Я начинаю играть.
Песня называется Mein Herz brennt («Мое сердце горит», нем.). Сегодня мы играем не сценический оригинал песни, а вариант, который придумали для видео. Так называемую фортепианную версию. Здесь звучит только голос Тилля и мой аккомпанемент. Из фортепиано мы извлекли все струны, потому что они не нужны, лишняя тяжесть при переездах. И установили другую клавиатуру, звук от которой приходит в сэмплер.
Mein Herz brennt – единственная настоящая фортепианная партия, которую я играю на сцене. Это трудно. А мне уже почти пятьдесят. Но я обнаружил одну простую вещь: если мне удается спокойно и глубоко дышать, не задумываясь о технике исполнения, то все получается абсолютно чисто.
Тилль берет высокие ноты. Это звучит замечательно. В Mein Herz brennt его вокальный талант раскрывается в полную силу. Мне кажется, что публика рада отдохнуть от громкой музыки и взрывов петард. Люди подпевают, их охватывает торжественный восторг.
Это напоминает мне, как в юности мы с друзьями ночами смотрели Rockpalast[113] и по коже бежали мурашки, когда я видел, как весь стадион подпевает исполнению какой-нибудь лирической баллады. Я пришел к выводу, что самыми выдающимися хитами становятся всегда именно медленные песни. Они исполняются на струнных или фортепиано… В хит-парадах всегда побеждала лирика. Даже We are the Champions («Мы – чемпионы», англ.) группы Queen[114] – довольно медленная.
Сейчас мы играем медленную песню, и даже с фортепиано, но, несмотря на это, она – не хит. И все-таки Mein Herz brennt прекрасна… В юности я бы так не сказал. Посчитал бы, что это слишком сентиментально. Что случилось с моими чувствами?..
Эту песню я буду слушать еще очень часто, потому что она постоянно присутствует в нашей программе. Если только по какой-то причине этот концерт не окажется для нас последним. Ведь всегда может случиться что-то… Мне сразу становится плохо от страха. Если это действительно в последний раз, то я хотел бы спокойно насладиться Mein Herz brennt. И вообще… Зачем, например, ругаться по пустякам, когда можно все обратить в шутку, когда играешь с группой перед таким количеством народа? Надеюсь, мы сможем выступать чаще. Теперь я буду радоваться каждому концерту. И если концерт больше не состоится, потому что мы попадем в авиакатастрофу, то ведь меня не будет интересовать, играю я еще на сцене или нет… При этой мысли песня заканчивается.
Я беру заключительные аккорды, встаю и мчусь в глубину сцены. Фортепиано быстро убирают, и Шнайдер четким боем барабанов начинает следующую песню. Он работает, как машина. И это здорово. К нашей большой удаче, он из тех, кто не стремится демонстрировать свой талант в каждой песне. Есть барабанщики, которые пытаются уложить в такт как можно больше ударов. Или усложнять ритмы. Но барабанщик – это сердце группы. Он объединяет группу и песню вместе. И здесь простые и четкие ритмы как нельзя кстати. Шнайдер это понимает. К тому же у него железный самоконтроль. Может быть, потому, что он единственный из нас, кто служил в армии. Правда, он рассказывал, что когда срок службы подошел к концу, он вдруг понял, что она была одной сплошной ошибкой… Зато теперь его выдержка нам здорово помогает. А вот все остальные в нашей группе никогда не были в подчинении и не умеют многого. Например, выполнять действия, на первый взгляд бессмысленные. Но именно это и следует иногда делать, чтобы песня состоялась и была сыграна безупречно.
Мы играем Sonne, или Hier kommt die Sonne («Солнце», или «Здесь восходит солнце», нем.). Было бы неплохо, если бы кое-какие песни никак не назывались. Среди картин некоторых художников есть такие, которые не имеют названия. Но было бы смешно, если бы ведущий на радио сказал: «Следующий трек группы Rammstein без названия». Ну да. Не смешно. Мы называем эту песню просто Sonne. Я так воодушевлен, что включаю беговую дорожку. В этом нет необходимости. Но если мы потратили столько денег на покупку тренажера, то должны его использовать!
Шнайдер работает теперь очень медленно и весомо. Это не так утомительно и хорошо сочетается с тяжестью гитарных риффов. Рифф – короткая, многократно повторяющаяся музыкальная фраза, которая формирует основную структуру песни. Хеви-метал-композиции состоят в основном из гитарных риффов. В нашей музыке мы тоже часто их используем. Поэтому песни Rammstein не звучат по радио. Гитарные риффы считаются слишком сложными для обычных людей. По крайней мере, в Германии. Тем не менее я слушаю их с удовольствием, потому что рифф – очень мощная гармоническая структура, которая оказывает сильное воздействие на слушателя.
Моя задача в куплете очень проста. Мне нужно стучать пальцем по одной клавише. Я поднимаю руку очень высоко, и потом мой палец, словно ястреб, падает на клавиатуру. В припеве я извлекаю из сэмплера хоры. И самое последнее – «зажаривание». В принципе, это проигрывание риффа, но в это время нас действительно жарит обступающее со всех сторон пламя. Мы называем это место «гриль». Сегодня мне пришлось даже пригнуться: огонь чуть не опалил лицо. Пришлось вслепую шарить пальцами по клавиатуре.
Жаль, что эта песня закончилась. Я не каждый раз играю ее с таким удовольствием, как сегодня. Мы исполняем Sonne практически в каждом гастрольном туре, на каждом концерте. Она относится к так называемым хитам в программе. Для нас трудновато играть их каждый вечер. Но мы делаем это для зрителей. Ведь если вы когда-нибудь увидите нас на сцене, вы тоже захотите услышать песни, которые считаете лучшими. У The Rolling Stones, определенно, нет желания каждый раз играть Satisfaction. Но когда я был на их концерте, очень обрадовался тому, что они исполнили эту песню. Ее можно больше не услышать вживую, ведь участники группы уже в пожилом возрасте… Мы еще не старые, но всегда старательно играем песни, которые хотят услышать люди. Я не знаю, относится ли это к той, что мы исполняем сейчас. Она называется Pussy («Киска», англ.), и это название часто толкуется фанатами как «влагалище». Она более попсовая, чем другие песни из нашего репертуара. И она первая из них, которая стала лидером хит-парада. Тем самым подтверждается моя теория, что плавные, мелодичные песни более успешны. А может быть, немцы просто находят слово Pussy приятным? Или им нравится, что половина текста – на английском? Или что речь там идет о секс-туризме?..
В Pussy я беру маленькую клавиатуру и подхожу к краю сцены. К сожалению, иногда кабель где-то застревает, из инструмента выскакивает штекер, и мою игру не слышно. Но сейчас все нормально, я спокойно смотрю в публику, чтобы увидеть, кто сегодня в зале. Некоторые зрители присутствуют почти на всех наших концертах, ездят за нами по миру. Я узнаю их лица. Они должны тратить много времени и денег, чтобы следовать за нами. Но, наверное, это доставляет им удовольствие. В конце концов, чтобы путешествовать по белу свету, не обязательно быть музыкантом. Достаточно любить музыку. Или служить ей так, как это делают наши помощники и рабочая команда.
Многие люди подпевают нам с восторгом. Знают ли они, что это последняя песня? Наступает «часть С». В этот раз, в виде исключения, на сцене ничего не горит. Зато Тилль швыряет микрофон в зал, а штатив от него сгибает, казалось бы, без особых усилий, и сворачивает кренделем. Потом запихивает его в коробку, и она взрывается. Я всегда думаю: что думают о нас люди, которые видят такое в первый раз? Все наши выступления, на самом деле, безумны. А что думают те, кто видел это шоу много раз? Когда оно повторяется каждый вечер, кажется еще безумнее.