Признаюсь, в моей жизни многое вращается вокруг еды. Я всегда ел громадное количество самой разнообразной пищи без риска набрать вес. Мои ребята всегда мне завидовали, ведь они не могли себе этого позволить. Так продолжалось долго, практически всю жизнь. Но внезапно, в один из дней, я понял, что настолько растолстел, что штаны перестали на мне застегиваться. В тот момент я вспомнил, что путь к счастью лежит через самоограничение.
Так, несколько фанатов уже стоят перед отелем! Я останавливаюсь, чтобы дать людям автографы и сфотографироваться с ними. Но все-таки нужно спешить, пока они не позвонили приятелям, которые очень быстро прибегут за ними следом. И тогда мне придется стоять там еще час, пока я не разделаюсь со всеми.
Очень помогает, когда делаешь вид, будто звонишь по телефону, это немного сдерживает жаждущих общения поклонников. Правда, в таких случаях они частенько бегут рядом со мной и делают селфи. Но тогда я все-таки предоставлен сам себе. И действительно имею возможность кому-нибудь позвонить.
Я видел разных фанатов Rammstein. После концерта девушки с обожанием в глазах говорили мне, что сегодня – самый прекрасный день в их жизни или что-то в этом роде. Восторженные девяностолетние старушки плакали от радости. Другие рассказывали нам, что мы спасли их от смерти: они отказались от самоубийства. Трудно сказать, скольких людей мы спасли от гибели. Но говорят, некоторые пациенты, находящиеся в коме, слыша нашу музыку, приходят в себя. Может быть, это всего лишь вопрос громкости звука?.. Многие фанаты покидают нас. По разным причинам. Кто-то взрослеет. Кому-то открывается, что наша музыка слишком уж агрессивна. Другие жалуются, что теряют из-за нее силы. Но есть и такие, что становятся более яркими, более страстными. Во всяком случае, не более жестокими.
Нам уже все труднее писать музыку. Может быть, отдать предпочтение исполнению старых песен? Тогда Rammstein станут поносить: «Не могут придумать ничего нового!» Я еще не решил, как сделать правильно. Поэтому просто делаю все, как обычно, и надеюсь, что этого никто не замечает.
Я сижу в автобусе, мы застряли в пробке. Когда огромное количество людей протискивается через город, при строительстве которого никто не учитывал, что в нем будут проходить рок-концерты, поездка тянется немного дольше, чем обычно. Я пытаюсь заговорить с водителем. Может быть, он сможет рассказать мне что-то интересное о стране и о людях. Или он опасается разговаривать с рокерами, которые способны на какое-нибудь сумасшествие?
Тут есть кондиционер. Водители не понимают, что мы не радуемся их дорогим кондиционерам. Американским же группам, наоборот, всегда недостаточно холодно. И тогда они требуют в автобусы огромные лотки со льдом для напитков. Я не хочу знать, сколько денег у них уходит на охлаждение.
Когда находишься в гастрольном туре, немного размывается ощущение времени года. В Испании в октябре еще так тепло, что мы можем сидеть в футболках на улице и даже ходить купаться. Но для испанцев это уже зима, и они надевают свои толстые куртки. Обычно наш осенний тур проходит в основном с октября до Рождества… Я знал одного человека, который с Нового года до рождественских праздников ел только печенье и пряники. А на елке у него в доме круглосуточно горели разноцветные огни. Он любил новогоднее веселье. Я тоже очень люблю Рождество. И мне нравится в это время находиться в пути и посещать зимние ярмарки в разных городах. Сейчас, наоборот, лето, но это тоже хорошо. Поскольку мне не надо много на себя надевать. И даже если я почти каждый день, как пень, сижу в автобусе, чувствую себя очень комфортно.
Когда у меня появился мой первый складной сотовый телефон, я начал исследовать его и открыл возможность скачивания музыки для рингтона. Правда, когда мне удалось установить желанную песню, с моего счета каждый месяц стала списываться ошеломляюще высокая сумма. Я не знаю, как с этим покончить, и до сих пор плачу. Но меняю мелодии и звуки. Когда песня мне надоела, я загрузил запись продолжительной рвоты. Она была слышна очень хорошо, когда мне кто-то звонил. Тогда группу стал раздражать мой телефон. Если бы они знали, что придет мне в голову потом, смирились бы с прослушиванием рвоты. Потому что тогда я придумал загрузить душераздирающие крики младенца. Продюсер вздрагивал и ошарашенно смотрел на меня. Для него было непостижимо, что музыкант может слушать такие резкие звуки добровольно. Потом я перешел на лошадиное ржание. И представлял, когда мне звонили: это моя лошадь, она в деревне, в своем стойле, и я могу ее навестить, поехать в ту деревню. А когда мой телефон при входящем звонке стал воспроизводить щебетание птиц, мне самому это быстро надоело. Во время гастролей в Америке настали дни, когда я каждые две минуты дергал его из кармана, потому что думал: мне звонят. Мы в то время находились в местах, где обитали птицы, которые щебетали так же, как мой телефон. Я поменял рингтон, но продолжал дергаться, услышав пение птиц.
Почему, собственно, все это со мной происходит? Я не о телефоне, а вообще…
«Был бы в школе повнимательнее, не сидел бы здесь сейчас!» – с удовольствием говорит мне Тилль, когда я задаю ему этот вопрос. Он не прав. Во-первых, в школе я был внимателен и получал хорошие оценки, пока не объявил, что не желаю идти в армию. А во-вторых, мне очень нравится «здесь сидеть». Ведь я жить не могу без музыки. Нет, наверно, я смог бы жить без музыки. Все это ерунда. Некоторые люди думают, что не смогут жить без телефона. Но дело не в этом. Почему я должен постоянно думать, что мне надо писать музыку? Хочу ли я этого вообще? Хочу… Но почему, собственно?
Иногда мне кажется, что это как в езде на велосипеде. В детстве я ни на секунду не задумывался о том, хочу я научиться кататься на нем или нет, но при первой же возможности взлетал на велосипед своего брата. «Крути педали, не останавливайся!» – кричал мне сосед, прислонившись к забору. Это были последние его слова, обращенные ко мне, перед тем, как он повесился, и именно они оказались для меня очень полезными. Просто нельзя останавливаться… Радость от того, что велосипед мне стал подчиняться, была так велика, что все прошлые старания, и неудачи, и падения были забыты.
Спустя некоторое время я захотел научиться играть на пианино. Прошло много времени, прежде чем я достиг в этом деле значительных успехов. Но удивительным было то, что уже с самого начала мне удавалось играть некоторые несложные произведения. Поэтому было бы глупо перестать делать это снова и снова. И я снова и снова играл. В своих фантазиях я выступал перед другими людьми, в действительности же был тогда слишком застенчив для этого…
Помню, я часто сидел с родителями в гостиной и слушал радио. И замечал, что музыка вызывает во мне очень сильные чувства. Конечно, этого недостаточно для того, чтобы стать музыкантом. Я бы мог всю свою жизнь слушать других исполнителей. Один из моих друзей всегда записывал самые хорошие песни, транслируемые по радио, и поэтому многие считали, что он играет в группе… Если иногда я утверждаю, что просто хочу делать музыку ради музыки, то коллеги смеются надо мной. Они считают, что никто не идет на сцену для того, чтобы его там видели. Он делает это ради признания. Я согласен, хотя мне достаточно, чтобы всего несколько человек в зале нашли Флаке «классным парнем». Но для этого они должны хотя бы раз почувствовать, чем я живу, чем дышу. Поэтому я и стою на сцене и радуюсь этому. Кто-то поступает по-другому? Кто-то не хочет нравиться людям? Не желает, чтобы его любили? Но не это ли является причиной всех наших действий и поступков? В противном случае, для чего нужно так вкалывать, как мы, и придумывать песни, которые еще не звучали, и шоу, которых никто никогда не видел? Просто для того, чтобы увидеть в них себя и восхищаться собственной неординарностью?..
Нет – или, скорее, да: я делаю музыку потому, что хочу быть любимым. Ведь я тоже люблю некоторых людей и животных. Вот только любимым стать гораздо сложнее. На самом деле, это должны сделать с тобой другие. Любовь других людям необходима. Вероятно, я захотел добиться ее с помощью музыки. Однако за многие годы стало понятно, что в этом деле музыка, которую сочиняю я, не всегда помогает. Она довольно тяжелая и такая агрессивная, что иногда слушатель не может думать о любви. Зато освобождается от накопленных обид.
Музыкантов трудно любить. Они в большинстве своем сложные, эгоистичные и ненадежные существа, которые не способны ладить с людьми и поэтому убежали в музыку.
Я стал музыкантом точно так же, как превратился из мальчика в юношу. Неизбежно и без личных усилий. Но до сих пор то, что я играю в настоящей рок-группе, понимается мною с трудом. Кажется, этого никак не должно было произойти. Но произошло…
Мы летаем на наши концерты на самолетах, и все происходит так, будто это обычное дело. При этом летать – само по себе дело очень необычное для нормальных людей. Мы продаем билеты, и многие приходят в огромные спортивные залы, чтобы увидеть нас. Я не могу в это поверить. Я даже не могу сказать, когда и каким образом это началось. Ибо не в состоянии понять, как в середине 80-х нам с Feeling В разрешали играть на разогреве у Freygang[142] в деревенском клубе для трехсот пьяных фанатов блюза. Когда мы с нашей группой одалживали Barkas В 1000, чтобы в этом сарае на колесах доехать на концерт в Дрезден, я думал, что это самое лучшее, что может случиться в моей жизни. А когда мы впервые сыграли на радио, я не смог после этого ночью спать. Так был взволнован. А ведь нам дали всего лишь несколько секунд, во время объявления о начале шоу. Но тогда мы сыграли как никогда хорошо…
О нашей группе много говорят, и почти каждый день я вижу на улице машины с наклейками Rammstein. Но это не свидетельствует в мою пользу. Я ничего не сделал для развития этого процесса, скорее даже наоборот. Если бы когда-то дела у нас не пошли в гору, я сейчас бы не «сидел здесь». Не потому, что не хотел, а потому, что мне никогда не хватало воображения, не хватало смелости представить именно то, что с нами произойдет дальше. Я бы пытался сохранить