— Дурацкая шутка, — еле сдерживаясь, процедил оператор.
— Перед самой смертью Диана бросила взгляд на зрителя, — продолжал Клив. — Но смотрела она не в камеру, а на того, кто находился за ней. На тебя. Нам это не могло прийти в голову: когда смотришь фильм, о тех, кто за кадром, забываешь. Остаются лишь актер и зритель. Она умерла. А ты спокойно заснял ее смерть. А потом пригласил меня к себе и скормил мне эту бодягу с запоротыми дублями, выставлявшими Роберта Денима в черном свете. И я купился. А все остальные материалы, где Деним вел себя достойно, ты уничтожил. Джак Дэвис раскусил тебя. Ведь именно он подбирал куски для твоей коллекции. Ты хотел подставить Денима, сделать его козлом отпущения, зато сам остался бы в стороне. Джак задал тебе пару неудобных вопросов, и ты заставил его замолчать. Ты выкрал и уничтожил те несколько важных копий, которые откопал Джак. У него уже не хватило сил сказать по телефону, кто его убил, но он успел сунуть руку в луч проявочной машины и отпечатать твое имя: В-И-Н-Т-Е-Р-С темными пятнами брака на позитиве. И по иронии судьбы заряжены были именно последние кадры Дианы. А ты показал их мне, полагая, что это всего лишь плохая копия.
Джеми Винтерс одним кошачьим движением скользнул к кинопроектору и выдернул из него пленку.
И тут Клив ударил его. Тот отскочил и попытался прорваться к дверям.
Вот теперь все выяснилось, но он не испытывал ни радости, ни облегчения, лишь слепая ярость взбурлила в нем алым ключом.
И все то время, пока он наносил удары в ненавистное лицо Винтерса, один, другой, третий и еще, и еще… все это время, пока он, придерживая его одной рукой, бил снова и снова, и еще раз, и еще… так вот, все это время он думал только об одном.
О камне на голливудском кладбище, лежащем почти у самой стены киностудии. Камне, на котором бронзовые буквы ее имени усеяны дождевыми капельками. И он шептал, хрипло и почти беззвучно:
— Сегодня очень холодно, Диана. Девочка моя, ты не замерзла?..
И бил, и бил, и бил, и еще, и еще, и еще!