- Что там?
- Пять человек. Все ранены. Три пулемёта. Все лежат на гранатах.
- Гвозди бы из таких людей делать! Брасень, раздай спирт, что остался. Это, ребята, и есть "наш последний и решительный бой"! Для меня честь узнать вас, воевать рядом с вами!
- Спасибо, командир!
- Федя, как там связь?
- Есть, пока.
Федя ранен в голову - осколок снял ему часть скальпа. Один связист убит, второй - контужен - из ушей кровь течёт. Берёг их, берёг, а не уберёг.
- Федь, а сколько времени?
Он поднял руку, потряс часы, потом снял их и выкинул. Красноречиво.
- И у меня так. Ни одни часы дольше одного боя не живут.
- У меня такой бой первый. Я с ноября воюю, но чтобы так!...
- А у меня других не бывает. Только такие.
- Как же ты выжил?
- Ты на рожу мою глянь. Я в баню вошёл, ребята мыться перестали.
- Что так?
- Это ты у них спроси.
- Я его как увидел... - это Ваня, - Мне в парилке холодно стало. Места живого нет. Шрам на шраме. Не дай Бог!...
- Что-то немец не идёт нас добивать?
- Так это же хорошо.
- Что хорошего? Затевает опять какую-нибудь каверзу. Путеец тоже не стреляет. Или я не слышу?
- Не стреляет. А! Обед же! У них же война по расписанию. Завтрак, обед, ужин, сон. Не война, а смена на заводе.
- А ты, Федя, из рабочих?
- Ага! Инженер-технолог. Война началась, лейтенанта технических войск присвоили и на фронт. А артиллеристом я уже тут, на Московском фронте стал. Как комбат погиб, так и командую. Может, и нам жевнуть?
- Может, - кивнул я. Есть совсем не хотелось. Отвернулся, лёг на живот, на склон тёплой воронки, задумался.
Обед только, а от роты рожки да ножки остались. А надо до утра продержаться. Что-то не похоже, чтобы на той стороне дивизия готовилась к переправе. А может, как в том фильме, не будет переправы? Или будет, но не здесь? Вполне может быть. Странно, совсем никаких эмоций. Герой фильма смертельно обиделся на комдива, что он послал батальон на убой. На что обижаться? Это война. Тут все идут на убой. Мы сегодня, они - завтра.
А почему именно сутки надо держаться? Х-м! А, эти сутки полковник будет перегруппировываться, даст дивизии отдохнуть, а завтра вломит фрицам. А мы тут гробимся, чтобы в штаб армии доложить: "Веду бой за удержание плацдарма!" Его наверняка давят из Ставки: "Не ослаблять давления!" Вот так он и "не ослабляет". Хитро. А что, правильно. Учись! Хороший командир, своих жалеет. А штрафники - чужие. Всем - чужие. На то они и штрафники, чтобы их на такие задания посылать. Ну, а что? С математическо-бухгалтерской точки зрения бой можно признать удачным - двести штрафников в убытке, а в прибыток - сотни три немцев убито, одна самоходка, неизвестно сколько подавленных батарей. Нас тут атакует пара батальонов. А может и полк потрёпанный. Нормально. Ещё потрёпанней будет. Сейчас они ещё и резервы введут, засветят их, дивизия их орудиями причешет. Завтра немцам будет нечем парировать удары дивизии. Молодец, полковник! Быть тебе маршалом!
- Командир, жевни! - Кот протягивал полукольцо копчённой колбасы.
- Где ты её берёшь-то?
- Трофеи.
- По запаху находит, - подколол Брасень, - он немцев потрошит редко, но всегда метко. Я вот ни разу не нашёл.
- Завидуешь - завидуй молча, - огрызнулся Кот.
- Да, я и так молчу, - пожал плечами Брасень, пригнувшись побежал к дырке входа в подвал.
- Что там? - спросил я Кота, кивая на флягу.
- Кампот. Малиновый. Или вино, малиновое.
- Пронесёт.
- Не успеет.
Я хмыкнул, и то верно. Запил колбасу. Вкусно. Люблю малину.
- Слушай, Кот, - спросил я с набитым ртом, - а ты какого звания?
- А какая разница? - пожал плечами Кот.
- Странно просто. Я - обычный старшина, штрафник. Пусть и узнал, случайно, кое-что лишнего. И ко мне вдруг приставляют за надзором очень умелого и образованного командира. Для обычного бойца осназа, Кот, ты слишком начитан и сообразителен. Так в каком ты звании?
- Капитан.
- ГБ?
- Просто капитан.
- Г-м, цельного капитана суют в штрафроту для присмотра за каким-то штрафником. Нерациональное распределение ресурсов. Расточительство.
- Ничуть. Ладно, раз пошёл такой разговор, Витя, а ты в каком звании?
- Старшина, Сёма, бывший старшина. Правда, не смотри на меня так.
- Кто ты, Вить? Нам не дожить до утра, хоть сейчас признайся!
Я схватил его за шею, прижал к себе и зашептал на ухо:
- Русский мужик, Сёма, в меру сил и возможностей, себя не жалея, старающийся помочь Родине и народу. Всё!
Я оттолкнул его. Увидев его лицо, улыбнулся:
- Всё, Семён, нет больше ничего. Не шпион я, не скрытый агент. Нет ничего. Я тот, кого ты видишь. Я - смертник, по недоразумению ещё живой. И приставлять ко мне кого-либо - приговорить ценного агента к смерти.
- Да, пошёл ты! - Кот вскочил и побежал.
- Вино оставь!
Руины Столицы
(1942г.)
Гибель штрафной роты.
Мы замёрзли раньше, чем немцы решились на атаку. Перебрались все обратно в подвал, расширив лаз. Оставили только двоих в качестве боевого охранения. И два раза успели их сменить, прежде чем дозорные влетели в лаз:
- Ложись!
Обстрел. Дивизия тут же ввязалась в контрбатарейную дуэль. А мы сидели и тряслись. Надо это переждать, переждать - твердил я себе.
- К бою!
Надо же - кричал не я. Но, я не против. Я вообще сторонник самоуправления и самоорганизации, до определённого предела. Не до анархии.
Выбежали, побежали на позиции. Пулемётчики - первые. Бойцы помогали раненным.
- Идут!
Ага, я тоже увидел. Сколько же их! А бронетранспортёры за каким хреном на поле боя вытащили?
- Всем замаскироваться! Будем подпускать ближе! Федя! Наводи огонь!
- Уже!
- Без команды не стрелять! Брасень! Раздать все гранаты!
Недолгая суета на нашей позиции не осталась незамеченной. Пули зажужжали густо над головой, звонко били в кирпичи, глухо впивались в землю. Я достал зеркальце в кожаном футляре, наколол на штык-нож, выставил над собой, через него наблюдал за полем боя. Наша артиллерия била хорошо - метко, часто, хорошо прореживая цепи врага, сбивая его с темпа, замедляя.
"Путеец" уже захлёбывался. В зеркальце я видел только, как взрывы сотрясают дом, но кто бил его - не видел.
- Федя, ты видишь, кто убивает Путейца?
- Нет! Наверно, самоходка. А где она - не вижу!
Всё! Последний пулемёт замолчал. Я видел, как серые силуэты нырнули через баррикады в подъезд. Видел две вспышки и поднятую пыль. "Путеец" пал.
- Федя! "Путеец" пал! Закажи салют в их честь по их координатам!
- Понял!
Взрывы заплясали вокруг дома, в развалинах дома. Здесь противник залёг. Федя сразу же перенёс огонь в другое место. Правильно, сейчас не 45-й. Снаряды не эшелонами считают, и даже не боекомплектами, а поштучно.
Пятьдесят метров. 40. 30 метров.
- Приготовить гранаты! - негромко сказал я, команда моя побежала по короткой цепи.
- Давай!
Я метнул две гранаты, встал на колени и стал расстреливать фрицев из пулемёта. Два удара опрокинули меня на спину. Опять! Опять я бронником схватил пулю! Пулемёт исковеркан другой пулей. Я взвёл последние две гранаты, бросил их в немцев, достал пистолет.
- Отходим к подвалу!
Самое оно! Врага мы уложили мордами в грязь, есть шанс отойти. Побежал. Рядом была позиция Вани-Казачка. Он там и лежал, закатив глаза, пуская розовые пузыри. Схватил его за руку, дёрнул, вскинул его на плечи, побежал по неглубокому окопу. Справа тарахтел ППШ Кота.
- Кот, отходим!
Я не добежал метров десять. Меня будто кувалдой ударили в руку и в бок и бревном сзади по ногам. Я бросил, падая, Ваню так далеко, как смог. Лишь бы ближе к подвалу. Перевернулся, глянул на ноги - прострелены оба бедра. Отбегался. Дышать тяжело.
Надо мной склонилось лицо Кота.
- Ваню спаси! Приказ! - закричал я ему, плюя кровью в лицо, - в подвал! Феде! Огонь на себя! На себя!
Он схватил меня и попытался волочь. Наивный! Во мне почти сто кило -сам я немаленький, и мокрая зимняя одежда, бронник.
- Ваню тащи. Феде скажи - на себя! Приказываю!
Он не реагирует. Тогда я всунул большой палец левой руки в кольцо Ф-1, закреплённой на броннике. Он всё понял, бросил меня.
Я лежал в неглубокой воронке в траншее, прорытой ещё немцами. Не мог даже головы поднять. Мир для меня потухал. Одно желание осталось - рвануть себя вместе с врагами. Но врагов я так и не увидел. Земля начала качаться, надо мной выросло за долю секунды чёрное дерево, тут же рухнуло. Это же разрыв! Федя! Умничка, ты успел!
Судьба Голума.
(наше время)
Судилище и милосердие.
Меня кое-как поставили на ноги, следствие продолжалось. Там следствия-то. Основной герой - мой Кум - всё раскрыл по горячим следам. Дело оказалось резонансным. Он - молодец, герой, ему светило награждение и повышение. Один косяк был за ним - в одиночку решил брать рецидивиста, на счету которого уже было 2 трупа. А его (т.е. мои, по версии следствия) сообщники ещё и убили одного и ранили другого пэпээсника, что пытались задержать меня. Кума моего сплавили в командировку на Кавказ. А как вернётся - будет ему и повышение в звании, и новая должность.
А вот мне - ничего хорошего не светило. Я ушёл в "отрицалово" - отказывался вообще разговаривать с кем бы то ни было, не то что сотрудничать со следствием. У них и так всё сложиться, без моей помощи.
Единственный, кто пробил эту ледяную броню равнодушия - Полкан. Он вытащил меня на следственный эксперимент к тому самому коровнику. Я отказывался что-либо делать, изображал из себя статую Лермонтова. Он отослал всех прочь и когда остались одни, сказал:
- Рассказывай.
Я не пошевелился, никак не изменил положения тела, головы, бровью не повёл. Одними губами прошептал: