- Ладно, задраим все люки и хрен на них всех!
Я засунул в танк пулемёт, запасные диски, залез через главную башню, сел в кресло заряжающего, показавшееся мне очень-очень удобным, пробурчал:
- Жаль, что снарядов нет. Мы бы им навели шороха... Снаряды... Хоть патроны есть... Четыре пулемёта...
Я уже не видел, что Иван насмешливо смотрел на меня. Потом он стал перебирать рычагами, вручную поворачивая башню на врага. У этого танка была пулемётная точка и в корме башни, но спереди обзор всё-таки лучше. Так же решили и немцы, кормовой пулемёт сняли, заменив заглушкой.
- Ух, немчура! - радостно прошептал Иван, - Вот удивитесь вы утром, когда мы вам из трёх пулемётов всыпем!
Развернув башню, он стал набивать патронами из брезентового ведра, любезно припасённого немцами, диски. Именно за этим занятием, снаряжением дисков, мы и застали их врасплох. Жаль только Кот так нелепо нарвался на штык. Иван озабоченно посмотрел на лицо Кота. Тот спокойно спал.
- Ничаво, глядишь, оклемается. Этот Прохор шаман, наверное. Он же сибиряк. Ага, они сибиряки все такие. Здоровые, что быки племенные, да странные. И шаманы в ихнем лесу живут. Тайга их лес называется.
Так он сам с собой и разговаривал, хотя раньше за ним подобного не замечалось. Верно говорят, что война, она как домна - в неё вошёл кусок чего-то, а вот что выйдет? Таким, каким было - не выйдет. Измениться форма, состав, плотность. Лишнее выгорит, ценное - останется. А если нет в человеке ничего ценного - ничего и не останется. Из ценной руды - слиток металла получится, из пустой породы - так шлак и пепел и будет. А пепел в трубу вылетит.
Руины Столицы.
1942г.
Атака.
Ротный вскинул ракетницу и выстрелил в небо. Зелёная комета унеслась к низким облакам, продолжавшие сыпать мелким снежком.
- Ура! За Родину! - Закричал младший политрук, вскидывая автомат над головой и побежал на запад.
- У-у-а-а! - подхватили десятки глоток, побежали следом.
Это был второй бой младшего политрука Назарова Сергея Николаевича, вчера ещё комсорга бригады промысловиков-лесозаготовителей. А вчера был первый. И был бы последним, не услышь он случайно напутственной речи этого странного бойца Кузьмина, изуродованного шрамами, с серыми, как орудийная сталь, глазами, вечно насмешливыми, но иногда с жёсткими и холодными, словно стволы расстрельной команды. Тогда он поразился, как слова эти сразу дошли до самой глубины сознания, подумал ещё: "Учись, политрук, как надо людей в бой напутствовать!" Изуродованное тело Кузьмина и, особенно, слухи о его подвигах, дошедшие до Сергея от конвоиров, убеждали, что всё, сказанное Кузьминым не теоретические заумствования, а готовая "технология", опробованная и проверенная. Назаров последовал совету Кузьмина, наступал перебежками, пока его не отчитал ротный. Оказалось, что командирам зазорно валяться в снегу и гнуть спины пулям. Дурость. И он понимал, что это дурость. Но, ротный был его командиром. И политрук с тоской видел, как пулемёты и миномёты рвали людей на куски.
А потом рота залегла под плотным огнём.
- Политрук! Поднимай роту! - приказал ротный.
И Сергей встал в полный рост и повёл людей на огонь. Вокруг него бойцы падали замертво, а он остался невредим, хотя поднимал роту ещё два раза. На этом всё и закончилось. Отошли, оставив на поле десятки убитых, десятки раненных, пропавших без вести. Пропал и этот Кузьмин. Сергей был очень расстроен - такие потери без какого-либо результата. А вот ротный не унывал. Он составил рапорт о ходе боя, о потерях, нажрался спирта, стал "учить жизни" "желторотого" политрука.
- Ну и что, что не взяли? Завтра опять пойдём! Главное - мы не даём врагу снять части с этого направления, понимаешь? Мы держим их. А никто и не хочет, чтобы мы брали эти три дома. Если бы хотели - танки бы нам дали, поддержку арти... арти... пушек бы нам дали. А так - надо немцев держать, да этих ублюдков-предателей руками немцев в расход пустить.
Сергей был поражён до глубины души цинизмом ротного. Но, он был мягким, неконфликтным человеком, спорить не стал, ушёл из штабного подвала в роту, к штрафникам. С этого момента в душе Сергея поселился протест, неосознаваемый, потому терзающий.
И вот сегодня Сергей увидел, что уже не десяток человек наступает перебежками от кочке к яме, а большая часть роты. И правильно говорил Кузьмин - это единственный шанс выжить.
- И мне тоже, - сказал себе Сергей. Он был уверен, что у ротного отношение к нему, второму командиру в роте не менее циничное, чем к остальным штрафникам.
Изменение боя относительно вчерашнего дня штрафники отметили сразу. Танк Т-28, оставленный экипажем и попавшем в руки немцам ещё осенью, так до сих пор мешавший, как кость в горле, молчал. Даже башню отвернул от штрафников. Все уже знали, что в нём был корректировщик, именно он наводил убийственные залпы миномётной батареи из-за домов. Но в этот раз огонь миномётов был не прицельным, били по площадям.
Штрафники приободрились, увидели отблеск надежды. Первые сто метров проскочили быстро, дружно и почти без потерь. Перевалили "гребень" и только тут попали под пулемёты. Сразу начались потери, темп наступления упал.
И только тут заметили, что танк молотит не в штрафников, а старательно "причёсывал" окна трёх полуразвалившихся многоэтажек. Над башне приоткрылся люк и чья-то рука привязала к обломку штыря антенны красный флажёк, каким танкисты отдают в бою сигналы. Как будто неведомые танкисты, бросившие повреждённый танк осенью, устыдились и этой ночью вернулись в свою боевую машину. Стало понятна причина ночного переполоха и утренней бешенной перестрелки. Штрафники думали, что немец решил устроить ночную атаку, а это танкисты отбивали свой танк!
- Ура! - прокатилось по цепи штрафников. Поднажали.
Политрук добежал до танка, с непривычки, с трудом забрался на моторное отделение этого трёхбашенного монстра, забарабанил в броню прикладом.
- Эй! Танкисты! Покажись, дай обниму! - кричал он, радостно.
Люк откинулся, из танка высунулась голова целиком в спёкшейся крови. Сергей отшатнулся и чуть не упал с танка. "Танкист" поймал его за рукав, бурые губы расползлись в усмешке:
- Ты чего шарахаешься, политрук, аль не признал? А так я разве симпатичнее?
Я скатал наверх маску, младший политрук просиял:
- Кузьмин! Нашёлся!
- Да я и не терялся. Вот, гляжу, танк бесхозный стоит, ржавеет. Уже хмыри около него трутся.
- Хмыри? Труться?
- Да. Там, перед танком, в канавку сложил.
- Кузьмин, ты не представляешь, что ты для роты сделал! Ты... Ты...
- Почему же, представляю. Жизни людские я спас.
- Кузьмин, золотой ты человек, я на тебя представление напишу. На снятие судимости, к награде...
- Политрук, не спеши! Бой ещё не окончен. И ещё, не один я был. Со мной Бугаёв Прохор, санитар, бойцы Иван Казачёк, Ваня, как там твоя фамилия?
- Кречетов.
- Чё, в натуре? Круто! Кот, а тебя как?
- Матушкин Семён.
- Никогда бы не подумал. Запомнил, гражданин начальник? А меня не пиши. Из-за меня и им не обломиться. Всё политрук, иди, не мешай работать!
Штрафная рота с наскока налетела на позиции немцев, но после недолгой рукопашной были выбиты обратно подошедшими подкреплениями немцев. Залегли в поле. Ротный послал Сергея поднимать роту, политрук напрасно бегал перед штрафниками под пулями, пока не словил плечом пулю.
- Прохор, комиссар ранен. Вытащи его сюда. И помни, о чем я тебя предупреждал.
Прохор кивнул и ушёл. А разговор у нас утром, вот какой вышел. Увидев, сколько сил ушло у Прохора за день, я спросил его, сколько человек он вынес. Оказалось, больше двадцати. И всех он излечил.
- М-да, Прохор. Ты, и правда, ещё дитё! А разве мама с папой тебе не говорили, что дар твой от людей прятать надо?
Прохор кивнул, а вот у жующих трофейные галеты спасённых Прохором, морды повытягивались.
- Матушка говорила, что меня споймают, лапаторию посадят, опыты будут делать, голову разрежут и у живого ковыряться будут.
У меня, отъявленного живодёра, мурашки по спине пробежали.
- Матушка твоя права. Дар твой очень нужен людям. Очень нужно построить машину, которая бы умела то же, что и ты, но машины такой не будет никогда. Поэтому, такие как ты - всегда в опасности. Как только пройдёт слух о чудесных исцелениях - за тобой придут. А потом за родными твоими. Когда с тобой опыты закончат ставить.
- Мне больше не лечить людей?
- Почему же нет? Нужно лечить, но так, чтобы никто не узнал, что это твоих рук дело.
- Как же это сделать?
- Это Ваня тебя научит. Он умеет так убивать людей, что никто не знает, кто именно это сделал.
- Иваныч, хватит! Что ты опять?
- Второе, Прохор. То, что ты многих вылечил, им только во вред. Представь - ранение с них снимает судимость, они кровью искупили, полежат, полечатся, вернуться в обычную часть и будут воевать честными солдатами. Ты их вылечил, они опять идут в бой, погибают штрафниками - отступниками, родные остаются без пансиона. Кому хорошо? Я тебя, Прохор, научу обычной полевой медицине. Будешь ты обычный санитар. А в некоторых случаях - необычный. Только чудесное твоё вмешательство должно быть скрытным. Ты нам всем нужен здесь, Прохор, а не в исследовательском институте. Я понимаю, что это звучит эгоистично и цинично, но это правда. Никто не должен догадаться, что большой, красивый и очень сильный парень ещё и лечит наложением рук. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
- Я понимаю, Виктор Ивановыч. Батя также говорил.
- А твой батя тоже умел как ты?
- Нет, он, как и вы, Виктор Ивановыч, защитник. Он жизнь отнимает, не может лечить.
- Эх, пообщаться бы с ним.
- Уже нет его. Я чувствую - ушёл он. Он так и не поправился. И матушка не помогла.
- А ты бы помог?
- Меня она и к людям-то и не подпускала с этим, - усмехнулся Прохор, - мал, говорит, людей править. На скотине учись.