То, что было – меня не устроило. Оловянные крестики были очень маленькие.
– Мне веру свою скрывать стыдно. Крест на меня тяжкий лёг и его отображение должно соответствовать. Я большой и буйный. И цепь должна быть прочной, а не эти шнурки. Чтобы и я – пополам, а цепь – цела.
Монашка в испуге глянула на меня, убежала. Я сплюнул в сердцах.
– Не плюй в храме, – окоротил меня бородач заморышевого вида в чёрной рясе (или как у них спецовки называются). – Гордыня – тяжкий грех.
– Кто говорит о гордыне? Мои требования к символам веры не от самомнения, а от необходимости. На войну я собираюсь, там это необходимо – и цепь прочная и крест заметный. А гордыня и гордость – две большие разницы. Человек без гордости и не человек, а тварь дрожащая. Бог создал человека в помощь себе, потому негоже нам червям уподобляться.
– Да кто ты такой, чтобы о вере судить?
– Тот, кто гордость и мужество имеет за неё постоять перед врагом человеческим, не дать погасить божий свет в душах. А вот ты кто, бараном прикинувшийся? Отойди от меня, от греха. Не к тебе я пришел. Иди, замаливай несуществующие грехи, не мешай.
Я отвернулся. И что он так задел меня? Раб божий. В натуре – раб. Ну уж нет, то не про нас. Мы не рабы!
И вдруг я понял, что так угнетало меня всю жизнь, что так понравилось в этом времени – дерзость души у предков, а у нас? Рабская покорность. Смирились с ней в умах, но не в душах. Болела душа, депрессия называется. Или по-нашему, по-пацански – безнадёга.
– Пойдём, отойдём, – позвал меня ещё один бородач, но одетый обычно, не в церковную спецовку. Был он не стар, мордаст, плотного телосложения и даже с брюшком – явно не укрощает плоть постом.
– Можно с тобой поговорить? – спросил он.
– Смотря о чём, – ответил я.
– Зачем ты пришел в храм со знаком наших гонителей на воротнике?
– Госбезопасность, что ли? Какие же они гонители? Вот вы работаете, проповедуете, вас слышат, кто хочет услышать. Я вот, например.
– Но они взрывали храмы!
– Ой ли?! Они ли? Когда храмы жгли и попов конями рвали, ЧеКа и не до вас было. В том, что произошло – вина самой корпорации под названием Церковь – самая большая. Не вы ли пытались народ-богоносец в рабов превратить? Не заставляли ли падать ниц при виде сутан или как там ваши спецовки называются? Не погрязли ли в грехе? Золотом и жиром не обросли? Себе ответь, мне не надо. Я и так знаю. Забыли, что главнее – Бог, народ или ваша организация? Не вы стали для народа, а он стал для вас. Итог – закономерен. Народ от церкви отвернулся, но не от веры. В каждом доме – икона. Вы – мешать стали. Лишние между Богом и человеком, а должны были помочь. И сейчас вот я пришел в храм – душа позвала. А тут как в конторе продзаготовительного комбината – поди туда, напиши справку, принеси бланк. И креста нужного нет. Ну, нет, так нет. Сам сделаю. И веру свою, и народ свой, и Родину свою пойду защищать. Сейчас это главное для человечества, а значит и для Бога. А где при этом вы? Не видать вас. И зачем вы народу? Что, еретиком меня назовёшь? Или одержимым? Валяй! Только тяжело народу без духовных отцов, сейчас особенно. А вы приняли позу обиженного страуса – голова в песке, задница к всеобщему пользованию. Ладно, брат, прости. Пойду я. Дел ещё невпроворот.
– Постой. Пойдём со мной. Кажется, у меня ты найдёшь, что ищешь.
– Богатый выбор. Судя по виду – не новодел. Старые вещи.
– Выбирай.
– Сколько стоить будет?
– А сколько дашь. Деньги мне не особо нужны. Я, выражаясь вашим языком, комендант прихода. Я тебе помог – ты мне. Люди должны помогать друг другу.
– Годится. Сразу видно делового человека. Я это возьму и эту цепочку. Выглядит прочной и не слишком тяжела. Да нет! Зачем мне золото и эти каменюки? Ты бы сдал их в музей. Если представляют историческую или художественную ценность – то дело. А нет – в Америке на самолёты и грузовики поменяют. Они сейчас нужнее. Нет, ты не подумай – моё личное мнение. И вот, возьми. Это все деньги, что есть у меня. Не возьмёшь – и я не возьму твоих подарков. Бери, сгодится. Ещё у меня должник один есть. Попробую угля вам достать. Зима нынче суровая будет.
– Вот уголь – сейчас дороже золота. А я думал – чем приют топить?
– Приют?
– Мы детей эвакуированных да и просто бежавших от немца приютили. Подкармливаем, кров предоставляем, писанию Божьему учим.
– Так что же ты молчал, недопырь? Этого не надо скрывать.
– Да и хвалиться этим негоже.
– Зачем хвалиться. А люди знают? Может, помогли бы чем. Кто продуктами, кто одёжей. Я, наверное, наших подключу. Может, придумаем что вместе. А много детей?
– Под две сотни уже.
В общем, после благословения старого священника, который тоже со мной поговорил, полетел я в контору. А там – Порфирыч собственной персоной. Проговорили несколько часов. Он вернулся из Москвы не с пустыми руками – сорок новейших противотанковых ружей привёз и боеприпасы к ним. Теперь у нас Отдельный истребительно-противотанковый батальон НКВД. И две сотни ППШ, и пять сотен СВТ, две батареи сорокопяток, батарею 37-мм зениток и десяток зенитных пулемётов ДШК. Живём! Вот только сокрушался, что брони не дали. Ни танков, ни бронеавтомобилей.
– Ага, а ещё эскадрилью ИЛ-2 для прикрытия. И так – отлично. Теперь людей поднатаскать – и в бой. А кто комбат? Вы, Тимофей Парфирыч?
– Нет. Пришлют комбата. А ты ротой займись. Ротным у тебя будет Александр Тимофеевич Степанов, знаешь такого?
– А то! К сыну меня пристроил.
– Или его к тебе. Ты зачем в церковь ходил? И так как белая ворона, а ещё по церквям шастаешь.
– Уже доложили? За благословением я ходил. И там проблему нашел, требующую нашего вмешательства.
Я изложил Порфирычу о приюте, попросил помощи. Он хищно оскалился.
– Святошам помощь потребовалась?
– Вообще-то нет. Я случайно узнал. Это нам помощь их нужна. Если им предоставить помещения и полномочия, да просто кивнуть, разрешая – они половину забот об эвакуированных взвалят на себя. Как ни говори, а у церкви грандиозный организаторский опыт.
– Религия – опиум для народа.
– Тимофей Порфирыч, я тебя умоляю, не повторяй ты этой чуши! Да какая разница, кто так сказал. Это было верно тогда, не актуально сейчас. И вообще первый коммунист на Земле – Христос.
– Что?
– Ты что, не знал? Он же призвал людей построить царство небесное на земле, считай – коммунизм, где всё будет общее, где каждому по способностям и труду, где не будет рабов и господ. А буржуи его распяли.
– Кузьмин! Смирно! Кругом! Марш!
Вот так. Рот мне заткнул.
Укрощение строптивых
Я – в роту. Пока шёл думал, как же сделать, что задумал. Опять – команда, авторитет, фокус?
А в роте – анархия – мать порядка! Пьяная анархия. Ненавижу ментов. А тут их – чуть не сто пятьдесят. И все расслабленные. Разорался, как резаный. Не помогло. Пришлось свернуть пару челюстей.
– Я вас, сукины дети, научу Родину любить! Или вы забыли, где находитесь? Это армия или где? Вы на службе или как? За махновщину буду на месте расстреливать!
– Кто же тебе даст!
Этому умнику я прострелил ногу тут же.
– Кто мне помешает? Я лучше вас тут положу половину, но зато в другой половине буду уверен на все сто! Родина вас кормит, одевает и обувает для чего? Чтобы вы водяру, мрази, жрали? Элита, гля! В Брестской крепости гарнизон месяц бился без еды, воды и надежды. Тоже – НКВД, но видно, другое НКВД! Вот они элита! А вы – бараны. И немец вас будет резать, как скот. Встать в строй! Да, уберите эту падаль отсюда. Он больше не из нашей роты. И сомневаюсь, что вообще в органах задержится. Нале-во! Бег-ом! А-арш! Да, да, бегом! Основное средство передвижения военнослужащего на войне – его ноги. И от того, как скоро вы можете менять своё местоположение – зависит продолжительность вашей жизни. Если вы покидаете место обстрела быстрее, чем противник успевает переставлять миномёты – вы будете жить. Нет – вы корм червей. А какая разница, где вы будете кормить червей – здесь или под Смоленском? Что, барашки, задохнулись? Как же так? Я – в «доспехе», а вы нет. Но я ещё и разговариваю. Бегом! Пока пирожки домашние из вас потом не выйдут!
Пока бежали, думал над таким парадоксом – почему серьёзные, в общем-то, дядьки, менты, попав в роту, вдруг почувствовали себя полностью свободными от… от чего, кстати? Почему они вдруг превратились в безответственных щеглов, нажрались, зубоскалили, как новобранцы из глухой деревни? Это на них выдёргивание из привычной среды так подействовало или что? Или они себя почувствовали молодыми призывниками? Молодость вспомнили? Так ведь то, что можно салаге – нельзя уже отслужившему.
Ну ничего, сейчас через ноженьки до вас дойдёт, что здесь вам не тут! Что и тут есть командиры, дисциплина и ответственность! И всё наладится. Ну, есть ещё одна мыслишка. Ментов всё-таки я не люблю.
Когда основная масса окончательно выдохлась, я остановил эту толпу, выстроил в строй.
– Если кто-то считает, что излишне суров или требуемое мною – чересчур для вас – пожалуйста, заполняйте рапорт о переводе. Избавьте себя и нас от вашего общества. К жене, под юбку, подмышку нюхать. Ворам наколки пересчитывать. Война – забава только для настоящих мужчин, а не для мальчиков в военной форме. Немец – зверь серьёзный и голой жопой его не испугаешь. Я понятно объясняю? – закончил я фразу любимой присказкой мультяшного Добрыни Никитича из любимого мультфильма сына.
– Запомните, пять литров пота на войне заменяют литр крови. А в каждом из вас не более пяти литров крови, а потерять нельзя и грамма. Поэтому вы спустите по тонне пота, но научитесь побеждать и выживать. И именно в такой последовательности. Не только выжить, но создать условия невозможности выживания противника. Отдышались? Бегом!
При следующей остановке для «передыха» я обратился к строю:
– Если кто-то считает, что не нуждается в подобных тренировках, три шага вперёд! У этих товарищей сейчас будет принят экзамен досрочно и они освободятся от тренировок.