Живой! Живой! Пронесло! Ух, ё-моё, бога – душу – мать! Громыхнул выстрел пушки, лязгнуло, танк качнулся, закашлял пулемёт, плюхнулась в смятый куст малины гильза, испуская вонь сгоревшей взрывчатки. Задохнуться боитесь? Пахнет плохо? А Малому хорошо было получить такой «гостинец» меж ушей?
Да я вас!
Ярость вскипела во мне, руки-ноги опять стали послушны, а в голове кристально чисто – план.
– А ларчик-то просто открывался!
Если гильзы выкидывают, то люки не задраены, а может, и вовсе открыты. А значит, танк этот – не крепкий орешек неприступной крепости, а проходной двор вокзала. Выхватил из подсумка последнюю гранату, взвёл. Есть ещё одна – Ф-1 в кармашке под мышкой, в месте, не прикрытом бронёй (я и забыл – я в «доспехе», слава адреналину!), но это для меня, для самоликвидации. Пополз на лопатках на выход. Танк бухнул ещё раз, что-то зажужжало – башню, что ли, поворачивает? Вот, показался свет. Продолжаю ползти. Только бы не поехал!
Выбрался. Надо мной курсовой пулемёт. Делать всё надо быстро, чтобы они ничего не поняли. Подтянул ноги, схватился за грязный трак, вскочил, ещё прыжок – я на броне! Башня повёрнута вбок, двустворчатый люк сбоку открыт.
– А, суки!
Ударил гранатой о башню и сунул её в люк, столкнувшись с удивлённым взглядом внутри танка. Я ему улыбнулся победно – я их сделал! – и спрыгнул вниз, гася скорость приземления привычно – перекатом через плечо.
Оказался на ногах, но сидя – ё! – немец в двух шагах, уже ружьё своё со штыком поднимает на меня. А у меня автомат неизвестно где, пистолет в застёгнутой кобуре, я на одном колене, вприсядку. Кирдык! Я опять внутренне помер – не успеваю. Но, как говорят самураи – не знаешь, что сделать – вперёд! Успею, не успею – попытаюсь! Сзади грохнул глухой взрыв в танке, я рванул вперёд, потянулся за ножом за плечом…
Меня никогда не били кувалдой. А я ею часто бил (не людей, конечно). Но в этот момент мне в грудь прилетело так, будто кувалдой. Я почувствовал, что меня снесло с ног, опрокинув на спину. От боли в глазах так сверкнуло, что я ослеп.
Он выстрелил. Успел. И попал. В меня. В грудь. Он убил меня!
Но я пока ещё думаю, значит, живой! Пока. Дышать не могу! Пусть! Его я с собой заберу! Где он?
В глазах чуть прояснилось, сквозь красную занавесь я его увидел. Идёт на меня, винтовку вскинул – штыком бить будет? А вот хер ты угадал! Только бы не спугнуть!
В тот момент, когда он наносил удар, я вывернулся, выгнулся, фактически встав на лопатки, и ударил его ногами в голову. Попал. Плохо, что в каску, но попал! Он упал, я на него, пополз по врагу, вминая в него, как мог сильно, кулаки, локти, выдавливая воздух. А что? Я не дышу – пусть и он не дышит! Добраться до его горла! Задушить, задавить! Удушу! Отомщу!
Он перехватил мои руки, не дав им сомкнуться на его горле. Сволочь! Я давил всеми оставшимися силами. Красная занавесь стала темнеть. Я уже ничего не видел. Здоровый лосяра! Никак не мог одолеть его! А каждая секунда – в его пользу. Я уже умер, но двигаюсь пока.
Ударил головой. Чёрт, каской по каске! Без толку!
Силы меня покидали. Я уже не мог его перебороть. Отомщу! Загрызу! Последние силы мобилизовал, рванулся, вцепился, как я думал, в глотку, сжал челюсти, рванул. Рот чем-то наполнился, влажным. Визг резанул по ушам. Вытолкал языком изо рта что-то, вцепился снова, опять сжал, рванул.
Его руки, удерживающие мои руки, ослабли. Дёрнул, вырвал, ударил, вцепился пальцами в мягкое горло. Как я ликовал! Самое желанное – вот! На последней секунде жизни вцепиться в горло своему убийце!
Но мне не дали. Чья-то сила оторвала меня, отшвырнула. Я заревел зверем, выпуская последний воздух из лёгких.
– Живой ещё! Зверь! – донеслось грохочущее издалека.
– Дядь Вить, дыши! Дыши, дыши! Я броню уже снял! Дыши!
Кадет? Откуда Кадет? Я его в лесу оставил. Если я умер, а я его слышу – он тоже погиб? Как?
– Дыши!
Я попытаюсь! Вздохнул. Гля! Как больно-то!
– Дыши!
– Дышу. Кадет? Ты как здесь?
– Мы с Мельниковым к вам пробивались.
Над головой бухнула танковая пушка, загремел пулемёт. Я рванулся – как же так? Я же убил их! Не добил?
– Дядь Вить, лежи! Это Алексей в танк залез.
– Какой Алексей?
– Мельник.
При разговоре Кадет меня постоянно дёргал, тормошил. Я злился на него, не понимая, что он снял с меня, как с луковицы, все слои одежды, теперь перевязывал. А зрение почему-то не возвращалось.
– Что-то я не вижу ничего. Когда мне глаза выбило?
– Ой, извини, Виктор Иванович, каска у тебя сползла, сейчас сниму.
Снял, стало видно силуэт Перунова.
– Что там немец?
– Живой. Наверное. Не шевелится. Мельник его пинками избил, когда я вас оттаскивал.
– Свяжи. А то этот гад здоровущий, как лось. Еле свалил. Куда он мне попал?
– Прямо в сердце стрелял. Пустой рожок автомата и броня сдержали пулю. Где-то в груди застряла. Крови-то натекло!
– Кровь толчками выходит?
– Нет, просто льётся. И не пузырится, значит, до лёгких не дошла. Я запомнил всё, чему учили. Мельник! Лёша! Кинь пакет!
Я опять закрыл глаза. Навалилась какая-то усталость и апатия. Мне было холодно и трясло. От холода, адреналина или потери крови?
– Ну, вот всё! До медсанвзвода дотянет. Туда надо – пулю доставать и зашивать.
– Ага. А где он? Как там бой?
Словно в ответ на мои слова, пулемёт танка опять разразился серией коротких очередей, а в перерывах матов Мельника:
– Сидеть тихо, …! Пока дядя Мельник не разрешал через дорогу бегать! Уть, ты какой! … шустрый! Успел? Полежи! Стоять!
– Ты немца связал? Иди добей!
– Ага, сейчас!
Миша кинулся к немцу, я, схватившись за грязное танковое колесо, пытался встать. Встал, влажные тряпки, которыми Кадет меня укрыл, сползли. Холодно! Терпи! Бой не кончился!
– Что там, Мельник?
– Не даю им дороги! А Степанов давит с той стороны. А «лешие» человек тридцать уже на поле положили. Как куропаток их бьют, в полёте. Всё! Кончились, что ли?
Пулемёт замолк, верхний люк откинулся, высунулся Мельник, сел на броню, ноги оставил в танке, долго всматривался вперёд. Весь вымазанный в грязи, крови, ещё в чём-то.
– Наши! Наши! Кончились немцы! – радостно заелозил он по танку задницей.
– Ты ранен?
– Нет. А, это? Это – твоя работа. Тут, внутри, как на скотобойне. Чем ты их так? Гранатой? Люк был открыт? А я и гляжу, немцы – в фарш, а танк цел. Я вниз всё поспихивал. Его теперь отскребать замучаешься. Лучше сжечь. А жаль – танк почти целый. Нам бы танковая рота не помешала бы.
– Вот и займись этим. Там снизу люк должен быть, чтобы их смыть. А что с остальными? Где Шило?
– Тут его разведчики лазят. Мы же вместе тебя выручать бежали. Мы остались – они дальше пошли. А, вот и он. Долго жить будешь, Шило, только тебя вспоминали!
Семёнов, тоже в грязи с ног до головы, но довольный и возбуждённый, шёл через кусты по следу танка. Увидев меня, сразу посерьёзнел:
– Сильно ранен?
– Живой вроде. Кадет говорит – до сердца пуля не достала.
– А я вижу – барахтаешься на этом, – он пнул застонавшего немца, – жив, думаю, Медведь, дальше побёг. Там, за кустом – целая поленница из немцев. Это не мы. Твои, старшина?
Я пожал плечами:
– Из-за кустов пулемёт бил по Малому. Я туда – две гранаты, а оттуда – танк. Чуть не задавил меня. Хорошо я меж гусениц попал, а не под них. Что Малой?
– Живой. Две пули – одна в ноге, вторая, навылет, в плечо. Лежит – встать не может – бревном его по каске ударило сильно, когда завалило. В тройке у него один – убит, а второй только оглох чуть – в бронетранспортёр лазил за патронами, там и нашли его без памяти.
Кадет накинул мне на плечи мою куртку, мокрую плащ-палатку.
– Там, в куче, – продолжил Шило, – один – офицер. Я в их погонах не очень разбираюсь, но похоже – капитан. Они, видимо, к атаке готовились под прикрытием танка, а тут…
– Медведь пришел и всю малину оборвал, – рассмеялся Мельник. Смеялись все, кроме меня – больно. Напряжение боя отступало.
– Надо к своим идти, доложить, – предложил Шило.
– Надо часового у танка выставить и дома прочесать, вдруг недобитки какие? Танк захватят или в спину стрельнут, – внёс я своё предложение.
– Точно. Кадет, Мельник – сопроводите старшину до медиков, пленного – до особистов, остальное – на мне, – в голосе Шила почувствовались командирские нотки.
– Есть! – ответили бойцы моей тройки. Мельник поднял за воротник немца, пихнул его коленом под зад, погнал по улице. Я – за ним. Кадет взвалил на себя мой бронник, разгрузку, автомат, пыхтя, пристроился замыкающим. Я достал пистолет, с помощью Мельника – взвёл (левая рука полностью отнялась).
У встретившихся бойцов узнали, что ротный – в медсанбате, развернутом в здании школы.
– Ранен? Серьёзно?
– Легко. Царапина, но глубокая. Обещал – зашьют, перевяжут, снова поведёт нас, – ответил мне комвзвода-2. Приказал пока прочесать посёлок и занять оборону фронтом на запад по окраине.
А вот о бое у моста, слышимом нами, но не видимом за гребнем высотки, они знали не больше нашего. Потом нам встретились бойцы батальона дивизии, что наступала с востока. Они шли группками на звук боя, к мостам, во все глаза пялились на нас.
– Чего вылупились? – не выдержал я, – кто старший? Кто командует?
Наперерез нам пошёл один из них. С немецким автоматом, в прожжённой шинели с оторванной полой. Оказался капитаном, комбатом. Именно он и руководил атакой. Поздоровались, взаимно представились. Он поблагодарил за помощь во взятии полустанка.
– Ты сам откуда, капитан? Кем до войны был?
– Тульский я. Как догадался, что из запаса?
– Вид у тебя и разговор не кадровый. Но это не страшно. Раз жив до сих пор, значит – хорошо воюешь. Вы бы, пока идете, повнимательнее по сторонам – может, прячутся ещё немцы.
– Не первый день воюем. Ещё под Ельней начинали.
– А что ж бойцы так скудно вооружены? Смотри сколько вокруг оружия и амуниции трофейной валяется. Подбирай, пока я добрый. Потом, как меня заштопают – всё сами загребём.