– Пушки увели от моста? – спросил я его.
Санёк закивал головой, сморщился от боли в шее.
– Три годные, одна – нет, как оказалось, – сказал он с набитым ртом.
Я тоже стал есть. Молчали, только ложки стучали по котелкам. Когда все поели, я закурил.
– А, знаешь, Александр Тимофеевич, это даже хорошо, что мост не взорвали, – сказал я, выпустив струю дыма.
Он сел резко, наклонился ко мне:
– Это как? Что ж хорошего?
– По пути сюда немец форсировал множество рек и без мостов. И не такие, как эта. Один Днепр чего стоит. Под огнём форсировали. Отсутствие моста их не остановит. Задержит – да, задержит. На сутки. Двое, если понтонные парки отстали. У них ведь хорошо развиты переправочные средства и большой навык в этом. Блин, как объяснить? Как объяснить, если сам едва понимаю. Ладно, давай спрогнозируем, как говорила моя жена…
– Ты же не женат.
– Да? Надо же. Ладно, дело не в этом. Представь – мост мы взорвали. И немцу становится не принципиально – где переправлять передовые ударные кулаки – здесь, выше течением или ниже. Разведку они переправят везде. Захватят плацдармы, нащупают дырку в нашей обороне. Через двое суток от сегодняшнего утра там переправляется батальон танков и полк мотопехоты. И идёт громить наши тылы. Мы сами уйдём и будем принимать бой с марша. Или нас уничтожат ударом с двух-трёх сторон здесь. Мост они потом спокойно и отстроят.
– Нерадостная картина.
– Точно. А теперь то, что есть. «Лешие» редкими, но меткими выстрелами не столько срывают ремонт моста, сколько его тормозят. Переправившаяся на плавсредствах пехота противника легко выбивает наше боевое охранение и захватывает плацдарм. Но продвинуться мы им не дадим. Нельзя дать. Запереть их на пятачке плацдарма, но создать вид, что нам это очень трудно. Что они о нас знают, что увидели? До полка очень наглой пехоты, умеющей хорошо бегать. Из тяжёлого оружия – то, что у них захватили, ну и батарея ещё сверху, может быть. Для них это – плюнуть и растереть. Надо заманить их танки сюда, за мост. И устроить им сюрприз в виде полноценного противотанкового дивизиона и десятков противотанковых ружей. А, оборзевшая пехота с гранатами! То есть я и вы. Но – аккуратно. У них не должно возникнуть соблазна в ближайшие сутки искать другую переправу. Заманить их на наше поле боя и дать его на наших условиях.
– Но потом они станут искать.
– Может быть. Сутки – ремонт моста, сутки – бой, с потерей пока неизвестного количества танков, ещё сутки – поиск переправы, сутки переправа. Мы – в двухкратном плюсе. И время выиграли и танки их побили. А без танков они побеждать не умеют, поверь мне. Надо сейчас закрепляться. У нас сутки. Чем крепче в землю зароемся – тем дольше проживём.
– Надо эту мысль комбату донести.
– Донеси.
– А ты?
– Скажи, что сам придумал. Шел, шел, споткнулся, головой ударился и придумал. А мне не положено думать. Ты у нас капитан или я? Моя работа – под танки гранаты кидать. С автоматом бегать. Это моё. Иди же, Степанов, время идёт. Пострадай для общего блага. Пусть Ё-комбат пригласит немецкого генерала на наш ринг. А уж мы ринг будем готовить. Что рты пораскрывали? Лопайте быстрее! Нам надо много-много копать. И быстро. К утру тут должна быть «линия Сталина». Цигель, цигель, ай люлю!
Работа кротового суслика (копать, бегать и свистеть)
Во-от! Все роют, как кроты, а я не могу – я раненый (и пьяный). Хожу, командую, «рулю». Не зря. Отловил группу бойцов во главе со старшим сержантом. В руках – пилы, топоры. Оказалось – в лес, деревья на перекрытия валить.
– Не понял я тебя, старший сержант. Сержанту голова для чего дадена? Кашу в неё есть и каску таскать? Вон же ветка чугунки. Тебе готовые перекрытия и скрепление. Рельсами яму перекрой, шпалами перпендикулярно, костылями пришей – землянка или огневая точка готовы. Путь всё равно повредить надо, чтобы немец им долго не смог пользоваться. Понял? С тебя махра за науку.
Взялся помогать, так до конца. Пошли искать путевой инструмент. А у сарая путейцев – скучающий часовой.
– Кого караулишь, пехота?
– Пленных, мать их растак! И не сменяют. Все пообедали, а я всё стою.
– Открывай, нам инструмент нужен.
– Так он с другой стороны, со стороны пути. Здесь помещение для отогрева путейское.
Сержанта с бойцами послал за инструментом, сам остался.
– И много их там?
– Дюжины три.
– Ни фига! Богатый улов. Ну, ты ещё покарауль, а я сейчас что-нибудь придумаю. Мои ребята пашут, а эти «сверхчеловеки» прохлаждаются? Не пойдёт!
Заставить их работать на благо нашего батальона – идея соблазнительная, но их же охранять нужно. А охранники – копают. Отрывать их – то же на то же. Медсанбат!
Легкораненые сидели на кирпичах, курили, гутарили в ожидании транспорта. Угостил их куревом.
– Ну, что, сачки? Кончилась для вас война?
– И когда же она кончится?!
– Есть желание ещё послужить на благо Родины?
– С удовольствием бы. Так не пустили врачи в строй.
– А в строй и не надо. Там пленные сидят, скучают, бедняги, от безделья. Их хотел заставить работать, так чтобы хребты затрещали, но боюсь – разбегутся. И в охрану им приставить некого – все позиции готовят. Вот, думаю – я копать не годный, прогнали меня ребята, а вот немца покараулить – в самый раз. Я его одной рукой пристрелю. Есть добровольцы помочь мне?
Нашлись. Отобрал дюжину ходячих.
– Вас хоть кормили?
Так и знал – не успели. Повёл к Тарасенко. Пока мой «комендантский взвод» питался, инструктировал старшину.
– Тарас, там ещё есть легкораненые. Наши и из дивизии. Голодные.
– Как я паёк спишу?
– Так не за просто так. Пусть трофеи собирают. А не ходячих, сидячих поставь на снаряжение лент пулемётных. Из немецких винтовок пусть патроны достают. Нашим пушкарям выдай трофейные пистолеты и автоматы вместо винтовок. Там сориентируйся по сколько на расчет, в зависимости от трофеев. И своей тыловой команде раздай пистолеты и автоматы. С ними удобнее, чем с винтарями. Если хватит автоматов – шоферам выдай. Пулемёты все – в роты. Винтовки пусть сдадут, а то побросают где попало. Их, вместе с трофейными карабинами, сдашь заму по тылу батальона. Я с ним переговорю – в тыл отправит, на формирование частей. Эта мысль ясна?
– Чего ж тут не ясного? И своих отправлю, как освободятся. Трофеи – дело серьёзное. Технику тоже брать?
– Конечно! Не вечно же на кобылах-то промышлять. Бензин, соляру, керосин, моторные масла – собрать. Вот, только вспомнил! Фляги у немцев неплохие, а у нас у половины – стеклянные. Обменяй. Их горючей смесью наполним – танки жечь будем, всё больше пользы. Что-то ещё хотел сказать.
– Иди уж, Виктор Иванович, не дети малые, разберёмся. Тут и Школеров меня инструктировал, и ты, сейчас ещё Степанов подвалит, цэ-у давать будет. Вспомнишь – скажешь.
– Ну, давай!
Ребята поели, вооружили их трофейными пистолетами и автоматами, показал, как это работает, повел к сараю с пленными. Там, произнеся «заклинание», положенное по уставу при снятии часового с караула, отправил его обедать, сам открыл широкую дверь. Первый, кого я увидел, был тот самый немец, что чуть меня не застрелил. Только теперь с перевязанным лицом (я, оказалось, ему пол-лица отгрыз). Он засучил ногами, отползая поглубже. Я усмехнулся. Боится – это хорошо. Передвинул автомат под руку, навел на немцев.
– Кто понимает русский?
Молчат. Блин, где Кадет? Покричал, докричался – бежит.
– Скажи им – надо работать, арбайтен, шнеллер. Кто не будет арбайтен, того пуф-пуф, расстреляем. Потом сварим и съедим. Переводи, переводи. Смотри, какие глаза у этого, недоеденного. Э, это не надо переводить. Спроси – они поняли? Тогда встать!
Немцы поднялись. Не все. Двое остались лежать.
– А эти что?
– Раненые.
– Нам такие не надобны.
Две короткие очереди моего автомата.
– Ещё им скажи – при малейшем нашем ими недовольстве – стреляем без предупреждения. Перевел? Ребята, слышали? Чуть что не понравится – вали их и в пинки. Оказывают сопротивление или попытаются бежать – стреляй без раздумий – их в Европе пятьсот мильёнов, ублюдков этих.
Сначала погнал их к медэвакопункту. Там я видел большую воронку. Раздали немцам лома, кирки и лопаты – выкопали большую и длинную яму. Это будет братская могила нашим пацанам.
– Нет, ребят, гони их к чугунке. Хоронить своих сами будем. Пошли путь разбирать и шпалы доставать. Кадет, иди. Отдохни до вечера. Если что – скажешь, я разрешил. А с вечера и всю ночь опять копать будем. Давай, давай! Шнеллер!
Подбегал Колька Школеров, старлей, зам по тылу нашего батальона. Протрещали с ним час, а может, и больше. Хороший парень. Двадцать два всего, а старший лейтенант. Из студентов. Учитель. Успел даже повоевать два дня взводным. Потом ранение – госпиталь, звание старлея, медаль «За отвагу».
– Хорошо – погода плохая, – скаламбурил он напоследок. – А то бы сейчас покоя их самолёты не дали.
Окликнул Степанова. Шёл он грустный.
– Досталось?
– Ага.
– Рассказывай.
– Тебе как? Как было или литературно?
– Нет, человечески.
– Наполеонами херовыми нас назвал, – вздохнул ротный, – и полчаса меня распекал. Жизни учил. Что бы, значит, я тобой командовал, а не ты мной.
– Ты ему сказал, что это моя идея?
– Нет, конечно. Он сам допетрил. Спросил только ехидно о твоём самочувствии. Просил вперёд батьки в пекло не лезть.
– А, значит, он сам задумал то же самое! А теперь сомневается. Думает, что если мы допёрли, то и немец его задумку разгадает. Для этого и отвел твою роту. Пушки где позиции готовят?
– Наши – на этом склоне, трофейные – на том.
– А энпэ он где задумал ставить?
– На гребне.
– Ну точно! На виду немца окапываются, а ночью отойдут. А глубоко копают?
– Да нет. Как-то странно роют. Сразу везде. И окопы, и ходы сообщения. И по пояс не закопались.
– И не будут. Если я правильно понял Ё-комбата – это ложные позиции. А основные – ночью копать будут. Во, я же говорил – вторая рота обедать идёт. Спорим, два взвода из трёх здесь останутся?