Я собрал людей, выжившие поведали нам об «атаке», я дал этому свою оценку:
– Чем так воевать, лучше сразу застрелиться! И немец жив, а наши – нет. Мост не взяли, людей потеряли. Если бы капитан выжил – лично пристрелил бы придурка. Не дорога своя жизнь – твои проблемы, а людей в расход пускать без толку – преступление. Предлагаю каждому обдумать то, что произошло и как надо было сделать. Нам тоже подобные мосты форсировать. И наилучший вариант действий необходимо выработать коллективным, так сказать, разумом.
Они думали, подходили, рассказывали, обсуждали меж собой. Это хорошо. Это не разложение, не разброд и даже не демократия. Жизнь каждого из них не только в их и моих руках, но и в руках их боевых товарищей. Должны уметь думать головой до боя – в бою некогда. Если я расскажу порядок действий (а в правильности этих действий и сам был не особо уверен, так давлю пафосом), они выслушают, кивнут, забудут. А при подобной «проработке» – засядет на уровне условного рефлекса. Что мне и надо.
Был и ещё один необычный «персонаж». Этих двоих отловили дозорные. Они спали у костра, при окрике пытались стрелять. Но спали крепко, и мои дозорные стояли так близко, что скрутили разом. Оба грязные, вонючие, обросшие, оборванные. Форма без знаков различия и явно с чужого плеча. Документов нет. Но один из них стал «корячиться» и «качать права» – утверждал, что он капитан, начштаба батальона, требовал соответствующего обращения. По повадкам стало видно кадрового командира, и дозорные не стали их «усмирять» методом погашения света ударом по черепу, а привели ко мне. Вид моих ребят был предвкушающий. Ждали зрелища. Любому человеку приятно, когда на их глазах унижают «начальника».
Капитан и меня начал строить, увидав всего лишь старшинские лычки.
– Где ваш батальон, гражданин? – тихо спросил я, закипая. Только перед их «явлением» разбирали действия на мосту ещё одного капитана.
– Мой батальон уничтожен. А какое это имеет значение?
– А где ваша форма, документы? Где ваши люди?
Второй, что был с ним, сразу поник, но этот взвился:
– Я не обязан отвечать на ваши вопросы! Кто здесь старший?
– Я. Я – старшина Кузьмин, командир сводной роты отдельного истребительного батальона. И это мои люди. А вот кто вы такие – я не знаю. И на слово верить вам не собираюсь. В былые времена в воинской среде бытовало понятие «честь мундира». Народ кормил и содержал воинов, которые не приносили никакой пользы народу. Никакой. Но – кормили и содержали. Потому что в случае нужды – войны – шли на смерть с честью и доблестью. А в отсутствие войны должны к ней готовиться. А мундир – это знак, что ты – смертник, что ты готов исполнить свой долг с честью и достоинством. По тебе видно, что ты – кадровый. Вот скажи мне, «капитан», для чего народ наш кормил тебя и содержал все эти годы? Молчишь? Молчать! Я за тебя отвечу. Чтобы ничего тебе не мешало посвятить себя долгу. Чтобы ты научился не только погибать, но и побеждать. Крестьяне и рабочие ночей не спали в полях и у станков, чтобы тебя накормить, снабдить оружием. Чтобы ты повел их к победе. И что получилось? Эти же мужики-работяги пришли в твой батальон, надеясь на тебя, уверенные, что все эти годы и ты ночей не спал, учился бить супостата. Где эти мужики? Где твои кормильцы? Их ты погубил! А сам под них замаскировался, солдатскую гимнастёрку надел! Смерти испугался? А они? Они не боялись?
– Ты не терял людей? – выкрикнул капитан. Он тоже был в ярости, бледен, кулаки сжаты. Сейчас прям кинется бить меня.
– Терял. И сам умирал. И многие погибли. Но мы пожгли десятки танков, сотни немцев навсегда успокоили. Я дал им почувствовать не только горечь потерь, но и радость побед. И мы ещё в строю. А ты?
– Дай мне взвод, я докажу!
– Нет. Ты потерял часть свою и честь свою. Нет тебе веры, как я людей тебе доверю? Как они в бой пойдут за тобой? Если будут в тебе сомневаться, как?
– Мы дрались, сколько могли, – вдруг сказал второй, – а потом никого не осталось. А кругом они. Я притворился мертвым. Нашел капитана – он был без сознания. Я его переодел. Он не сам. Я подумал – найдёт нас немец, увидит командирскую форму, обоих и грохнет. Вот уже неделю и идём.
– Ну а ты кто?
– Я водитель. Я комбата возил. А потом машину мою разбомбили, комбата убили, ребят всех побили. Вот только товарища капитана и нашёл. Всё не так страшно. Одному хуже.
– И куда вы шли?
– Как куда? – удивился водитель. – К своим!
– И кто же это тебе свои?
– Ты это брось, старшина! – вмешался «капитан». – То, что плохо дрались – верно. И что драпали – верно. И много других грехов за мной – но вот врага из нас не делай! Не были и не будем мы предателями!
– Это мы будем посмотреть.
– Смотри. Только внимательно смотри. Оружие нам верните и в строй определи – увидишь.
– Так и быть. Расстрелять я вас хотел. Отговорил ты меня. Пока.
– Не имеешь права!
– Ха! Тут, в лесу – я – царь, и Бог, и господин. А до наших ещё дойти надо. Разброда, паникёрства и предательства – не допущу. А к своим людей выведу – там и суд мне будет. Там. А немец здесь судит. За любую оплошность судит. Уведите их. Накормить, переодеть, вооружить. К Топору их в группу.
Пример гуманности противника
Много, слишком много времени мы потратили, чтобы пересечь этот лес и выйти к городу. Хотя было около полудня, устроились на привал, попрятавшись. Дорога по лесу измотала людей до предела. Выставили дозоры. Я присоединился к Шилу, залегли на опушке, в бинокль разглядывали панораму перед нами.
Городишко так себе. От большой деревни отличался наличием фабрики и ещё нескольких мелких предприятий. Но стоял этот город на восточном берегу реки. Река тоже так себе, но с обрывистыми берегами. Поэтому за город был бой – поле было перепахано воронками, за рекой – разбитые окопы, перед рекой – побитые танки. На поле боя копались люди в нашей форме без обуви и ремней, под охраной. Охрана невелика – три мотоцикла с пулемётами и до взвода пехоты редкой цепью.
Разведчики Шила уже вчера вышли сюда, ночью провели разведку города и переправы. Теперь Шило докладывал. Войск в городе не много – реммастерские, комендантская рота, охрана трёх складов и моста. Итого 300–400 человек. Грабят и пьянствуют. В овраге – лагерь военнопленных, что работают на поле по сбору оружия и боеприпасов, на складах. Лагерь временный, наспех сооружённый – колья с колючкой по верху оврага, две невысокие вышки с пулемётами, пост на воротах с пулемётом и караул. Пленных до пятист человек. Неходячих сразу расстреливают. На наших глазах застрелили ещё троих. За что – мы не поняли. Бежать они не собирались, на немцев нападать – тоже. Может, развлекаются? Суки!
Я планировал потемну обойти город. Но от увиденного – передумал. Глубоко втянул ноздрями воздух:
– Шило, мало разведданных. Чуешь, чем пахнет?
Он с непониманием смотрел на меня, потом глаза вспыхнули:
– Боем?
– Боем, Володя. Только по уму всё сделать надо. Понял? Хотел я обойти город подобру-поздорову, да видимо, не судьба.
– Теперь да. Мы, как обычно, везде и негде?
– Да, именно по этому варианту и сработаем. У страха глаза велики. И ещё продумать надо, как эту прорву пленных увести, отсортировать, скрыться и не попасться. Так что пошли, Вован, думать будем.
– Командир, глянь!
По дороге гнали толпу пленных, дюжины три. Конвоировали их всего-то семь немцев. Но вид наших пленных был больно жалок, будто в плену они не несколько часов, а несколько лет. Проводив эту процессию взглядом до моста, я махнул рукой отход, но опять обернулся. Какая-то мысль-заноза впилась в подсознание при виде этой группы пленных, но что за мысль – не удалось понять.
Оттянули отряд глубже в лес, Шило рассылал разведчиков, я пока решил отдохнуть, отложив совещание. Надеялся, что давешняя искра мысли разгорится, но не сложилось. Зато взремнул.
На закате собрались, обобщили имеющиеся данные, начали трудиться над выработкой плана. Устроили «мозговой штурм», хотя никто из участвующих не знал подобных методик.
А терзавшее меня предчувствие «всплыло», но не в моей голове, а как ни странно, было озвучено нашим «нач тылом» – Антипом:
– Может, под пленных и конвой сработаем? Трофейного тряпья и оружия у нас много.
Вот оно! Вот та идея, что родилась у меня, но потонула в мути измученного болью сознания. Я чуть не подпрыгнул. Но, это даже хорошо, что не я предложил эту идею – проще будет её критически оценивать, избегая поспешности и ошибок. Самого себя критиковать – прямой путь к шизофрении. Так, незаметно, и зашипишь: «Моя прелес-с-сть!»
Итак, план составлен, ответственные назначены, сроки определены – завтра на закате, началась подготовка. Как определил со смехом разжалованный капитан, тоже приглашённый на совет (что бы я не говорил – самый старший из нас всех по званию и боевому опыту, кадровый ведь офицер), к цирку с маскарадом. Несмотря на смех, добродушный, кстати, план он горячо одобрил:
– Безумству храбрых поём мы песню!
Вот так как-то. Но это план. А жизнь – она штука противоположная любым планам. Или перпендикулярная.
Маскарад
Моросил типичный осенний промозглый дождь. Земля под ногами превратилась в месиво, дорога – в кашу. Затянутое тучами небо скудно делилось светом.
Солдаты на посту зябко кутались в плащи, жались к хлипкому навесу остальные из караульной команды. Взвод, охранявший собирающих трупы пленных, сегодня закончил работу раньше вчерашнего, согнали босых пленных, мокрых и жалких, к тому, что в этой дикой стране называли дорогой, прикладами построили их в колонну и погнали в овраг. Проходя мост, конвоиры и постовые даже не обменялись обычными шуточками – растреклятая погода достала и тех, и других.
Когда хвост колонны скрылся за пеленой дождя, лейтенант, сегодня проклинавший всё на свете за то, что выпало ему нести службу на этом долбаном мосту, увидел ещё одну колонну, показавшуюся из-за леса, мутную в дожде. Решив пока не беспокоить своих злых и промокших солдат, он взял бинокль и вышел под дождь, накинув капюшон плаща на фуражку.