Наконец, полыхнуло так, что я даже прикрыл глаза от вспышки яркого, почти дневного света и похолодел, поняв, что сейчас случится нечто. Долгие секунды ничего не происходило, а потом прямо надо мной раскололось небо. От грохота затряслись стены дома.
А у меня по всему телу волосы встали дыбом от ужаса и восторга.
Я лежал в горнице на диване и с некоторым злорадством думал о человеке в соседней комнате, который в эту минуту не спит и который знает, что я тоже не сплю, как и все остальные жители деревни. И поэтому он не сможет меня сегодня убить, даже если захочет.
Не знаю, как долго продолжалась небесная вакханалия, но все же через какое-то время гроза стала стихать. Вспышки света сначала утратили яркость и перестали освещать самые дальние уголки горницы, а потом и вовсе прекратились. Постепенно гром становился все тише и тише, и совсем скоро можно было слышать только монотонный убаюкивающий шелест дождя за окном.
Я не спал. Я боролся с воспоминаниями.
Эти тени были очень живучи, и как обычно они оказались сильнее меня. Я устал и сдался.
Они прорвались сквозь все выставленные мной заслоны и заполонили крошечную темную комнату, где я пытался затаиться. То, что прятаться бесполезно, мне было понятно уже давно – от себя не спрячешься. Но все равно день за днем, ночь за ночью я упорно старался забыться. Наивный! Эта война с самим собой сначала отравила алкоголем мозг, а затем тоской и безразличием иссушила душу.
Иногда днем мне казалось, что освобождение близко. Но приходила ночь, а вместе с ней и ясное понимание, что дневная надежда была не больше чем иллюзией – я ничего не забыл.
И сейчас, лежа на диване и слушая дождь, я отчетливо осознавал, что так будет продолжаться столько, сколько я живу: я всегда буду помнить о том, что сделал.
Я убил человека.
Нет, не младшего брата Быкова – там был несчастный случай. Мы сделали все, что могли, но он не проснулся. Такое случается – редко, но все же случается. В жизни каждого хирурга рано или поздно наступает момент, когда все его мастерство, все знания оказываются бессильными. Ты торжествуешь, что опять обманул костлявую, а она в этот миг наносит удар в спину. Вот и в тот раз все именно так и вышло.
Я был виноват в смерти Быкова-младшего, но я его не убивал. Я убил другого мальчика.
Не своими руками – он умер от кровопотери. Но это я дал ему умереть.
В тот день плановых операций было всего две: одна тяжелая полостная с резекцией части пищевода пожилому мужчине и другая по удалению желчного пузыря жене бывшего начальника одного из Департаментов городской администрации, а ныне депутата областной Думы.
Первую операцию проводил я, и она была изматывающей. Так что вторую я был бы не прочь спихнуть на Максима – молодого хирурга, которого мне навязали чуть больше года назад. Моя начальная неприязнь к нему сменилась симпатией, когда обнаружилось, что парень он шустрый и толковый. Как и большинство начинающих хирургов, он грешил излишней самоуверенностью, но я и сам когда-то был таким и знал, что с возрастом это пройдет.
К сожалению, вторую операцию тоже пришлось проводить мне, поскольку депутат не только вполне официально оплатил в кассу стоимость операции, но и приватно вручил мне некую сумму, которая должна была гарантировать, что именно я удалю желчный пузырь его горячо любимой супруге.
Мне как раз позарез были нужны деньги – мне только что помяли машину, – поэтому я особо не колебался. Тем более что операция обещала пройти без проблем. Так что деньги я взял и даже в приступе великодушия позволил волнующемуся депутату наблюдать за ходом операции.
Все шло по плану. Я только-только подобрался к желчному пузырю, когда по скорой привезли подростка с подозрением на внутреннее кровотечение. Он был в бредовом состоянии и не мог объяснить, что с ним произошло. Перепуганные родители рассказали, что мальчик вернулся домой поздно вечером весь в синяках и кровоподтеках и наотрез отказался как отвечать на вопросы, так и ехать в приемный покой. Утром ему стало хуже, но он еще был в сознании и продолжал отказываться от помощи. Однако через несколько часов, когда его состояние резко ухудшилось и он начал заговариваться, родители вызвали скорую.
Один из моих хирургов был в отпуске, другой взял неделю без содержания и улетел хоронить тещу, так что у меня оставались только Максим и еще один совсем зеленый интерн.
Когда мы вскрыли подростку брюшную полость, то обнаружили многочисленные повреждения внутренних органов. Разорванную селезенку надо было срочно удалять.
– Справитесь? – спросил я Максима.
– Справимся, – ответил тот. Интерн, поколебавшись, кивнул в знак согласия.
И я вернулся к пациентке.
Конечно, я мог бы остаться и сам прооперировать мальчика. Но тогда, по-хорошему, пришлось бы вернуть деньги депутату, а я их уже потратил. К тому же он обещал помочь с выделением дополнительного финансирования на открытие научного центра на базе моего отделения. Так что я решил завершить начатое.
Максим с интерном по очереди прибегали ко мне за консультацией, и у меня сложилось впечатление, что они действительно справляются.
Я ошибся.
Когда я, наконец, освободился и присоединился к ним, было слишком поздно.
Через полчаса мальчик умер от потери крови, и я понимал, что это моя вина.
Самым ужасными минутами в моей жизни были те, когда я пытался объяснить почерневшим от горя родителям, почему не стало их шестнадцатилетнего сына. Я не помню, что лепетал тогда. Да это и не важно. Важно то, что их сын умер из-за меня. И я это знал. И все это знали.
Когда постоянно сталкиваешься с болью, страданием, а иногда и со смертью, на душе поневоле нарастает мозоль, и ко многому начинаешь относиться несколько отстраненно. Хирурги – вообще народ циничный.
Но тот случай встряхнул меня так, как ничто другое в жизни. Я очнулся и осознал, что мозоль на душе превратилась в коросту. Моя вина была безмерной, и ничто не могло искупить ее.
Мне не было прощения. И даже если бы когда-нибудь Господь простил меня, я бы себя не простил.
С того дня моя жизнь изменилась окончательно и бесповоротно. Я пережил все – административное разбирательство, отстранение от должности, осуждение и презрение со стороны одних коллег, жалость и злорадство других.
Когда все закончилось, я уехал, ни с кем не попрощавшись.
Дед принял меня без объяснений и никогда ни о чем не спрашивал. Я сам рассказал ему все незадолго до того, как он умер. Я боялся, что он отшатнется от меня, но этого не случилось.
– Это твой крест, тебе его и нести, – сказал дед, выслушав меня. – Только смотри – не сломайся под ним.
Когда он умер, я потерял последнего человека, любившего меня безусловно.
Перед самой смертью дед сказал нечто такое, чего я сначала не понял.
– Отдавай, – прошептал он.
– Чего? – растерялся я.
– Отдавай, – повторил дед.
И ушел.
Я долго не мог понять, что он хотел этим сказать. И только в последнее время, до меня, кажется, начало доходить.День пятый
Его разбудила гроза. Не сразу.
Поначалу ему снился сон, в который естественным образом вплелись громовые раскаты и вспышки молний. А может, это из-за грозы ему приснилось, что он шел по голой безжизненной земле, а над ним бушевала стихия.
Черное небо прорезали огненные зигзаги, освещая выжженную равнину до самого горизонта. Вокруг ни души. Ни дерева, ни камня. Только он, растрескавшаяся земля, да грохот над головой.
Дождя не было. Может быть, он лил где-то в другом месте, но здесь пока было сухо. Ураганный ветер дул прямо в лицо, пытаясь сбить с ног и норовя сорвать одежду, но Олег упорно шаг за шагом шел вперед, пока идти стало невозможно. Он беспомощно стоял, сгибаясь под порывами ветра, и смотрел, как огненные стрелы бьют в землю, постепенно приближаясь к нему.
Спрятаться было негде. Впрочем, в глубине души он знал, что прятаться бесполезно. Так что ему оставалось только стоять и смотреть на приближение развязки. Молнии били в землю все ближе и ближе. И вот, наконец, небо раскололось надвое, и там вспыхнуло нечто настолько ослепительное, что стало светло как днем. Огненный столб ударил прямо в Олега и прошел через него смертоносным электрическим разрядом.
Он даже не успел почувствовать боль, как с ужасом обнаружил, что смотрит на себя со стороны. Точнее, на то, что от него осталось – черный обуглившийся остов.
А потом он проснулся.
Судорожно втянул в себя воздух и обнаружил, что лежит на кровати, вымокший насквозь. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Комнату озарила очередная вспышка, снова прогремел гром. Это была просто гроза, а вовсе не божья кара, как ему приснилось.
Олег лежал и слушал, как гроза постепенно уходит в сторону, и понемногу успокаивался. Сердце вошло в нормальный ритм. Он сел на кровати, обхватив голову руками.
Что это было? Знак? Предупреждение?
Что же он наделал? Как получилось, что из-за каких-то в общем бессмысленных вещей он поставил под угрозу жизнь тех, кого любил больше всего на свете? Так ли уж ему нужен был этот гигантский плазменный телевизор? Или двухдверный холодильник, занявший все свободное место в их крошечной кухне? Или супер-навороченный музыкальный центр, от которого закладывало уши?
Да, хорошие вещи украшают жизнь. Но всегда были и будут предметы, которые ты не сможешь себе позволить. И если тебе не по карману Porsche «Panamera» или вилла на Сардинии, то надо принять это и не рвать жилы, доказывая себе и другим, что ты не хуже остальных.
Зачем?
Кому это было нужно? Ему? Оказывается, единственное, что ему нужно на самом деле, так это чтобы жена и сын были живы и здоровы. Вот и все. Так просто.
Как же он мог не понимать этого раньше? Как допустил, чтобы на карту были поставлены жизни не только родных людей, но и совсем незнакомого ему человека? С чего он взял, что может обменять жизнь жены или сына на жизнь этого доктора?