На одной из стоянок Мария пожаловалась на озноб.
Болгары дали девочке выпить вина и сказали, что скоро озноб пройдет.
Глеб все правил на юг.
Быстро бежали сытые кони. Легко взбирались на холмы.
Мария прижималась к спине Глеба, а руки крепко сцепила у него на животе.
Вдруг она сказала, что ей жарко.
Глеб не удивился: солнце ведь сильно пекло.
Но потом Мария сказала, что ей холодно. Теперь ее как будто била дрожь. Глеб дал Марии плащ. Но через минуту она вернула его, сказав, что ей опять очень жарко и что она обливается потом.
Глеб не обратил внимания на слова Марии, думая, что она дурачится со скуки, как уже не раз бывало.
А Мария вдруг сказала:
— Не бросай меня, Глеб. Руки ее ослабли, и девочка стала сползать с коня. Глеб едва успел подхватить ее, иначе бы она упала на землю и крепко расшиблась. Глеб увидел, что лицо у Марии красно, губы дрожат, и почувствовал, что руки у нее горячи.
— Она заболела, — сказал Щелкун.
И Волк остановил коня рядом, вздохнул: — Тот бесноватый виноват.
А Глеб вдруг припомнил, что Мария боялась переправляться через Дунай — будто на нее холодно смотрели нимфы, и забеспокоился: как бы не вышло чего совсем худого.
Глаза Марии были закрыты. Она дышала часто и тяжело, временами восклицала что-то бессвязное. У нее были жар и бред.
Ночь провели недалеко от дороги.
Марию потеплее укутали. Давали ей понемногу виноградное вино. А Щелкун насобирал каких-то трав и отпаивал девочку отваром. Под утро жар у нее спал.
Но начался сильный кашель. Мария жаловалась на боль в груди и при кашле плакала. И все просила, чтоб ее не бросали, будто знала наверняка, что ее собираются здесь бросить.
Побратимы весьма приуныли, ибо поняли, что Мария заболела сильно.
А они уже так привыкли к ней сердцем и душой!..
Утром сели на коней. Глеб посадил девочку себе на колени, одной рукой обнял ее, другой — правил конем.
Мария дремала, прижавшись к его груди. Иногда приступы кашля душили ее. Девочка была бледна, а губы ее посинели; глаза ввалились.
Медленно шли кони.
Но дальше ехать было нельзя. Мария сгорала на глазах.
Глядя на нее, побратимы едва не плакали от жалости.
Они за это время очень привязались к ней и не раз благодарили Бога за то, что он подарил им Марию…
Не доезжая до города Преслава, побратимы опять сделали привал. Опять варили целебную траву. В это время Глеб с тоской вспоминал Анну. Уж она-то, будь сейчас жива и находись рядом, вылечила бы девочку.
Какие-то болгары проходили по дороге и, увидев, какая путников постигла беда, посоветовали отвезти девочку в монастырь.
Побратимы оживились, ухватились за эту мысль, поскольку чувствовали, что сами бессильны помочь Марии.
Оказалось, совсем недалеко от того места был монастырь святой Ирины — женский монастырь. Болгары сказали, что тамошняя игуменья — известная на всю округу врачевательница. Она быстро поднимет девочку на ноги.
Мария опять бредила, кашляла. У нее снова был жар — еще сильнее прежнего. И она едва ли понимала, что происходит. Из всех она узнавала только Глеба.
Побратимы, собрав свою нехитрую поклажу, поспешили в монастырь. Глеб вез Марию. Девочка жалась к его груди, и так ей как будто было легче. Даже кашель на время стихал.
Мария напоминала какого-то беспомощного зверька — щенка или котенка. Глебу было бесконечно жаль ее. И горький ком начинал подпирать горло, когда Глеб думал, что ничем не сможет Марии помочь.
В расщелине между двумя холмами они нашли тот самый монастырь. Увидели высокие каменные стены, конусовидные крыши башен, четырехконечный крест на соборе. Немощеная извилистая дорога вела к воротам.
Безмолвие царило вокруг.
Глеб и побратимы спешились у ворот. Глеб держал на руках Марию. Волк и Щелкун постучали в обитую медью дверь.
Не было никакого ответа. Только ветер посвистывал в зубцах стен. Сильно сквозило, гудело в подворотне.
Глеб посмотрел вверх. Пламенела в голубом небе красная черепица крыш.
Волк еще раз стукнул в дверь:
— Эй, кто-нибудь!..
За дверью послышался легкий шорох. Скрипнуло, отворяясь, маленькое оконце в стене. В этом окошке тут же возникло строгое, миловидное лицо монашки. Эта женщина молчала; смотрела вопросительно.
Глеб повыше поднял Марию, чтоб ее можно было увидеть из окошка:
— У нас больная девочка. Мы хотим показать ее игуменье.
Бровь монашки удивленно поползла вверх. Трудно было понять, что удивило эту женщину: иноземный выговор Глеба или то, с какой легкостью он поднимал на руках заболевшую девочку?
Монашка вскользь взглянула на Волка и Щелкуна, и лицо ее исчезло из окошка. Тут же загромыхали деревянные засовы, и ворота приоткрылись.
Ведя в поводу коней, путники вошли во двор монастыря.
Они как будто попали в другой мир. Здесь был разбит прямо-таки райский сад: яблони, сливы, вишни… Тут и там благоухали цветники. Каменные стены были увиты виноградом. Тенистые виноградные аллеи дарили в этот жаркий час прохладу. Зреющие грозди свисали прямо над головой проходящих монашек.
Двор был вымощен красивым тесаным камнем и выметен, вымыт до блеска. Нашим путникам с непривычки даже боязно было на эту мостовую ступать. Они так и смотрели себе под ноги.
Привратница велела оставить коней у ворот и повела побратимов виноградной аллеей в глубину двора.
Не пройдя и ста шагов, они вышли к живописной площадке с бассейном. Из скалы у бассейна бил ключик. Очень уютно журчала вода.
На краю бассейна сидела не очень старая монашка с очень простым открытым лицом и в одеяниях далеко не новых. Она выщипывала у козы пух.
Глеб очень удивился, когда услышал, что привратница обращается к этой монашке как к игуменье. Монахини говорили по-болгарски и по-гречески, и Глеб отлично понял их разговор. Они говорили о больной девочке, у которой жар, и о трех иноземных воинах…
Однако Глеб удивился еще больше, когда настоятельница монастыря заговорила с ним по-русски. Видя удивление Глеба, настоятельница улыбнулась и объяснила, что родом она из Киева и приходится племянницей киевскому нынешнему государю. А то, что судьба забросила ее сюда, — в этом нет ничего удивительного. Вот его, Глеба, и его друзей судьба же тоже забросила в эти земли.
Игуменья говорила, проницательно поглядывала на Глеба, на побратимов, на Марию и не оставляла работы. Козу она зажимала между ног, козий ворс раскладывала на пробор и выщипывала нежный светлосерый пух. Коза при этом дергалась и блеяла — ей было больно.
А Глеб все держал Марию на руках. Девочка, измученная полубессонной от кашля ночью, сейчас спала. Побратимы с любопытством оглядывали тихий сказочно красивый дворик монастыря.
Глеб сказал вежливо:
— Мы проделали немалый путь, матушка, и видели много монастырей. Но ваш монастырь из самых красивых.
Игуменья кивнула и промолчала. Продолжала работу. Выщипанный пух складывала в корзинку, стоящую у ее ног.
Глеб еще сказал:
— Ваш монастырь, я заметил, еще и из самых богатых…
Настоятельница опять кивнула и продолжала работу.
Глеб смотрел, как ловко ее пальцы выщипывают пух:
— Но меня удивляет, матушка, что вы работаете, будучи настоятельницей такого богатого монастыря.
— У нас все работают, — ответила игуменья. — Поэтому монастырь и богат… Но я думаю, вы не за тем пришли сюда, чтобы говорить мне приятные речи, — и она кивнула здесь на Марию.
Глеб сказал:
— Наша девочка заболела. Ее мучит кашель. У нее болит грудь.
— Откуда она у вас? — настоятельница заглянула в лицо Марии. — Я вижу, хоть недуг и наложил отпечаток ей на чело, но она прекрасна, как ангел. — Это долгая история, — уклончиво ответил Глеб.
— И все же…
— Мы нашли ее на дороге. Там был мор… Серьезно взглянув на Глеба, игуменья сказала:
— На дороге ее, болящую, вы нашли, на дороге, болящую, и оставите.
Глеб с грустью покачал головой:
— Нам бы не хотелось оставлять ее. И Волк подал голос:
— Нет! Никогда!..
Щелкун разочарованно прищелкнул языком и ничего не сказал.
Руки игуменьи замерли:
— Вы же не хотите, чтоб она умерла?..
— О чем вы говорите, матушка!..
Пух опять полетел в корзинку. Голос игуменьи стал жестким:
— Эта девочка не выдержит тягот пути. Я вижу: она сейчас тяжело больна. И если вы не оставите ее здесь, в монастыре, то через день-другой закопаете при дороге.
Глеб спросил:
— Вы возьметесь лечить ее?
— Да.
— Тогда мы подождем за оградой. Игуменья покачала головой:
— Долго же вам придется ждать. Выздоравливать эта девочка будет медленно.
— Мы подождем, — сказали побратимы.
— Полгода? Год?..
— Так долго? — удивился Глеб. Игуменья объяснила:
— Уж если у девочки заболело в груди…
Глеб размышлял с минуту. Деваться им было некуда. Мария сгорала на глазах. Он сказал:
— Постарайтесь ее вылечить… Мы можем заплатить… Эта девочка очень дорога нам.
Настоятельница кликнула какую-то молодую монашенку и велела ей продолжить щипать пух. А Глебу сказала:
— Идем за мной в келью.
Побратимы, оставленные во дворе, сели ожидать на камни.
По террасе, опять же увитой виноградом, настоятельница повела Глеба к кельям. Отворила дверь одной из них. Глеб вошел.
Это была чистенькая, побеленная известью светелка. Очень маленькая. Для Глеба — тесная. Узкое ложе у стены; на подоконнике под стрельчатым окном — какая-то книга. На доске — живописный лик Бога.
Глеб осторожно положил Марию на ложе. Но девочка в этот миг проснулась, заплакала и потянула к нему руки. Тогда Глеб стал на колени и обнял лежащую Марию. Та успокоилась и опять уснула. Однако сон этот не был спокойным. Приступ кашля тут же прервал его.
— Глеб! Глеб, где ты?.. — звала Мария.
Настоятельница знаком велела Глебу отстраниться, а сама прижалась ухом к груди девочки. Долго слушала.
Потом, поднявшись, настоятельница сказала: