Думаю, что вижу, как он кивает, но полной уверенности нет. Слишком темно. Химический запах поднимается с пола: дезинфицирующего средства, и металла, и плесени. Я дрожу. Хозяин дома, должно быть, отключил отопление, как только они нашли тело. Флинт щелкает выключателем в прихожей, но ничего не происходит. Темнота угрожающе окружает нас. «Только попробуйте со мной связаться», — пренебрежительно фыркает она. Вспышки уходящего света взрезают темноту через щели между колышущимися портьерами, резкие и неожиданные. Мои глаза начинают приспосабливаться.
— Пойду на кухню и поищу фонарик или свечи, — говорит Флинт, голос дрожит.
Я чувствую, как удаляется тепло его тела, а через несколько секунд слышу постукивания и шуршание в другой комнате. Вскоре он возвращается с включенными фонариками. Двумя. По одному в руке. Встает рядом со мной и протягивает мне второй. Поначалу я не могу его взять: руки вдруг становятся слишком массивными и тяжелыми, чтобы поднять их.
С минуту мы оба просто стоим с включенными фонариками, вдыхая холод в легкие. Вдыхая запахи, маскирующие убийство. И кровь.
Снова кошка проносится в голове: с разинутой пастью, застывшая в ужасе. Желудок дергается, сжимается, словно испуганный зверек. Портьеру относит в сторону, словно кто-то бьет по ней: полоса тусклого света заполняет пустоту и исчезает вместе с порывом ветра.
Флинт проводит лучом фонаря по стене. Я вижу лиловые губы Сапфир, разбросанные по обоям, мерцающие в потоке света. Моргаю, и они исчезают, и она исчезает. Я вскидываю свободную руку над головой, машу ей. «Можешь ты меня чувствовать? — Я думаю о ней, жду знака. — Ты здесь? Как-то так?»
Флинт машет рукой, копируя меня, и говорит:
— Господи, холодно. Пойду в разведку, хорошо? — Он идет, освещает фонарем углы, стены, половицы.
— Я тоже, — говорю я его спине. Сначала иду за ним, потом беру левее, захожу в гостиную, тогда как он идет куда-то еще.
Самое странное: все выглядит совершенно нормальным. Длинный синий диван, расстеленный плед, словно кто-то недавно здесь спал; стакан с темной помадой на маленьком подносе наполовину наполнен водой, китайский ковер с драконом на деревянном полу, чуть сдвинутый в сторону, пара черных туфель без каблуков перед телевизором.
Мое тело несет меня к карточному столику, к стакану со следом помады. Ее губы. Я прикасаюсь к следу пальцем, надеясь ощутить мягкость и тепло, словно она только что сделала глоток и отошла за чем-то в другую комнату. Я ожидаю, что она в любую секунду войдет и застанет меня — совершеннейшую незнакомку, — стоящей в ее гостиной.
Но потом я вспоминаю, что не застанет. Не сможет. Никого и никогда больше не застанет. И отпечаток ее помады на стакане не теплый и мягкий — холодный.
Скри-ип. Я подпрыгиваю, моя рука взлетает к груди. Скри-ип. Скри-ип — снова и снова, в коридоре. Сердце ускоряет бег.
— Флинт? — зову я. Нет ответа.
Желудок завязывается узлом, набитым бритвенными лезвиями. Какое-то непонятное гудение. Голос. «Сапфир? Ты здесь?»
— Иду наверх, Ло, — доносится до меня голос Флинта.
Я выдыхаю, но паника не уходит, только отступает в сгущающуюся темноту, выталкивает меня из этой комнаты в следующую.
Ванная: за зеркалом пять разных видов духов в элегантных стеклянных флаконах. Я буквально вижу, как она стоит перед зеркалом, душится… шея, запястья, локтевые сгибы. Я хватаю один флакон — средний в ряду, сую в карман. Ее вещи. Я хочу обладать ее вещами.
Маленький рисунок птицы над унитазом привлекает мое внимание. Мне нравится рисунок — он напоминает тот, что я видела в шкафчике Сапфир в «Десятом номере». Задаюсь вопросом, нарисовал ли его тот же человек. Птица. Над выключателем две фотографии Сапфир. На одной она с Марни, вероятно в баре, вполоборота к камере. На другой — с девушкой, которую я не знаю.
Я иду дальше. Кухня: желтые стены, засохшие цветы в глиняных вазах, коробки кукурузных хлопьев и чипсов на холодильнике. Магниты с рекламой местных заведений, листочек с клейкой полосой с надписью-напоминанием: «Прачечная!» Почерк девичий. Еще фотографии Сапфир с подругами. Я задерживаю луч фонаря на каждой. Везде у нее на губах темно-синяя помада. Меня тревожит этот момент. Где ее помада?
Сверху доносится грохот, словно Флинт что-то сбросил на пол. Секундой позже его голос, далекий, разочарованный: «Ничего здесь нет. Разве что много никому не нужного дерьма».
Я возвращаюсь в коридор, иду к спальне, где ее убили, а окно разбила пуля, разминувшаяся со мной на несколько дюймов. Ранее я избегала эту комнату. Дверь приоткрыта. Я направляю в щель луч фонаря.
На мгновение застываю у двери, парализованная. Вижу те самые синие стены, ковер, мебель, которые видела на нечеткой фотографии, сделанной сотовым телефоном, размещенной в криминальном блоге. Пластмассовые жалюзи опущены наполовину, так что в комнату проникает свет уличного фонаря. Ветер дует из разбитого окна, перекрещенного полицейской лентой. Жалюзи чуть покачиваются.
Тук тук тук, ку-ку.
Воздух тяжелый, напряженный, запах металлический. Ощущение, что внутри все вибрирует. То же самое в комнате Орена. Мы чувствуем его частички, плавающие вокруг. Частички, которым никогда не стать целым.
Поэтому мы больше никогда не заходим в его комнату. Если войдем, то начнем метаться по комнате, стараясь собрать частички, надеясь, что сможем снова собрать его. И сказать: «Мы больше никогда не позволим тебе уйти. Оставайся здесь. Оставайся здесь. Оставайся здесь».
Но потом он исчезает. И мы опять одни. Смотрим на темно-бордовый плед, которым застлана пустая кровать.
Я чувствую, как Сапфир собирается вокруг меня, словно может, если захочет, взять меня за руку, обнять и сказать: «Действуй». Потому что в глубине души я знаю: она именно такая.
Шесть глубоких вдохов. Два плюшевых медведя на кровати. Три подушки. Один кровавый тест Роршаха[16] на стене. Кровь Сапфир. Лицо Сапфир — вспыхивает передо мной — выстрел — кошка — Орен — огромный жуткий кулак, поднимающийся из ковра, держащий их всех.
Я закрываю глаза и открываю вновь. Еще шесть вдохов, по три секунды каждый.
Прежде всего мой взгляд останавливается на ее стенном шкафу, слева от кровати. Это маленькая черная пещера, завешанная яркой одеждой. Я вхожу в нее, веду лучом по плотной стене материи — поблескивающей, сверкающей, скандально выглядящей. Юбки, и платья, и рубашки с крючками и молниями посередине. Я нахожу бюстье, бархатное, черное, в стразах, провожу по нему рукой; мягкость бархата контрастирует с твердостью страз. Меня наполняет растущее желание взять бюстье, отличное от желания взять трех маленьких гипсовых лягушек с ее письменного стола (что я и делаю, сердцебиение учащается, лицо заливает краска стыда и восторга), более здравомыслящее, не столь импульсивное.
Она носила это бюстье. Ходила в нем, и потела, и ела, и жила. Это бюстье — ее часть. Вот что я думаю, когда прикасаюсь к нему. Это не бюстье — это сама Сапфир. Я расстегиваю молнию на рюкзаке и засовываю в него бюстье, и лягушек тоже. Мое.
Наше.
Так много надо просмотреть, но как знать, сколько пройдет времени до того, как кто-нибудь, сосед или прохожий, заметит лучи фонариков, вспыхивающие и гаснущие в различных частях дома, и вызовет полицию.
Я огибаю кровавое пятно около ее кровати, направляясь к письменному столу. Оно все еще здесь, застывший темный силуэт. Проходя мимо, я девять раз всасываю щеки. Всасываю и раздуваю. Всасываю и раздуваю. Слышу шаги. Наверное, Флинт уже спустился на первый этаж.
На столе бардак: стопки старых тетрадей, ежедневники, смешные, нарисованные от руки календари. Я беру одну тетрадь, пролистываю. Клочки бумаги вываливаются и падают на ковер. Никакого порядка, бумажки датированы чуть ли не разными годами. Я едва могу дышать, так волнуюсь. Она привела меня сюда, к этой сокровищнице. Я это знаю. Послала волну, которая принесла меня к этому столу. Она хотела, чтобы я все это нашла, я это чувствую.
Я запихиваю в рюкзак последнюю тетрадь и уже хочу позвать Флинта, когда замечаю еще один большой мятый лист бумаги. Расправляю его ладонью. Это рисунок чернилами, я щурюсь, приглядываюсь: овальное лицо, темные глаза, темные губы. Это она, Сапфир.
Я направляю луч фонаря на рисунок. Он прекрасен. Изящен. Четкие линии. Игра тени и света. И в нижнем левом углу, среди завитушек, подпись.
Флинт.
Моя кровь превращается в лед: глубокая заморозка, органы — застывшие во льду камни.
Он сказал, что не знал ее, но солгал. Солгал солгал солгал. Он нарисовал ее портрет. Знал, как войти, знал, где кухня. Внезапно до меня доходит: он бывал здесь раньше.
Ох, господи. Все горит и расплывается перед глазами.
За спиной раздается голос, слова я понимаю с трудом:
— Нашла что-нибудь интересное?
Глава 13
Я медленно поворачиваюсь, сжимая рисунок в руке.
Флинт стоит в дверном проеме.
Флинт видит рисунок в моей руке. Его лицо становится белым как мел.
Ужас пульсирует во мне, поднимаясь от пяток до самой макушки.
Я трясусь, думая: «Беги», — но не могу сдвинуться с места.
Он идет ко мне, тянется ко мне.
Я отступаю, натыкаюсь на маленький ночной столик, на котором стоит лампа с фарфоровым абажуром, и сшибаю ее. Лампа падает на пол. Кусочки абажура разлетаются по всей комнате. Грудь зажимает, так зажимает, что каждое слово прорывается с болью.
— Ты сказал… ты сказал, что н-не знаешь ее… — голос дрожит, я замолкаю.
— О чем ты говоришь, Ло? — Он протягивает руки, но я выскальзываю.
— Ты солгал, — хриплю я. — Что ты с ней сделал?
— О чем ты говоришь? Что, черт побери, ты пытаешься сказать? — Его брови сходятся у переносицы, он смотрит на листок, который дрожит вместе с моими руками. Я выставила его перед собой.
— Господи, — шепчет Флинт через несколько секунд. Так волнуется, что сдергивает шапку с «медвежьими ушками» с головы и приглаживает волосы рукой. Впервые я вижу его голову. — Ладно, Ло, послушай. — Он глубоко вдыхает. — Я не хотел, чтобы ты это знала, но… она была моей подругой. Я не говорю, что близкой подругой, но… Я ее знал.