Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать.
Если бы она меня знала, относилась бы иначе.
Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть. Двадцать семь, чтобы все стало идеальным. Начинаю считать снова.
Глава 15
— Ло, — голос моей матери доносится через темную щель у приоткрытой двери, когда я иду в свою комнату. Она сидит на кровати. Ведущий телевикторины вопит: «Наши поздра-а-а-авления, Пегги. Вы выиграли новенькую стиральную машину из нержавеющей стали. И. Суши-и-и-илку». — Трибуна визжит.
Моя мама улыбается.
— Зайди ко мне. — Ее голос необычно спокоен.
«Суммарной стоимостью более двух тысяч до-о-о-олларов!»
— Что такое, мама?
Я на дюйм приближаюсь к кровати, и она берет мою руку в свои. Они холодные. И костлявые. Она не делала этого — не хотела, чтобы кто-то прикасался к ней или она прикасалась к кому-то — с тех пор, как бросила якорь в темной затхлой гавани — своей спальне — более года тому назад.
Я помню, как она готовила обед. Всегда следила за тем, чтобы на моей тарелке все лежало симметрично, резала куриное филе на нужное количество кусочков. И овощей клала на тарелку сколько надо, иначе я бы не стала есть. Папа никогда этого не понимал, просто сердился на меня за мои ритуалы, скажем, за подсчет трещин при ходьбе, за то, что я начинала снова, если сбивалась.
«Посмотрите на эту улыбку, друзья. Пегги, из Северной Каролины! Ваши родные здесь, в студии?»
Мама смотрит на меня снизу вверх.
— Твой отец рассказал мне о том, что произошло на днях, Ло, за обедом, — она сжимает мою руку своими, разжимает их. — Он говорит, что ты очень напряженная. И что ты поздно приходишь домой.
Я стучу ладонью по бедру, шесть раз, начинаю считать волосы в ее левой брови (шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…)
— Я… я занималась. Много времени проводила в библиотеке…
— Дело в мальчике? — прерывает она меня, прежде чем я успеваю закончить.
— Что? Мама… нет. — Такое ощущение, что у нее и Кери Рэм один и тот же мозг. — Я хочу сказать…
— Ло, это нормально, — опять она прерывает меня. — Я понимаю. У меня хватало бойфрендов до того, как я решила остановиться на твоем отце.
— Нет, — я чуть возвышаю голос и пытаюсь вырваться из ее рук. Она не отпускает.
— Тогда что? — странная полуулыбка пробегает по ее лицу. — Ты убегаешь, чтобы повидаться с ним? Ты не хочешь привести его сюда? Ты нас стесняешься?
— Дело совсем не в этом.
— Тогда в чем? — спрашивает она, голос начинает переходить в визг. — В чем-то плохом? Ты связалась с плохими людьми, Ло? В наркотиках? В чем? Ты подсела на наркотики? После всего того, что мы пережили?
Я пытаюсь говорить спокойно, успокаивающе.
— Мама, нет. Никаких наркотиков. Клянусь. И я ни с кем не связалась.
— Не лги мне, Пенелопа, — говорит она, капельки слюны летят с губ. Она ушла, покинула зону стабильности. — Я знаю, ты тайком уходила всю неделю. Я слышу тебя. Ты крадешься, крадешься… После того, что случилось в прошлом году, как ты смеешь убегать из дома, а потом лгать мне об этом? Как ты смеешь? — Она обхватывает руками живот. — Нет, — говорит она. — Нет, нет, нет, нет, нет. Я этого больше не вынесу.
— Мама, пожалуйста. — Я хочу прикоснуться к ней, сказать что-нибудь, чтобы она замолчала, но не могу.
Внезапно она рыдает, ее тело сворачивается в листок, завернувшийся вокруг веточки, голос едва прорывается сквозь всхлипы.
— Я-я не знаю. Ты веришь мне, правда? Я не знаю. Господи. Мое дитя. Мое дитя. — Она поднимает руки к лицу, впивается ногтями в щеки.
— Я принесу тебе воды, мама, — шепчу я, пячусь к двери, прижимая кулаки к бедрам, с таким ощущением, что распадаюсь на части.
На кухне наполняю стакан холодной водой из-под крана и выливаю его. Наполняю снова и выливаю. Наполняю в третий раз, уже не выливаю, заставляю себя отойти от раковины. Ритуалы такие могущественные. Они тормозят меня, но я ничего не могу с ними поделать. Я поднимаюсь на три ступеньки — спускаюсь на одну, поднимаюсь на три — спускаюсь на одну. Поднимаюсь-спускаюсь, пока не добираюсь до самого верха.
К тому времени, когда вхожу в комнату мамы, она уже не плачет. Лежит на кровати, глаза остекленели, в горле тихонько клокочет.
— Давай, мама, — я осторожно сажусь на кровать. — Выпей это, пожалуйста. Вот. Позволь мне тебе помочь…
Она податлива, словно кукла. Я приподнимаю ей голову одной рукой, второй подношу к губам стакан, чуть наклоняю его.
За моей спиной по-прежнему гремит телик. Время новостей. «Спасибо, Том. Я нахожусь рядом с „Уэствуд-Центр“, где наконец-то вновь поставили мусорные баки после того, как их убрали чуть ли не четырьмя месяцами раньше из-за угрозы взрыва бомбы в конце прошлого декабря».
Я ставлю пустой стакан на прикроватную тумбочку и разворачиваюсь к изображению радостно-сверкающего репортера, который стоит на продуваемой ветром автостоянке перед торговым центром. «Уэствуд-Центр»: помнится, я что-то слышала об «Уэствуд-Центр»… что-то важное…
«Вскоре после получения известия о заложенной бомбе полиция выяснила, что угроза ложная, но решила все равно убрать мусорные баки в качестве меры предосторожности. Прошлые четыре месяца муниципалитету пришлось привлекать частные компании по уборке и утилизации мусора, подняв чуть ли не на двадцать процентов ставку аренды, чтобы оплатить увеличение расходов. Арендаторы Гленн, Донг и Джо Уайнберг протестовали, говоря, что с них берут дополнительные деньги за услуги, которые по всем стандартам должны входить в арендную плату, и остальные арендаторы с ними согласились. После пятничной демонстрации протеста перед полицейским участком на Двадцать третьей улице полиция согласилась с возвращением мусорных баков на прежнее место».
Частота дыхания мамы замедляется, веки падают на глаза. У меня перехватывает горло, голова напоминает раздутый воздушный шарик, готовый лопнуть.
«Почему я не могу вспомнить?»
Я тихонько выскальзываю из маминой комнаты. Чтобы не разбудить ее.
В своей комнате я смотрю на свои вещи, а мои вещи смотрят на меня.
Внезапно — трезвон из моего рюкзака. Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать, что звонит мобильник.
Глава 16
Я яростно роюсь в рюкзаке, пока не нахожу мобильник. Он никогда не звонит. Смотрю на дисплей. Номер не узнаю.
— Ал-ло?
Автомобильный гудок. Треск статики.
— Королева Пенелопа? — спрашивает голос на другом конце. — Неужели это она?
Я сильно прикусываю нижнюю губу, испытывая огромное облегчение.
— Флинт! Ты наконец-то обзавелся мобильником?
— Никогда! Телефон-автомат, детка. Чудо, но они до сих пор существуют…
— Но… как ты узнал мой номер?
— Ты дала мне его, Ло. В день нашей первой встречи. — Я слышу в трубке его дыхание, мягкое и ровное. Перед мысленным взором возникает фрагмент фантазии с выпускного бала. Его рот. Его большие ровные зубы. Я прижимаю язык к небу девять раз, потом трижды проглатываю слюну. Это нереально. Такого никогда не будет.
— Ты слышала насчет Винни?
— Винни? — в недоумении переспрашиваю я.
— Охранник «Десятого номера». Сегодня его арестовали за убийство Сапфир. В Гдетотаме только об этом и говорят. Так что все закончено. Мы свободны, королева Пенелопа!
Я быстро отодвигаю груду вещей от моего компьютера, прижимаю мобильник к уху плечом. Новый поиск: Кливленд Гдетотам преступления. Выскакивает «ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ГДЕТОТАМЕ. БЛОГ Б. ХОРНЕТА». Новый заголовок ярко-красными буквами: «Арест за убийство местной девушки, Сапфир, 19 лет».
Клик. Статья загружается, я сижу, затаив дыхание.
16:10 ЦСВ, 8 апреля.
Марк Стэнтон, «Плейн дилер».
КЛИВЛЕНД. Сегодня после полудня полиция арестовала мужчину по обвинению в убийстве местной девушки, Сапфир (фамилия неизвестна). Жертва работала танцовщицей в клубе «Десятый номер», расположенном в Гдетотаме, в квартале 2100 по Восточной 119-й улице. Подозреваемый, Винсент Наварро, 43 лет, работал в том же клубе охранником.
Полицейские задержали Наварро в три часа пополудни, получив неопровержимые улики: в доме жертвы — на месте преступления — найдены образцы его ДНК.
Наварро получил в 1998-м году два пятилетних тюремных срока за вооруженный грабеж и нападение с использованием оружия. Его условно-досрочно освободили в 2000 году, и с тех пор он работал в «Десятом номере».
Значит, все-таки он — охранник, — и теперь его нет. Он за решеткой, где ему и положено быть. И мне не о чем тревожиться. Мне надо петь и плясать. Я должна чувствовать себя свободной.
Да только почему я ничего такого не чувствую? Почему не уходит ощущение, будто что-то не так? Когда я увидела его в квартале от моего дома, он с кем-то говорил по телефону. С кем в тот момент ему требовалось поговорить?
— Алло, Ло? Ты на связи? Черт, оплаченное время истекло? Алло?
— Я на связи. На связи. Я просто… не могу в это поверить. Я…
— Приезжай сюда… через два часа. Встречаемся у птичьей купальни?
Я колеблюсь, прислушиваясь к тихому треску статических помех, к транспортному шуму. Перспектива поездки на автобусе в Гдетотам в преддверье сумерек не представляется такой уж привлекательной, и меня начинают раздражать наши отношения: я всегда должна ехать к нему.
— Приезжай сюда, — наконец говорю я ему. — В Лейквуд.
— Нет, — резко отвечает он. — Я тебе говорил. Я не покину Гдетотам. Никогда. И у меня еще есть кое-какие дела, так что через два часа… — Пауза. — Просто приезжай сюда, лады? Я встречу тебя на автобусной остановке.
Я колеблюсь. Но что бы я ни сделала сейчас, всякий раз, когда я закрываю глаза и всякий раз, когда открываю, я вижу одно и то же: кошку, мое горящее лицо, охранника, прячущегося в темноте, темно-синие губы Сапфир. И поговорить об этом я могу только с Флинтом.
— Хорошо. Через два часа, — говорю я ему и отключаю связь.
Охранник. Винсент Наварро. Я жду, что настроение у меня поднимется, что голова перестанет болеть. Но по какой-то причине этого не происходит.