– Стреляй в него!
И следом грянул выстрел.
– Иди-о-от! – завопила старуха охраннику. – Не в него! В кота-а!
Последнее, что успела услышать Вера, – сильный шум, раздавшийся снаружи. Резкий свет резанул по глазам, и она погрузилась в темноту.
XV
Здесь было темно и промозгло, будто в ноябрьских сумерках. Вера удивленно огляделась вокруг: как – ноябрь, если она помнила, что на дворе был август? Вон, на ней даже джинсы и кофточка, которые она носила летом. Но тем не менее все вокруг говорило о том, что она ошиблась сезоном: и голые ветви деревьев, белеющие на фоне черного неба, и снег под ногами, не хрусткий, а мягкий, словно пепел. И все же, хоть тут и было холодно, но не до такой степени, как если бы Вера действительно вышла из дома ноябрьским поздним вечером в легкой одежде. Не было морозно. Вера присела и тронула рукой снег – не холодно и мягко, словно ее рука погрузилась в пепел или толстый слой пыли. Тогда где же она? Вера испуганно огляделась, силясь разглядеть огни домов или, на худой конец, свет от проезжающих мимо машин. Но нет, ее со всех сторон окружали только странные деревья – невысокие, кривые, чахлые, будто выросшие в неподходящем для них климате. Отчего-то ей подумалось, что деревья, у которых белыми были не только ветви, с которых клочьями свисал мох, но и стволы, на фоне черного беззвездного неба похожи на неправильно сросшиеся кости на рентгеновских снимках. Что за странный лес ее окружает?
Вера двинулась вперед, понадеявшись куда-нибудь выйти. Сколько времени она провела в пути, не знала, ей казалось, что шла она долго, но часов у нее не было, а мобильный где-то выронила или оставила. Только сколько она ни шла, ничто за это время не изменилось. Может, это всего лишь иллюзия – что она идет? Как бег на тренажере: лента движется, ты потеешь, теряешь калории, отматываешь километр за километром, а на самом деле бежишь на месте. Похоже на то. И все же она упорно шла вперед, не теряя надежды. Даже самая большая в мире пустыня когда-нибудь заканчивается. Не брести же ей тут вечность! Так Вера подумала и похолодела от страшной догадки: а вдруг она и правда в вечности? В памяти замелькали картины – последние эпизоды ее жизни в солнечном августе, и девушка с ужасом поняла, что она умерла. Выстрелили во Влада, а она на какое-то крошечное, прямо-таки микроскопическое мгновение успела опередить пулю – просто потому, что за долю секунды до выстрела успела увидеть, что пуля попадет Владу прямо в сердце. Какое счастье, что она вовремя увидела это! Права была Валентина Кузьминична, когда говорила, что ее проклятие на самом деле – дар. Пусть только на один единственный раз оно обернулось даром и помогло ей спасти жизнь другого человека, без которого, Вера поняла в ту самую долю секунды, ей не будет жизни.
Вера потерла саднившее горло: почему-то оно болело, как при ангине. Наверное, она все же простыла, когда пришла сюда в такой легкой одежде. Хотя болеют ли ангиной мертвые? Вряд ли. Скорей всего, горло у нее болит потому, что в него попали. Да, точно. Пуля летела Владу в сердце, а попала Вере, которая была ростом ниже, в горло, чуть выше ямочки над ключицами. Вере вдруг стало так жаль себя, что она села прямо в пыль и заплакала. Слезы почему-то были не солеными, однако казались настоящими. Но не успела Вера всласть наплакаться по своей рано оборванной жизни, как услышала громкий синхронный гул, словно кто-то бил в несколько барабанов. Поднявшись на ноги, она вгляделась в темнеющую даль и увидела строй солдат, который шел прямо на нее. Обрадовавшись, девушка бросилась солдатам навстречу, замахала руками, прося остановиться. И только когда они приблизились, в ужасе отшатнулась и спряталась за ближайшее дерево: надвинутые на лбы каски скрывали верхние части лиц, но нижние оставались открытыми и являли голые, без кожи и мышц, челюсти. Вере переждала в своем укрытии, когда страшное войско промарширует мимо, и только тогда с облегчением выдохнула. Как давно здесь бродят эти солдаты? С Первой мировой войны, со Второй, с чеченской?
– А ты их не бойся! Они ничего не сделают! – услышала она за спиной детский голос и от неожиданности подскочила на месте.
– И меня тоже не бойся!
Вера медленно обернулась и увидела за своей спиной девочку лет одиннадцати в летнем платье.
– Ну да, надо бояться живых, а не мертвых, – пошутила Вера. Голос ее прозвучал тихо и со страшным сипом.
– Они – да, мертвые. Хоть и не совсем.
– Что значит – не совсем? – не поняла Вера.
– Они, как и все здесь, – Неопределившиеся.
– Как это – неопределившиеся?
– А вот так! Не определились, куда идти. Сами умерли, но не признают это, потому и бродят здесь. И будут бродить, пока не поймут.
Девочка вытащила из кармана леденец на палочке и предложила его Вере:
– Будешь?
– Нет, не хочется, – ответила девушка и невольно коснулась шеи рукой.
– А, ну да, у тебя же дырка в горле, и трубка из него торчит, – весело, будто это казалось ей забавным, ответила девочка и сунула леденец в рот, но не стала сосать, а принялась грызть, словно орех. Вера невольно поморщилась от противного хрустящего звука, необычно здесь громкого.
– Расскажи, кто такие – Неопределившиеся?
– Ну, те, кто здесь находится.
– Живет?
– Нет, – засмеялась девочка и вытащила изо рта обглоданную палочку уже без леденца. – Здесь никто не живет. Здесь находятся те, кто мертв, но никак не признáет это. Как эти солдаты или безумный Боб.
– Безумный Боб?
– Может, ты его встретишь. Он ищет автобусную остановку. Его машина сбила, когда он спешил на автобус и перебегал дорогу. Такой растрепанный дедуля в куче одеж и рваных перчатках, вечно торопится.
– Кто-то еще здесь находится? – спросила Вера, потому что она-то уж точно не относилась к категории тех, кто не признает себя мертвым.
– Еще те, кто знает, что мертв, но слишком привязан к миру живых. Как я. У меня там мамочка горюет, я не могу ее оставить. Она засыпает, а я прихожу домой и сижу с ней рядом, – вздохнула девочка и достала из кармана уже карамельку. – Мамочка мне конфеты на столике оставляет. Правда, я хочу шоколадных, а еще грильяж.
Вера вытерла невольно набежавшие на глаза слезы: девочку было безумно жаль, а еще сильнее – ее маму. Девушке очень хотелось спросить, как девочка умерла, но она постеснялась, вместо этого спросила, как девочку зовут.
– Света! И я не хочу уходить в мир душ. Там лучше, но тогда я не смогу ходить к мамочке: стану счастливой и забуду о ее страданиях.
– Наверное, твоей маме стало бы лучше, если бы она знала, что ты счастлива и не страдаешь, – осторожно заметила Вера.
– Да, но я еще хочу грильяжа! И шоколада, – задумчиво ответила девочка.
– Хорошо, – кивнула Вера, стараясь вернуть разговор в нужное русло. – А я почему здесь? Я ведь мертвая и…
– А ты из тех, кто никак не определится, жив он или мертв. Такие здесь тоже есть. И могут находиться долго-долго, если их никто не ищет и не зовет. Но даже если ищет, такие, как ты, часто все равно уходят в мир душ. Потому что там хорошо.
– А если… А если меня кто-то позовет отсюда? – с волнением спросила Вера.
– Тогда этот кто-то должен позвать тебя сильно-сильно, так сильно, что тебе захочется вернуться к нему. Понятно?
– Понятно, – прошептала Вера и тихонько про себя добавила: – Сильно-сильно.
Влад уже третий день сидел под дверями реанимации, уезжая домой только для того, чтобы выпить чашку кофе, съесть бутерброд и принять душ. А потом опять возвращался в больницу. Спал он здесь, в коридоре, в неудобном дерматиновом кресле. К Вере за эти трое суток его пустили лишь дважды и каждый раз всего лишь на пять минут.
– Мужчина, езжайте домой! Поспите. Все равно сейчас не разрешат посещение. Если будут новости, мы вам позвоним, – сказала, выйдя к нему, сердобольная медсестра, но Влад только покачал головой и прикрыл глаза. Сможет ли он уснуть дома? Вряд ли, проворочается-промучается в кровати, а потом все равно сорвется в ночи в больницу. Ему казалось, что если он будет сидеть здесь, то ей, этой хрупкой девочке с огромными синими глазами и хрупкими ключицами, которая так быстро и неожиданно стала ему дорога, станет лучше. Может, она почувствует его присутствие – через дверь, через писк и шум приборов, через холод кондиционированного воздуха, – и откроет глаза.
Все это время Влад провел в бездействии. Просто вдруг все мысли, не касающиеся Веры, стали ненужными и будто отключились за ненадобностью. Он даже не позвонил матери, чтобы сообщить о случившемся. И не подумал, что надо разыскать родителей Веры: они должны узнать о случившемся с их дочерью. Он даже не съездил к ее соседкам, чтобы рассказать и им. И весь мир, будто разделяя его горе, тоже впал в молчание. Только Тина позвонила ему – на исходе этого третьего дня. Только сейчас Влад очнулся и впервые кому-то рассказал о том, что произошло.
– Я так и поняла, что что-то произошло, – хрипловато выдохнула в трубку верная подруга, забытая любовница, мудрая наставница Тина. – Я знала, что это случится… Говорила же тебе. Я пыталась предупредить это, посоветовав уже ей не приближаться к тебе.
– Ты можешь помолчать или нет?! – вспылил Влад, впервые в жизни закричав на Тину.
Она не обиделась, извинилась:
– Прости. Я говорю не то. На самом деле звоню, чтобы спросить: что ты собираешься делать?
– В смысле?
– В прямом. Что ты собираешься делать ради того, чтобы вернуть ее оттуда?
– Ну… Я сижу здесь, – растерялся он.
– Сидит он! – фыркнула Тина. – Ты не сидеть должен, а действовать. Действовать, понимаешь? Так, как ты можешь. Для чего тебе дан твой дар? Денежки получать, общаясь с мертвецами по просьбе их родственников, – выспрашивать, куда перед смертью спрятали сберегательные книжки и каковы пароли к счетам? Не-ет. Действуй, мой хороший!
Тина повесила трубку, не сказав ошеломленному мужчине больше ни слова, но приехала через час и застала его в коридоре. Влад бродил в возбуждении от стены к стене. Тина узнала его лишь потому, что в этом коридоре больше никого не было. Она видела Влада раньше всяким – уставшим, невыспавшимся, обессиленным после сложных ритуалов, но даже изможденный после своей болезни он не выглядел так плохо, как сейчас. Влад, однако, едва завидев ее, просиял и бросился навстречу.