Нельзя не вспомнить и о розыгрыше нашего друга, художника-сатирика Бориса Григорьевича Клинча, организованном по инициативе того же Кости Ротова во время нашего пребывания в санатории «Правда» в Сочи в тридцатых годах.
Б. Г. Клинч был вообще веселым и очень жизнерадостным человеком, ио чрезвычайно легко поддающимся панике. Зная эту его склонность, Костя уже днем во время прогулки начал с Клинчем разговор о скорпионах и предупредил его, что гулять в Сочи надо с осторожностью, поглядывая себе под ноги, так как, к сожалению, эти твари водятся не только в Средней Азии, но и на благословенном кавказском побережье. Клинч вооружился на всякий случай увесистой палкой и вместе с нами отправился вечером к морю. Ротов же пожертвовал прогулкой и под предлогом головной боли остался дома. Не успела за нами закрыться дверь, как он артистически вылепил из хлебного мякиша скорпиона. Закончив свою «скульптуру», он положил ее на кровать Клинча таким образом, что скорпион явственно выглядывал из-под подушки.
Во время прогулки мы как бы невзначай завели разговор о том, что были случал, когда скорпионы заползали даже в санатории…
Вернувшись вечером домой и зайдя в палату, Клинч включил свет и начал внимательно оглядывать комнату. Увидев на своей кровати скорпиона, как бы замершего от внезапного яркого света, Клинч вздрогнул. Лицо его исказилось, и, подняв свою дубину, он начал красться на цыпочках к кровати. Прицелившись дрожащими от волнения руками, он со всего размаха обрушил на «скорпиона» страшный удар, от которого искусное ротовское произведение, конечно, расшиблось в лепешку, а подушки попадали на пол.
Из коридора раздался взрыв неудержимого смеха всей компании, наблюдавшей этот поединок. Тут уж добрейший Борис Григорьевич Клинч окончательно разъярился… Он еще целую неделю дулся на нас. А автор розыгрыша, вспоминая страшное выражение лица друга, долго потом улыбался своей неотразимой ротовской улыбкой.
Эстафета массового многофигурного рисунка перешла позднее от Готова к Ивану Максимовичу Семенову — автору ряда таких запомнившихся, наверное, всем читателям рисунков, как «Спасайся, кто может, копиисты идут!», «Великое переселение народов», «Товарищ Матрешкин — враг семейственности», и многих-многих других.
Сатирическую закалку он получил в боевом коллективе художников «Комсомольской правды», где работали тогда будущие крокодильцы Б. Пророков, Л. Сойфертис, В. Васильев, Е. Евган, Н. Аввакумов, М. Мазрухо, и вскоре начал работать в «Крокодиле», став одним из ведущих художников журнала, его художественным редактором и членом редколлегии.
В характере И. Семенова — спокойная сосредоточенность. О том, как трудно вывести Ивана Максимовича из равновесия, свидетельствует случай, рассказанный им самим автору этих строк.
Художники «Комсомолки» работали все в одной большой комнате. Семенов уже заканчивал рисунок, «населенный» большим количеством персонажей, когда его позвали к телефону в соседнюю комнату. Друзьям пришло в голову разыграть Ваню. Пророков мгновенно вырезал из черной бумаги круг с подтеками, похожий на пятно разлившейся туши, и положил его на семеновский рисунок, в который уже был вложен большой труд. Рядом он поставил пустой пузырек. Когда вернувшийся Семенов увидел, что произошло, он совершенно невозмутимо подошел к шкафу, чтобы вырезать чистый кусок ватмана. Только обнаружив шутку, Семенов добродушно рассмеялся.
Но веселый карандаш Ивана Семенова может, когда нужно, и поработать с полезной отдачей.
В пятидесятых годах редакция «Крокодила» помещалась в доме рядом с бумажным складом издательства. Мостовая там была разрушена, и перед подъездом стояла огромная, непросыхающая, прямо-таки миргородская лужа. Человеку нетренированному попасть в редакцию было трудновато. Непременный активист в любых общественных делах, Семенов отправляется к председателю райисполкома. Тот обещает помочь, но, видимо, руки не доходят… Тогда Иван Максимович нарисовал карикатуру в «Крокодил». Как вы уже, наверное, догадываетесь, переулок заасфальтировали буквально на другой же день.
В 1947 году он ездил в командировку в город Касимов вместе с Варварой Карбовской. Тамошний наплавной мост через реку разрушился, и начались бесконечные препирательства, кто должен его ремонтировать — город или район. Короче говоря, пришлось Семенову и тут рисовать карикатуру в «Крокодил». И вскоре мост был восстановлен.
Оказывается, карикатурист может и мостовую заасфальтировать и мост соорудить!
Юлий Абрамович Ганф был в редакции одним из самых остроумных людей. Он острил быстро и легко, точно играя, но в такой же непринужденной манере придумывал и темы для карикатур, а занятие это (попробуйте-ка сами!) весьма сложное и многотрудное. Вот, например, один из придуманных им сюжетов карикатуры, помещенной в журнале: изменник родины генерал Петэн, прекративший сопротивление Гитлеру, говорит связанной Франции: «— Я уже слишком стар, чтобы вас любить, но предать еще могу».
В 1923 году он начал работать в журнале «Красный перец», редактором которого был старый большевик Борис Михайлович Волин, а заместителем — способный художник и журналист Леонид Петрович Межеричер, ставший впоследствии одним из редакторов «Крокодила».
Ганф был экспериментатором, всегда искавшим новые формы сатирической графики. В конце двадцатых годов он печатал в журнале небольшие рисунки не в своей обычной манере, подписывая их псевдонимом «Люсьен». Читатели «Крокодила» писали в редакцию, что художники журнала рисуют хорошо, но вот «француз Люсьен все-таки лучше»… Природный юмор помогал ему жить и плодотворно работать. Уже незадолго до смерти кто-то из сотрудников, встретив его в коридоре редакции, сказал: «Как вы хорошо выглядите, Юлий Абрамович». «Внешность часто обманчива, — улыбнулся Ганф. — Я напоминаю некоторые наши новые дома. Снаружи все красиво, а внутри то отопление не работает, то трубы засорились».
Кукрыниксы пришли в «Крокодил» в 1932 году, то есть через десять лет после того, как сформировался их уникальный художественный коллектив. О Кукрыниксах, вернее, о Михаиле Васильевиче Куприянове, Порфирии Никитиче Крылове и Николае Александровиче Соколове, написано очень много, но очень мало рассказано о своеобразном и удивительном художнике, обладающем шестью глазами, шестью ушами, шестью руками и тремя остромыслящими головами.
Любой художник знает, какую неоценимую помощь оказывает подчас дружеский совет коллеги, взглянувшего на эскиз случайно, со стороны, свежим взглядом. А у Кукрыниксов такой «коллега» всегда под рукой. И взгляд его — внимательный, строгий и взыскательный. Иначе говоря, одним из важнейших условий успеха их коллективной работы является взаимная творческая критика. И, конечно, дисциплина у Кукрыниксов железная. Такая, что, например, ни один участник коллектива не имеет права делать свою личную работу без общего согласия.
Как они работают?
Посередине их мастерской стоит широчайший стол, за которым художники занимают свои насиженные места. Около каждого лежат его любимые кисти, карандаши, резинки. Крылов даже во время обсуждения темы очередной работы умудряется не выпускать из рук кисть. Он беспрерывно делает акварельные наброски на небольших кусочках ватмана. Это либо пейзаж морского берега, либо цветистая долина в окружении гор, либо скромный, но такой привлекательный букетик жасмина, что, кажется, чувствуешь его пряный аромат. Куприянову не сидится на месте — он широко шагает по мастерской, бросая замечания, помогающие точнее решить тему рисунка. А Соколов уже набрасывает карандашом на фанерном пюпитре эскиз будущей карикатуры. Затем он передает его Крылову. Порфирий Никитич откладывает в сторону недорисованные горы и делает исправления. Шагающий по мастерской Михаил Васильевич подходит сзади к Крылову и внимательно разглядывает эскиз, потом молча берет его, садится и вносит свои поправки, обычно завершающие обсуждение будущей карикатуры. Потом кто-либо один обводит набросок тушью…
Насколько убийствен сарказм Кукрыниксов в изображении врагов, можно судить по тому, что Гитлер распорядился включить их в число лиц, подлежащих немедленному уничтожению после взятия Москвы.
Рядом с Кукрыниксами в сонме уникального коллектива художников-крокодильцев сверкал талант Аминадава Моисеевича Каневского — художника настолько своеобразного, что никто даже не пытался ему подражать. Секрет необычайной выразительности его карикатур таится в его «когтистом» штрихе, разворачивающемся в рисунке, точно тугая пружина, заряженная динамикой мысли. Сам Каневский называл свой штрих «шерстистой линией», метко оттенив его занозистость и колючесть.
Когда я однажды по обыкновению зашел в уютную мастерскую Аминадава Моисеевича, он заканчивал свой новый рисунок на старую тему: два барана, два великих упрямца — черный и белый — столкнулись на узеньком мостике и ни за что не дают пройти друг другу.
С первого взгляда меня поразила ярчайшая выразительность композиции. Хотя рисунок посвящен всего только двум баранам, художнику удалось создать типический образ упрямства.
Я обратил внимание на целую стопку карандашных набросков, лежащих на столе.
— Для чего это столько вариантов одной и той же темы? — удивился я.
— А это уже кухня творчества, — улыбнулся Аминадав. — Такие наброски всегда предшествуют у меня появлению рисунка в окончательном виде…
С. Маршак посвятил Каневскому теплые и трогательные строки:
Не перечесть твоих уснехов.
Твои рисунки увидав,
Тебе, мой друг, сказал бы Чехов:
— Благодарю, Аминадав!
Ты украшал на радость детям
Страницы прозы и стихов
И превосходно — мы отметим —
Изображал ты петухов!
Я с бесконечною любовью
Тебе желаю всяких благ,
И долголетья, и здоровья!
Твой современник С. Маршак.