Родители барона, орловские помещики, всегда отличались жестокостью к русскому мужику. Когда деникинские полчища рвались к Москве, баронские земли переходили из рук в руки. Помещики уходили от красных и приходили вместе с белыми, вернувшись, начинали расправу. По наговорам помещиков много крестьян было повешено и расстреляно, еще больше перепорото.
Доведенные до отчаяния, мужики подожгли баронскую усадьбу, затолкали барина в горящий дом и отпихивали вилами, когда он пытался выбраться через окна.
Об этом старший лейтенант Моргенштерн узнал от матери спустя год. Они случайно встретились в Крыму, на одном из пароходов, битком набитом беженцами. Войска генерала Врангеля в панике бежали из России. Мать барона вскоре умерла от сыпного тифа на палубе парохода.
И старший лейтенант считал своим долгом отомстить. Он ненавидел и презирал все русское без разбора. Эта мужицкая революция… Как можно допустить в своем государстве такое!.. Однако он предпочитал скрывать истинные чувства, прикрываясь злобой к Советской власти.
Во Владивосток он приехал за богатой теткой, чтобы вывезти ее и деньги в Германию. Деньги… Без них старший лейтенант не считал человека человеком. И вот теперь золото само идет в руки.
«Завтра же выхожу в море, — решил он. — Никаких задержек». И опять взглянул на портрет императора.
«Полковник — заядлый монархист», — вспомнил он. Теперь барон чувствовал себя уверенно: страхи миновали. Глухие удары и стоны чуть не рядом с кабинетом его больше не беспокоили. Он сейчас просто не обращал на них внимания. Вот что это за карта с таинственными значками? Интересно бы узнать у Курасова… А вот и он: послышались шаги, полковник вошел в комнату и уселся за стол, подтянув ноги.
— Дело сделано, Моргенштерн. Генерал одобрил мой план. Вот он; прочтите, запомните.
Моряк внимательно, слово за словом, прочитал страничку текста, отстуканную на ремингтоне.
«Вот что печаталось за стеной», — догадался он. От сильных ударов буквы пробили бумагу чуть не насквозь. Он представил писаря с унтер-офицерскими погонами и пудовыми кулаками.
Однако занятная карта у полковника…
— Я хотел бы у вас спросить, — вернув листок, сказал старлейт, — что обозначено у вас на карте… Вот это, красным цветом?
— Партизаны, — отозвался полковник. — Где краска гуще, там их больше. Стрела — диверсия, треугольник — небольшой отряд.
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста.
Моргенштерн подошел к карте.
Во все стороны от Владивостока расплывались пятна, то розовые, то ярко-багровые. Железные дороги то там, то тут пробиты стрелами. Треугольники разбросаны во всех направлениях. Барон особенно удивился двум из них, резко отчеркнутым прямо на Владивостоке.
— Да, да, везде расплодились, как клопы, — бросил полковник, заметив недоумение старлейта. — Миндальничаем мы с ними… Почему вы до сих пор не в нашем клубе? — переменил он разговор. — Правление поручило мне пригласить вас.
— Вы имеете в виду монархическое общество?
— Конечно. Общество «Вера, царь и народ».
— Но я больше в море, чем на берегу, — нерешительно сказал Моргенштерн, — кому-то надо охранять границы.
— О, это не беда, подавайте заявление, всего два словл «Прошу принять». Я дам рекомендацию. Нам будет лестно видеть в числе своих членов дорогого барона. Почти весь генералитет — члены общества; адмиралы, много влиятельных штатских. В клубе вы можете встретиться запросто со всеми, в домашней, так сказать, обстановке. Двадцать четвертого августа в ресторане «Версаль» мы отмечаем годовщину организации общества. Одних гостей приглашено триста человек… Ах да, вы будете в плавании, жаль…
Моргенштерн написал прошение — что ему оставалось делать? Вынул кошелек и уплатил вступительный взнос.
Покрытая красными пятнами карта не выходила из головы старлейта. Он не предполагал, что партизаны столь многочисленны и активны. «Неужели так трудно с ними расправиться? Полковник говорит „Миндальничаем“. Уж будто бы… И в этом ли дело?.. Если меха украли партизаны, вернуть их не простое дело. С самого могут шкуру снять. Недаром Кура-сов так щедр… А все ж таки миллионы, и один — мой!»
— У меня еще один вопрос, господин полковник. Я на своем «Сибиряке» отстал от жизни и, знаете, подзапутался: какая у нас власть? Мы слышали, что Меркуловы свергнуты, образовано новое правительство. А сегодня я сам читал указ, подписанный Спиридоном Меркуловым.
Старший лейтенант хитрил. Он совсем не плохо разбирался в политике. Но ему хотелось узнать мнение знаменитого полковника.
— Да, братья «бим-бом» пока непотопляемы, — досадливо поморщился Курасов. — Адмирал Старк взял их под защиту. Если бы не он, то…
— Контр-адмирал Старк во время этого глупого путча был в бухте Святой Ольги, — возразил барон. — Он инспектировал патрульные корабли. Я его лично видел.
— Он был там для отвода глаз, — благодушествуя с сигарой, парировал полковник. — Надо же соблюдать приличия. А здесь остались его точнейшие инструкции… Мы смотрели как бы сквозь пальцы, Моргенштерн, но все видели… Однако недолго осталось куролесить этим братцам… Если хотите, барон, я попробую объяснить вам, что у нас происходит.
Он откинулся на спинку стула и помолчал, смотря в потолок. Полковник сейчас отдыхал, проверяя свои мысли. Не часто выпадает время так вот беседовать в этом кабинете.
— Приморьем управляли три человека, — не торопясь начал он, — братья Меркуловы и генерал Вержбицкий. Все они часто путали свои интересы с государственными. В результате наш корабль не раз терпел бедствие.
— Как вас прикажете понимать, господин полковник? — насторожился Моргенштерн. — Корабль?..
— Очень просто. — Курасов взглянул на тупой баронский профиль. — У каждого правителя собственная точка зрения и своя линия действия. Но пересекались ли в одной точке линии этих господ? Они ведь должны пересекаться, не так ли, барон? Оказывается, нет, получается… э… э… ложный треугольник, и весьма, весьма большой.
Старший лейтенант навострил уши при этом сравнении. Ложный треугольник, пеленг… Курасов говорил о вещах, знакомых моряку чуть ли не с детства. Он даже удивился, откуда сухопутному полковнику известны эти тонкости.
— Что влияет на точность при пеленговании, — бесстрастно продолжал Курасов, — это вы знаете лучше меня. Главное, кажется, ошибка в поправке компаса. Ну, и государственный корабль, место которого определено неточно, каждую минуту может оказаться на рифах.
Барон рассмеялся. Ему очень понравились эти рассуждения. Три правителя, у каждого свой компас, и все показывают по-разному. Моргенштерн представил определение места корабля по способу полковника Курасова: верхний мостик большого корабля, на мостике братья Меркуловы и генерал Вержбицкий. Они смотрят каждый на свой компас и отдают команды, после которых корабль швыряет то туда, то сюда…
— Сейчас не время заниматься настройкой их компасов, — зло сказал Курасов. — Наш корабль уже почти на рифах. Теперь нужна диктатура, твердая власть. Положение такое: или большевики, или «Боже, царя храни» с помощью каппелевцев.
— Разве каппелевцы монархисты? — удивился старлейт. — Ходят слухи, что вашу армию больше устраивает демократическое правительство.
— Ер-рунда-с! Пускай говорят, пускай верхняя одежда у кого-то с розоватым оттенком… Может быть, не знаю. Но подштанники, смею вас уверить, на всех совершенно белые!
Курасов прекрасно понимал, что офицерский корпус и солдаты не могут властвовать без поддержки местных сил. Такой силой была дальневосточная буржуазия, и она отказалась ставить на братьев Меркуловых, то есть помогала военным. Слишком нагло японский капитал старался оттолкнуть, выпихнуть из Приморья национальный русский капитал. Слишком безоговорочно поддерживали японцев Меркуловы. Торгово-промышленная палата зорко следила за всеми событиями. Местные воротилы согласились на кандидатуру генерала Дитерихса. Не обошлось без советов американского консула мистера Макгауна. Думая об этом, полковник усмехнулся. Пожалуй, американцы не дадут японцам бесконтрольно, то есть без них, хозяйничать на русском Дальнем Востоке. Да и Дитерихс вряд ли вытянет… Впрочем, в эти свои соображения Курасов не считал нужным посвящать морского офицера.
— Газеты пишут, — сказал моряк, — о каком-то земском соборе, чтобы выбрать нового правителя. Кому и зачем нужна эта канитель?
— Генерал Дитерихс слишком монархичен, пожалуй, больше, чем был сам царь. Он хочет служить молебен по всем правилам.
Черный с золотым ободком телефон опять слабо заверещал, будто через силу.
— Хорошо… Вы настоящий Шерлок Холмс, Соломаха. — На этот раз Курасов был более разговорчив. — Продолжайте поиски, возьмите еще людей. Гм… Подтверждаются наши предположения? Вы так думаете?
Полковник дал отбой, расправил закрутившийся шелковый шнур. Заметив любопытный взгляд моряка, он сказал:
— Час назад на рельсах найден изуродованный труп. Врачи говорят, что смерть наступила раньше, чем колеса разорвали тело… Обнаружены три пулевые раны, одна — в сердце. Стреляли из нагана, почти в упор. В кармане пиджака этого человека нашли пропуск аянского коменданта на имя Ивана Белова. — Курасов положил сигару. — Вот так, дорогой барон, теперь я утверждаю, что Иван Белов состоял в партизанской шайке, укравшей соболиные меха.
— Но кто же его бросил под поезд? — вырвалось у Моргенштерна.
Полковник развел руками.
— Сожалею, но мне пока неизвестно. Надеюсь, что именно вам удастся разъяснить многие подробности. Кстати, как команда на «Сибиряке» — там нет каких-нибудь розовых?
— Таких нет. Половина команды черноморцы. Пришли со мной на «Франце Фердинанде», люди абсолютно надежные. Но остальные… — барон скорчил гримасу, — гм… распустились. Есть подозрения, но пока ухватиться не за что. На флоте, господин полковник, мы поддерживаем добрые старые порядки. В вашем вкусе, — добавил он, усмехнувшись. — На вечерней перекличке команда поет «Боже, царя храни». Ну, и священники оставлены на всех кораблях.