— Что за негодяй? Кто такой?
Сторож досадливо покачал головой, но все же вздернул на плечо ружье и с неохотой двинул по следам Ромэна. Юноша опасливо и недоуменно выглядывал из-за угла соседнего дома и, видя, что неумолимый сторож пошел прямо на него, дал деру в самый темный переулок. Бежит и слышит по снегу грузные шаги преследователя. Тот уже и догоняет, сопит в спину, русской бранью сыплет. Но вдруг покачнулся, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул как подкошенный. Через секунду, словно из ниоткуда, появилась Ульяна.
— Снимай с него одежду, переодевайся, бери ружье и — в лавку, — скомандовала она.
— Элен! — выдавил перепуганный Ромэн дрожащим голосом и с придыханием от быстрого бега. — Почему ты ничего не сказала мне прежде?
— Прости, не удержалась, — захихикала девушка. — Но ты хотел острых ощущений. Вот они — на, пожалуйста, острые ощущения. Одевайся. Слышишь, люди из соседних домов повылезали на шум? Ты должен сказать им, что нет причин для волнений, и скрыться внутри магазина.
— Я?
— Они подумают, что ты сторож. Махнешь рукой и произнесешь одно слово: «Ерунда».
— Ер-рунда, — послушно повторил Ромэн.
— Нет, не пойдет, — проворчала Ульяна. — Слишком грассируешь. Тогда лучше: «Пустяки».
— Пустяки.
— Не пустя́ки, а пустяки́.
— Пустяки́.
— Умница, — похвалила его девушка и, приобняв за плечи, звонко расцеловала в обе щеки. — Собери в мешок побольше безделушек и возвращайся сюда. Мы переоденем и перетащим этого бедолагу в лавку. Только ты там не тяни, а то ведь мужик околеет, мороз нынче аж до костей пробирает.
Еще до петухов импровизированный клад был спрятан в подвале дома Михайловых за грудой старья, к которому лет сто никто не прикасался, хоть и говорили, что давно клад оный исправно здесь искали. Ульяна постаралась не нарушать стройной конструкции из старых стульев, сундуков, пыли и паутины. Обернула украшения в старый чехол, припудрила его горсткой пыли и сунула в самое основание груды хлама.
Ромэн уселся с книгой в библиотеке — стеречь нити и ждать. Когда камин поостынет, он приклеит к стенкам дымохода несколько мешочков с цинковым порошком. Потом нужно уследить, чтобы не стали разжигать огня ранее девяти вечера.
Так целый день он и просидел, не заметив в азартном ожидании вечера, как быстро течет время. Благо в столице государства Российского зимний день был столь короток, что порой казалось, его нет и вовсе, только утренние сумерки слегка посветлели, а уже и солнце садится.
Дом ходил ходуном, во всех комнатах горели свечи и лампы, сильно пахло керосином и хвоей, хозяева готовились принять больше гостей, чем обычно. Порой заглядывали к юноше и недоумевали, отчего тому на ум пришла вдруг фантазия остаться в одиночестве в такой чудесный веселый зимний день. Отказался сходить с девушками в Юсупов сад, ни к завтраку, ни к обеду не явился, и даже когда двери в гостиную открывали, где елка стояла, украшенная сотнями восковых свечек, тоже библиотеку не покинул.
— Вы не заболели? — волновалась Дарья Валерьяновна, с беспокойством взирая на Ромэна.
Юноша пытался скрыть яркий румянец и легкую дрожь, низко опуская по-прежнему перебинтованную голову и нарочито прижимая ладони к щекам. До того волнение захватило все его существо, что он начинал заикаться, хвататься за волосы, отстукивать зубами дробь, мечась и не зная, как лучше себя вести.
— Не приказать ли прибавить еще дров в камин?
— Нет, нет, — болезненно вскакивал он, — я умираю от жары…
— Отправились бы проветриться. На катке сегодня маскарад.
— Благодарю, — и снова Ромэн склонялся к книге.
Когда о нем ненадолго забывали, когда за дверью воцарялась тишина, он вставал и принимался вышагивать, вспоминая свои реплики и жесты. Словно молитву, словно трудно поддающийся урок, он твердил несколько коротких русских фраз, которые собирался сказать при встрече и при прощании с дежурным на вахте полицейского Архива. Откашливаясь и кряхтя, он репетировал манеры господина Михайлова, размахивал руками и тряс головой, возвращая на макушку импровизированный чуб, или теребил воображаемые подусники, как это часто делал разыгрываемый им персонаж. А едва вновь раздавались шаги за дверью, снова бросался к книге.
Пришло время, когда головешки в камине наконец совсем остыли, — а это как раз была та минута, когда все исходили криком и визгом, прыгая под елкой. Ромэн поспешно разделся до пояса, чтобы не испачкать в саже платья, нырнул в логово камина, на липкой медицинской ленте крест-накрест приклеил три мешочка с горючим. Все! Теперь дождаться бы появления прекрасной Зои. А потом — налет на Архив. Ох, поскорее бы пришла сестрица, еще немного, и его начнут подозревать в недобром замысле.
К восьми вечера внизу у подъезда собралось внушительное количество экипажей и саней. За дверью все чаще стали раздаваться звонкие голоса разноликих незнакомцев — началось…
Рождественский ужин Ромэн тоже просидел в библиотеке. Всем домом его ходили уговаривать принять участие в застолье, но тот отмахивался из последних сил, пока наконец не пробило одиннадцать, и только тогда юный Лессепс со спокойным сердцем уступил свой почетный пост Ульяне.
— Какая досада, месье Габриелли, такой вечер, а вы больны, — стенала Дарья Валерьяновна.
— Неужели мадемуазель Зои ничего не может для вас сделать? — вторила матери Катенька, расставляя свечи. — Ведь жалко же!
— Жалость, — отрезала с внезапной строгостью медиум. — Это чувство неведомо людям шестой расы. Жалость порождает безнравственность, леность. Жалость отнимает у человека душу, поскольку вместе с жалостью вы проявляете сомнение в мощи души: в силах ли ей нести свою ношу. Жалостью вы унижаете дух, уничтожая, превращая в ничто. Высшие Силы даруют каждому испытания в соответствии с силой духа и тяжестью кармических узлов, каждый должен сам распутать их. Брат не слушает свою сестру, оттого наказан плохим самочувствием. Николя, если твоя голова по-прежнему болит, иди в постель. Не мучь себя.
Всхлипнув, как дитя, потерев пальцами бинты под волосами, Ромэн вышел из библиотеки. Волнение перед предстоящей операцией столь сильно сказалось на цвете его лица, что и вымучивать и изображать бледность ему не пришлось. Он вышел, шатаясь. Маленький Сеня вызвался проводить дорогого гостя.
Спиритический сеанс превзошел все ожидания. Час гости, в полумраке взявшись за руки, старательно вещали выдуманные на ходу Ульяной всяческие колдовские звуки. То по ее велению они мычали, то рычали, свистели и жужжали. Легким подергиванием носка туфельки девушка шелестела занавесками и сосновыми ветками в вазах. Тех, кто неожиданно изъявлял желание проверить, что шевелится на подоконнике и отчего без сквозняка колышутся шторы, медиум строго отдергивала.
«Сеанс, — заявила она, — не возымеет успешного завершения, если всякий раз присутствующие, когда она настраивается на связь с потусторонним миром, будут нарушать тишину и покой».
Порой гости забывали дышать, чтобы не испортить лучшего, по их мнению, рождественского праздника.
Когда мешочки из тонких бараньих кишок, приклеенные Ромэном к внутренней стенке каминного дымохода, нагрелись, истончились и полопались, Ульяна услышала легкий шорох и почувствовала тонкий аромат жареной плоти. Бревна ярко вспыхнули, посыпались искры, а следом через каминную решетку повалил густой дым.
Чтобы предупредить возможное всеобщее замешательство, она поспешила выкрикнуть:
— Он с нами. Не двигайтесь. Он исчезнет. Он явился и настроен благожелательно, не спугните его, прошу вас…
Дым в библиотеке вызвал непрекращающуюся волну криков и вздохов. Стало еще душнее, дамы обмахивались веерами, мужчины сняли сюртуки и расширили галстуки, по их вискам катились струи пота.
«Но то ли еще будет», — хохотала про себя Ульяна, наслаждаясь зрелищем всеобщего ужаса, и довольная сильнее дергала носками туфлей под скатертью.
Заметались шторы, упали книги, слетела с подоконника ваза, опрокинулись канделябры, потухла часть свечей. Стало темнее. Некоторые дамы впали в истерику — визжали, как свиньи на бойне, иные попадали в обморок, их оттащили к углам, усадили на стулья.
В дыму Ульяна вдруг засветилась, ибо фосфоритовый состав, которым она себя заранее опрыскала, напитал света, а воцарившийся полумрак сделал исходящее от нее свечение отчетливей. Она выпустила руки соседей и встала, подняв ладони вверх. Лицо искажено уродливой гримасой, кожу словно пронизывает космическое сияние.
— Он в моем теле… — проронила медиум, замерев как истукан, настолько измененным и страшным голосом, что в обморок упали хозяин дома и еще один великовозрастный господин в старомодном сюртучке. — Ваши вопросы!
Смелых оказалось достаточно, посыпались вопросы о жизни, смерти, наследствах, учебе, торговле — обо всем насущном. На все это Ульяна ответствовала пространно, слова ее могли бы удовлетворить даже самого взыскательного вопрошателя, ибо многих изучила достаточно, чтобы знать, какие ответы те желали услышать. Делать предсказания она училась у цыганок, промышлявших гаданием, тщательно запомнив многие замысловатые ответы, что они давали, глядя на ладонь или веер карт, особенность которых как раз и состояла в небывалой универсальности, а та, в свою очередь, простачкам разным мнилась истиной с точностью да прямым попаданием.
Дым тем временем рассеялся, стала выветриваться и угасать фосфоритовая краска. Надо было переходить ко второму акту представления, самому интересному, но не самому простому. Ульяна знала, что фосфор быстро улетучится, Ромэну времени не хватит. Нужно задержать гостей еще как минимум на час, и для этого у нее имелся маленький шприц, который уже был испытан, наполненный на сей раз безобидной камфарой, но концентрацией, превышающей обычный раствор в несколько раз. Достаточно одного укола, чтобы сердце зашлось галопом.
А для паники, тем паче в столь напряженной обстановке, в духоте и полумраке, того достаточно, чтобы к спиритическому сеансу добавить и вполне эффектный сеанс экзорцизма. Когда Ульяна говорила, что собирается отомстить Бирееву, она имела в виду не только невинную шутку с безделками из ограбленной ею ювелирной лавки. Оставалось надеяться, что пахучие благовония поглотят едкий запах камфары — ее будущего орудия преступления, а полнокровный и склонный от природы к высокому давлению банкир в полной мере ощутит его действие на себе.