Они почти час проспорили в кабинете Феликса, пока Ульяна не выскочила вон из лаборатории. С десяток других ученых и инженеров в недоумении глядели, как юная дама в яростном негодовании прошла мимо и удалилась. Боялись, что тоже начнет бушевать и попортит им реактивы и дорогостоящую лабораторную утварь.
К вечеру наконец добрались до Бармена.
Улица Хекингхаузен была необычайно оживлена, невзирая на то что городок насчитывал не более сотни тысяч жителей. У здания конторы фирмы «Фабен» стояла полицейская карета с решетками вместо окна, на санном ходу. Извозчик натянул вожжи, и Ульяна, не дождавшись, когда сани остановятся, отбросила меховую накидку с колен и бросилась к толпе. Распихивая всех кругом направо и налево, она пробиралась к крыльцу. Тут же под общее ликование вышли два полицейских в темно-зеленых мундирах, в касках со звездой и тесным ремешком, пущенным под подбородок. Следом еще два — они вели Иноземцева под локти, без очков и взлохмаченного. Одному Богу известно, что вытворил этот упрямец в конторе фирмы.
Ульяна, точно громом пораженная, смотрела, как он, злой и бледный, со стиснутыми зубами, глядя в землю, прошел мимо и исчез за дверцей полицейского транспорта. Следом на крыльце показался статный молодой господин в светлом пальто, он был недоволен и что-то с жаром говорил полицейскому офицеру с пышными бакенбардами и усами, с каской под мышкой. С чрезвычайной внимательностью и почтением слушал он проповедь собеседника, невзирая на то, что был вдвое его старше.
«Управляющий «Фабен» и начальник полиции», — сразу догадалась Ульяна. Первый — беспощаден и жесток, как и все хорошие предприниматели, однако это не мешает ему быть самовлюбленным, напыщенным павлином, второй — жаден, упрям, но сговориться удастся. Первого можно одолеть и отобрать злополучный патент, но очень сложным многоходовым манером. Со вторым придется повозиться, но тут уже без возможных вариантов, ибо Иноземцева не оставишь за решеткой.
Господин в светлом пальто исчез в дверях конторы, а полицейский чиновник сел в карету, и та тронулась, тихо скользя по лыжне.
— Дьявол, — выругалась Ульяна по-русски. А потом нахмурилась, развернулась, села обратно в сани, попутно махнув рукой вышедшим к толпе Ромэну и Герши. — Едем за ними.
Иноземцева отвезли в участок. Спустя несколько минут, как за его спиной захлопнулась решетка, Ульяна уже говорила с начальником барменской полиции. Положив перед ним на стол фальшивый паспорт Иноземцева, где она его женой значилась, благо арестованный своих документов не вынимал, ибо по обыкновению в суете позабыл багаж в Эльберфельде у Нойманна, она молитвенно сложила руки, принялась стенать, повествуя о нелегкой жизни жены русского врача, разум которого вдруг помутился, молила о пощаде, увещевая и заверяя, что уговорит супруга вернуться на родину. И тот больше не станет предпринимать попыток досаждать немецким фармацевтам. В общем, применила все свое бесконечное обаяние, в конце концов уговорив чиновника дать возможность повидаться с заключенным и принять его адвоката.
— Хорошо, фрау Иноземцева. Но учтите, ваш супруг сам полицию вызвал, это ему с рук не сойдет.
И велел фрау проводить к мужу.
Ульяна думала, тот сейчас браниться станет, выставит вон, видеть не захочет, помянет и преследование, и разнесчастную Зои Габриелли, но Иван Несторович устало обнял ее, к груди прижал, нежно поцеловав в висок. Молчал, ни слова не сказал.
— Зачем же вы так странно поступили? — начала Ульяна осторожно. — Зачем бежали?
— У меня другого выхода нет, — вздохнул Иноземцев. — Слушать меня не станут, пока внимания общественного не привлеку. А Герши доставлять неприятности я не хочу.
— Что за странные манеры? Чего вы добьетесь? Упекут в тюрьму за хулиганство, обвинят в попытке покушения.
— Я в свидетели полицейские органы призвал. Прежде, чем к ним идти…
— И послушали тебя?
— Да, будет суд.
Ульяна глянула в ужасе и принялась заламывать руки.
— Ну как же вы неловки, Иван Несторович. Как же можно так, а? С людьми надо тихо, осторожно, уговорами да лаской. А вы… с топором наперевес, ругаться, кричать. Неуклюжий вы, Иван Несторович, совсем разговаривать разучились, отшельником стали, все равно что снежный человек какой-то.
Тот равнодушно пожал плечами.
— Господин Нойманн этот ваш ясно мне дал понять, что никакой он не ученый и исследований не проводит. Он охотник за чужими открытиями. И занимается тем, что ищет для конторы чудо-лекарства, покупает или крадет патенты на них, а потом концерн получает небывалый доход с копеечного вещества вроде аспирина.
— Нет же, нет, — воскликнула Ульяна, в отчаянии понимая, что Иноземцев наделал поспешных выводов. — Вовсе он не ученый и не охотник… Это только раз было! Случайно получилось. Что ж ты на человеке клеймо ставишь? Чай, из ревности! Он хороший, я с ним… еще раз поговорю… Да не со зла он, а со страху тогда луноверин фабенцам показал, чтоб не погнали вон из фирмы.
— Он не тебя одну, глупая, обманул. Так было с французским химиком месье Жераром, так было с Артуром Айхенгрюном, у которого просто-напросто отобрали результаты его исследований и вышвырнули из «Фабен». Ибо первый аспирин открыл, второй усовершенствовал, сделал возможным его безопасное применение. А слава досталась этому прохвосту. «Фабен» покрывает жуликов.
— Кто ж вам такое сказал?
— Я написал родственникам месье Жерара.
— Это какая-то ошибка, Ванечка. Не стоит вам во всем этом копаться. Вы один против целого концерна. Вас съедят и косточек не оставят. Послушайте месье Герши, он дело говорит — не справиться вам с «Фабен» одному… По крайней мере, методом, который вы избрали.
— Отчего же вы так решили, Ульяна Владимировна? Нет в вас веры в правду оттого, что вы всегда на стороне лжи. И не пробовали жить честно. Я останусь дожидаться суда, да хотя бы и здесь. Мне все равно.
— А если суд будет закрытым, если судебные медицинские эксперты — заведомо подкуплены? Вашим исследованиям они объявят шах и мат в первый же день заседания, не удостоив их и толикой внимания. Если Жерару с Айхенгрюном не удалось вернуть аспирин, вам — подавно ваш луноверин не отдадут.
Иноземцев взглянул на девушку так, словно она ему только что пощечину влепила.
— Будет по-моему, — процедил он.
— Не будет! — Ульяна даже ногой притопнула. — Вы наивный и глупый, Иван Несторович. Вы проиграете! Но я сделаю все, чтобы этого не произошло.
Иноземцев лишь усмехнулся словам Ульяны с какой-то безнадежностью и, безразлично пожав плечами, смягчился.
— Нет дороги назад. Я сделал господину Беккеру вызов, и господин Беккер его принял. В присутствии начальника полиции этого городка и нескольких его подчиненных. Ахиллинин не попадет на прилавки аптек. Я породил это чудовище и пусть же либо его уничтожу, либо понесу за его создание должное наказание.
Ульяна поняла, что уговаривать Иноземцева совершенно бесполезно, если что вбил себе в голову, хоть кол чеши, пока не добьется своего, не успокоится. И были они в этом оба чем-то схожи, возможно, потому и тянуло их друг к другу. Но Ульяна считала себя упрямей во сто крат кого угодно — обязательно что-нибудь да придумает, непременно воспрепятствует осуществлению вздорного плана Иноземцева. Всегда так было, и сейчас так будет.
Три дня ходили они с Ромэном и Герши к неумолимому немецкому полицейскому чиновнику, оскорбленному ложным вызовом русского доктора. Три дня объясняли, что у него за интерес, мол, справедливости у органов искал, ибо не внемлют ему господа фармацевты, к советам не прислушиваются, а меж тем русский доктор важные исследования проводил, новое открытие сделал, которое, быть может, большое влияние на все человечество возымеет. Герши старался изо всех сил, Ульяна каждое его слово тщательно переводила герру начальнику, от себя немало оправданий Иноземцеву добавляя.
Герр начальник был жалким типом, очень любил своей властью упиваться. Таких Ульяна звала «человек-городовой». Подобно городовому, мнившему себя по меньшей мере главою муниципалитета, такие люди обычно злоупотребляли полномочиями, при этом широко задрав нос и не спуская с лица презрительной мины.
Не было в Бармене никаких происшествий лет сто, и столько же ничего не случится, вот и вцепился он в Иноземцева, точно в наиопаснейшего преступника. Долго пришлось немца уговаривать. Наконец принял герр начальник решение отпустить хулигана под залог в сумму, с учетом погрома, устроенного в кампании «Фабен», равную трем тысячам франков. Герши, услышав такую цифру, чуть Богу душу не отдал, уронил голову на руки, дрожит, потом обливается — где они такие деньжищи-то сейчас сыщут. Видимо, начальник полиции хотел напугать защитников доктора, думал, легко от них отделаться. Но не вышло, ведь герр полицейский и весь его штат и прочие чиновники не ведали, что среди оных защитников внук панамского миллионера пребывал.
Ромэн Лессепс тотчас сел за стол, спросил у господина полицейского листок бумаги и написал:
«Дорогой отец! Я в Барменской тюрьме, в Германии, вышли три тысячи франков. Ромэн Виктор».
Через неделю юноша получил банковский билет на означенную сумму вместе с длинным нравоучительным письмом, мол, где ты, негодник, делся, отчего учебу бросил, опять в карты проигрался, смерти моей хочешь, немедленно возвращайся в Париж, или лишу тебя наследства. Любящий папа.
Иван же Несторович вышел на свободу, подписав требование о невыезде до окончания судебного процесса и не осознав сразу, каким образом и кто за него поручительство дал.
Ульяне так ловко удалось обойти и Иноземцева, и начальника полиции, и адвоката, что первый вышел из тюрьмы будто громом пораженный, второй был убежден, что Ульяна — жена заключенного, а третий — сей страшной тайны так и не узнал, ибо девушка из кожи вон вылезла, чтобы Герши паспорта фальшивого Иноземцева не раскрыл на той странице, где подпись посла стояла.
Как посреднику в общении чиновника и адвоката, как переводчику, да в нужный момент подкладывая в руки адвокату настоящий паспорт, меняя их, аки наперстки на столе, авантюристке с лихвой удалось выхлопотать поручительство, не возбудив ничьего подозрения.