Прыгать с высоты Ульяна умела с детства. Тут особый секрет надобно знать: просто на секунду вообразить, что ты птица, расправить крылья и ух — вниз, а едва земли коснешься, тотчас калачиком свернулся и покатился, будто колобок. А там хвать горшок фикуса и в окно его, а следом и сама. Во двор скакнуть да через забор перепрыгнуть — дело двух минут.
Ранним утром, еще до завтрака, чтобы случаем не натолкнуться на доктора в этаком наряде — узнает ведь свою Ульянушку, а при людях объяснять, что да почему, несподручно, — собралась в обратный путь. У стойки в вестибюле она натолкнулась на недовольную даму, которая жаловалась портье, что не могла уснуть, так как всю ночь под полом скреблись мыши.
Ульяна побелела от страха, но тотчас нашлась.
— О почтенная фрау, — воскликнула она, неуклюже подбегая к ней и размахивая клеткой с крысой, — это моя вина, моя, приношу тысячи извинений. Вечера вечером Марта, встревоженная падением за стойку, была сама не своя. Да, ее мордочка подергивалась от нервных конвульсий, поглядите, она до сих пор дрожит. Марта сбежала, проклятая, забилась где-то в угол в коридоре. Насилу я ее сыскал лишь к рассвету — на лестнице сидела. Один из коридорных подтвердит мои слова, он сам мне помогал сыскать питомца! Простите меня ради всех святых. Быть может, я как-то смогу загладить свою вину? Не желаете погладить это пушистое чудо? Марта любит ласку! Какая у нее чудесная шерстка, это оттого, что я ежедневно кормлю ее беконом, да, она любит бекон. Такая у меня Марта, да. Хотите погладить?
Но дама отдала бы сейчас все на свете и еще несколько таких же неспокойных бессонных ночей в придачу, чтобы странный рыжеволосый натуралист в пробковом шлеме перестал совать ей под нос это отвратительное чудовище. Она наскоро пробормотала слова прощения и убежала.
Анри Буаселье пожал плечами, изобразил глуповатую улыбку. Потом расплатился за номер и вновь рассыпался в словах благодарности и извинениях, ухватив руку портье и энергично ее тряся, в завершение горячего прощания похлопал по плечу и незаметно сунул в нагрудный карман его форменного пиджака дубликат от 135-го номера.
До окрестностей Бармена Ульяна добиралась уже на почтовых санях. В дороге, не замечая тряски и покачивания, чудно и со спокойным сердцем отоспалась, запас сил восстановила после этакой операции. И посложней дельца проворачивали, бывало! В лесу извозчика отпустила, мол, дальше чудесной тропинкой дойду, воздухом подышу. Переоделась в зарослях ежевики, снегом припорошенных, крысу отпустила на волю, а клетку утопила в реке и бегом направилась к Герши.
Адвоката одного опасно было оставлять, еще чего вздумается тому полицейских на нее натравить. Каждый раз, возвращаясь, приходилось к гостинице Петерманн и так и эдак подкрадываться, издалека в бинокль высматривать, не толпятся ли шустрые темно-зеленые ищейки в касках со звездой. Но и на этот раз напрасно тревожилась Элен Бюлов: с искренним волнением ждал адвокат приезда девушки, сидя на ступеньках крыльца гостиницы.
— Ну что же? Нашли вы месье Иноземцева?
Та улыбнулась, кивнула, игриво подмигнув, рада была несказанно, что в отель удалось попасть, да еще и пол незаметно подпилить. Но Герши об этом не рассказала. Сей секрет будет только ей одной да Ивану Несторовичу принадлежать. И то, господь распорядится, и не понадобится тайный ход из отеля «Брайденбахер Хоф». Так уедут — без хвоста и шумихи. А может, и вовсе через парадное крыльцо под фотографические вспышки газетчиков, победителями. Ну это если удастся статью хорошую состряпать.
И довольная, подхватила под руку Герши, оба отправились на телеграфную станцию.
— Все, — сказала Ульяна, — будет лямку тянуть: пусть Ромэн ищет журналиста.
«понял тчк», — ответил тот.
Глава XIIIСтрах и ненависть Элен Бюлов
Но оказалось, что найти газетчика в Дюссельдорфе несколько затруднительно. Никто, по всем вероятиям, не хотел связываться с набирающей обороты корпорацией «Фабен».
Уважаемые издательства совершенно не разделяли мнение доктора Иноземцева об открытом грабеже и тонкой манипуляции незадачливыми покупателями, на коих, по его словам, зиждилась вся фармацевтическая индустрия. Ныне изготовление лекарств плавно перетекло в прерогативу владельцев лакокрасочных заводов, которые обзавелись подтверждающей правомерность их действий бумажкой, разумеется, купленной в патентном ведомстве.
Доктора Иноземцева посчитали одним из множества противников прогресса, консервативным брюзгой и ворчливым педантом, каких в ту пору водилось немало.
Кроме того, германская пресса уже давно пребывала под игом цензуры: бесконечная вереница законов о праве слова была ознаменована рядом запрещенных издательств, которые закрывали, едва те успевали напечатать пару выпусков. В сравнении с Парижем, где каждый второй был журналистом, а каждый первый — осведомителем, где любой слух или случайно оброненное слово тотчас вырастало в статью или карикатуру, Германия была молчаливым понурым псом, который не то что не тявкнет на грабителя, но и головы на него не поднимет.
Канцлер требовал, чтобы статья, прежде чем была издана, получала разрешение на печать в полицейском участке, а также сведения обо всех, кто к сей статье приложил усилия. Понятно, почему Ромэн обошел весь Дюссельдорф, а следом Кельн, Гамбург и не смог сыскать храбреца, который бы взял на себя смелость напечатать статью об участии русской авантюристки в выпуске лекарств немецкой фирмы.
Ежедневно Ульяна получала одну и ту же телеграмму от юноши с одним-единственным словом: «увы тчк», но из разных городов. Целую неделю она изнывала, негодуя на нерасторопного мальчишку, целую неделю провела в обществе ненавистного герра Нойманна в надежде, что наконец сможет обличить его во лжи и вернуться к своему доктору.
Восьмая телеграмма пришла из Берлина: «нашел тчк принимайте зпт дал адрес Герши тчк об инкогнито предупредил тчк».
Журналистом оказался знакомец герра Фридриха Энгельса — писателя и революционера, бывшего родом по воле случая из Бармена. Оба когда-то входили в редакционный комитет газеты «Нойе Райнише цайтунг». Журналист был очень впечатлен рассказом доктора Иноземцева о том, какую нечистую игру затеял «Фабен». И решил, что непременно должен вмешаться в эту историю с «ядом от кашля» (так он собирался назвать свою статью), чтобы не дай господь родной город его близкого друга и соратника не был очернен дурной славой и проделками лжецов-капиталистов.
— Ныне я работаю в «Норддойче альгемайне цайтунг». Это газета канцлера, и все статьи у нас тщательно проверяются. Но у меня есть способ обойти цензуру, — говорил седоволосый подтянутый старичок в сером костюме для спорта и верховой езды, с карманным фотоаппаратом «Кодак» на толстом кожаном ремне через плечо. Аппарат трудно было назвать карманным — большой деревянный ящик, обтянутый кожей, с ключом для перемотки кадров и круглым отверстием — объективом. Ульяна видела такие на выставке в Париже. И со вздохом заметила: проявить фотографические снимки было чрезвычайно сложно: отснятую пленку необходимо отправлять производителям этих камер и ждать черт знает как долго.
— Вовсе нет, я сам проявляю снимки в собственной мини-лаборатории. Я показывал ее герру Иноземцеву, он остался очень доволен, — безапелляционно отрезал немец.
Имени он своего не назвал, сказал, что когда-то подписывал свои статьи псевдонимом «Лупус Второй», первым Лупусом был Вильгельм Вульф — мастер сенсаций «Новой Рейнской».
Услышав имя Иноземцева из уст энергичного старичка, Ульяна даже не изменилась в лице, продолжая внимать торопливым его речам, надеясь, что в ходе беседы откроется, каким образом так случилось, что здесь замешан сам доктор. Зато адвокат не стерпел, и едва господин Лупус замолчал, тотчас по простоте своей душевной осведомился на ломаном немецком:
— Доктор Иноземцев говорил с вами?
Оба — и Ульяна и журналист — одновременно не без удивления взглянули на адвоката.
«Этот пройдоха Герши понимает все же по-немецки, — подумала девушка, — хотя по прибытии в Бармен не ведал, как будет “здравствуйте” и “спасибо”». — Но ничего не сказала вслух, сделав вид, что нет причин для изумления — ну молодец, выучил германское наречие. Браво! Во взгляде же господина Лупуса промелькнуло недоумение иного рода. И он ответил:
— Разумеется, господин Иноземцев. А кто ж еще? Мы встречались с ним в Берлине, потом он вернулся в Дюссельдорф. Я отправил ему телеграмму, осведомив о своем согласии написать статью. Он телеграфировал адрес, куда я и явился. И предупредил, что меня встретит Элен Бюлов.
Тут до Ульяны дошло: этот бестия, этот плут Ромэн перехватил телеграмму Иноземцева и сам направил журналиста сюда. Ай да прохвост, ай да молодец!
Но выходило, что и доктор искал журналиста. Для той же цели или какой иной — было уже не важно, ведь Ромэн ловко обошел его, вручив господина Лупуса прямо в руки Ульяны. А она уж знает, как распорядиться услугами газетчика с фотоаппаратом. Тонко, ненавязчиво она попросила поведать, что говорил ему доктор. Оказалось, ничего нового — де, рецептом краденым пользуются, по которому выпускать небезвредное средство собираются, а его — Иноземцева — исследованиями, такие-разэтакие, пренебрегают. Ну и прекрасно, ну и чудесно — журналисту будет, о чем написать.
Вдруг опять адвокат встрял, нарушив радостный ход мыслей девушки:
— Ведь это противозаконно — вторгаться в частные владения, не имея на это никаких полномочий.
Господин Лупус тотчас нашелся с ответом:
— Да, противозаконно, и, возможно, я понесу наказание. Но доктор Иноземцев обратился ко мне за помощью, разве я мог отказать, когда его направил ко мне сам герр Энгельс. Доктор был столь любезен, что занялся здоровьем его матушки, из-за недуга коей пришлось покинуть Лондон и переехать на время в Бармен.
«А вот и знакомый-немец, что помог заселиться в «Брайденбахер Хоф», — мысленно улыбнулась Ульяна. — Герр Энгельс, значит. Все сходится. Но только откуда Иноземцев знает этого престарелого революционера? На Всемирной выставке, поди, знакомство