Саид был сиротой, его родители погибли при крушении автобуса. Он жил у старой вдовы по имени Лючия в маленькой квартирке напротив ворот, между комнатами пекаря Бараката и большой общей кухней. Лючия приютила Саида, потому что была бездетна, а на содержание этого мальчика, чей отец десять лет проработал кастеляном в элитной католической школе, церковь давала деньги. Эта школа находилась неподалеку от той, где учился Салман, но предназначалась для детей богатых христиан.
Ровесник Салмана, Саид был миловиден, как дочки пекаря, и ограничен, как дети билетера Маруна. После гибели родителей — он учился тогда в четвертом классе — Саид ни дня не задержался в школе. Он пошел работать в хамам неподалеку от площади Баб Тума помощником банщика. Жалованья Саид не получал, однако его заменяли чаевые, которые давали мужчины, когда оставались им довольны. Все до пиастра мальчик отдавал своей приемной матери, которая этим очень гордилась.
Когда Салман попросил Саида узнать у своего начальника, не нужен ли в хамам еще один мальчик, тот так удивился, словно слышал эту просьбу впервые. Прошел год, прежде чем банщик вызвал Салмана к себе. В тот день мальчик почти до крови натер свои бледные щеки пемзой.
— У тебя свадьба? — спросила Сара, увидев, как ее приятель моется и прихорашивается на кухне.
— Банщик хочет на меня посмотреть, — засмеялся Салман. — Я должен выглядеть здоровым.
— Волнуешься?
Салман кивнул.
В одной майке и с полотенцем, обвязанным вокруг бедер, банщик походил на японского самурая и выглядел действительно устрашающе. Придирчиво оглядев Салмана, он покачал головой.
— Ты сказал, что он сильный мальчик, но я этого не вижу, — обратился он к Саиду. — Он похож на зубочистку. Здесь баня, а не больница для особо тяжелых случаев истощения.
8
— Араби, — говорила бабушка, — это фамилия моего мужа и, соответственно, твоего отца. А имя мое Карима. Поэтому называй меня бабушка Карима, а не бабушка Араби. А понимаешь ли ты, малышка, о чем говорит мое имя? — (Нура покачала головой.) — Карима означает «благородная», «драгоценная» и «щедрая». Женщине щедрость особенно к лицу. И мужчинам это нравится, потому что они вечно трясутся над каждым куском хлеба, словно боятся голодной смерти. Щедрость давно вошла у меня в привычку, поэтому проси у меня чего хочешь, и я тебе дам. Даже если это будет воробьиное молоко. — Так говорила бабушка, складывая из разноцветной бумаги змея.
Когда Нура поинтересовалась у отца, каково воробьиное молоко на вкус, тот засмеялся и ответил:
— Это одна из выдумок твоей бабушки. Хотя не исключено, что она его когда-нибудь пробовала.
Мать же, напротив, разозлилась:
— Что за чушь болтает твоя мать? Воробьи откладывают яйца и не дают молока. Стыдно морочить голову ребенку! — И закатила глаза.
В следующий раз девочка попросила у бабушки воробьиного молока. Та удалилась на кухню и принесла оттуда миску с какой-то лиловой жидкостью.
— Этот воробей сегодня клевал ягоды, — объяснила она.
Молоко оказалось сладким и пахло мороженым «Дамасские ягоды».
В переулке, где жила бабушка Карима, всегда стоял вкусный аромат. Он доносился из пекарни, располагавшейся неподалеку от ее дома. Там продавали особенный хлеб: тонкие лепешки до полуметра в диаметре. Стоили они дешево, и бедняки покупали их в большом количестве. Однако родителям Нуры они не нравились, потому что, по их мнению, отдавали гарью и были пересолены.
Но бабушка покупала эти лепешки каждый раз, когда Нура приходила к ней в гости. И они ели их вместе за большим столом, просто так, без всего, а дедушка смеялся:
— Как будто в доме больше есть нечего. Сидите здесь, как индийские факиры, и жуете сухой хлеб.
— Девочку надо приучать радоваться в жизни любой малости, — отвечала ему бабушка. — Мужчины этого не умеют.
Нура хотела бы навещать бабушку как можно чаще, но, пока она была маленькой, должна была ждать, когда отец сможет ее сопровождать. Сахар редко ходила к свекрови. Каждый раз, когда девочка просилась к бабушке Кариме, у матери начиналась мигрень и Нуру отводил отец.
Девочка долго потом вспоминала бабушку и ее маленький дом. Внутренний двор представлял собой сплошные джунгли. Стулья и скамьи были скрыты в зарослях вьющегося жасмина, миниатюрных померанцевых деревьев, олеандра, роз, гибискуса и других цветов, которые росли в горшках на выкрашенных в зеленый цвет деревянных подставках. И каждый раз бабушка сплетала для внучки жасминовый венок, который тут же надевала ей на голову.
Дедушка был маленьким тихим старичком, который в это время сидел где-нибудь в «джунглях» или молился. Лицом и оттопыренными ушами он напоминал Нуре отца, только голос у дедушки был еще выше и пронзительнее.
Как-то раз Нура при нем стала читать газетные заголовки.
— Ты знаешь буквы! — удивился дедушка.
Нура еще до школы читала бегло. Она уже не помнила, когда именно этому научилась.
И каждый раз бабушка мастерила для нее бумажного змея. Ее змеи были красивее, чем те, что продавались в лавке Абдо, торговца разной мелочью. Они летали, и при каждом запуске Нуру со всех сторон окружали мальчишки, умоляя дать им подержать веревку, чтобы нарисовать в небе петлю развевающимся бумажным хвостом.
Матери это не нравилось, потому что змей считался мальчишеской забавой. Отец же только смеялся, однако, когда Нуре исполнилось десять лет, запускать змея запретил.
— Теперь ты молодая дама, и тебе не нужны детские игрушки, — сказал он.
Однако самой большой страстью бабушки было приготовление варенья. Она варила его не только из абрикоса, сливы или айвы, что делали в Дамаске все, но и из всего того, что попадалось ей под руку: розовых лепестков и апельсинов, померанца и разных трав, а также винограда, инжира, фиников, мирабели, яблок и опунции.
— Вареньем можно подсластить языки и друзьям, и недругам, чтобы они говорили о тебе меньше плохого, — повторяла она.
Как-то раз Нура долго разыскивала дедушку, чтобы похвастать перед ним своим новым платьем, но его нигде не было. Тут на память девочке пришли слова ее матери, которая ни разу не пробовала сладостей бабушки Каримы и однажды сказала соседке Бадии, что ее свекровь — ведьма и, должно быть, варит варенье даже из лягушек, змей и пауков.
— Где дедушка? — подозрительно спросила девочка бабушку Кариму. — Ты и из него сварила варенье?
— Нет, он отправился в дальнее путешествие, — ответила та и ушла на кухню.
Когда же Нура пошла за ней, то заметила, что бабушка плачет. Долго еще у Нуры в голове не укладывалось, что дедушка умер. Так незаметно прошла мимо нее его смерть.
Когда Нуре исполнилось десять, она почти перестала играть на улице с ребятами. Все они были хорошие и воспитанные дети, однако мать каждый раз звала ее домой.
Нура начала проявлять интерес к книгам. Еще раньше, вернувшись из мечети, отец читал ей вслух то, что она хотела. Он же учил ее азбуке. Грамоту Нура усвоила на удивление быстро. Вскоре она уже сидела в отцовской библиотеке, где проглатывала книгу за книгой, рассматривала иллюстрации. А потом поразила отца, продекламировав ему наизусть стихотворение, воспевавшее красоту мироздания.
Тот даже заплакал от радости.
— Аллах благословил меня. О таком ребенке я мог только мечтать, — сказал он, обнимая дочь и царапая ей щеку своей щетиной.
Раньше, когда Нура поднималась в мансарду, мать всякий раз останавливала ее вопросом, что дают девушке эти пыльные фолианты. Однако с тех пор, как отец назвал страсть дочери к чтению благословением Господним, она прикусила язык.
Нура читала медленно, громко и с интонацией. Она будто пробовала на вкус каждое слово, вслушиваясь в ту мелодию, которую оно обретало у нее на языке. С годами она развила в себе особый музыкальный слух к звучащей речи. Поэтому, если верить ее отцу, еще до поступления в школу Нура читала стихи из Корана лучше любого пятиклассника.
Она ждала начала занятий с таким нетерпением, с каким узник считает дни до выхода на свободу.
Лучшие из немногочисленных женских школ Дамаска принадлежали христианским общинам. Одна из них, находившаяся в ведении монахинь, располагалась неподалеку от их дома. Однако мать пригрозила оставить семью или покончить с собой, если ее дочь пойдет учиться к неверным. Она вывела из себя отца, было много шума и слез. Наконец Нуру решили отдать в престижную мусульманскую школу в довольно отдаленном фешенебельном квартале Сук-Саруя.
Итак, к августу было решено, что Нура будет учиться именно в этой школе. А потом отец принес из мечети неожиданное известие: Надия, дочь его друга и правоверного мусульманина Махмуда Хумси, тоже записана в эту школу и будет ездить туда на трамвае.
Мать чуть удар не хватил. Со слезами на глазах она принялась обвинять мужа, столь легкомысленно игравшего жизнью Нуры. Как можно доверить нежную девушку этому железному монстру? Что, если водитель ее похитит, она ведь такая красивая!
— Водитель трамвая никого не может похитить, он всегда ездит по одному и тому же маршруту, — ответил отец. — А остановка семьдесят второго находится на главной улице, в двадцати шагах от нашего дома и на таком же расстоянии от дома Махмуда Хумси.
Нура готова была летать от счастья. Вечером они с родителями пошли на церемонию обрезания в богатой семье Хумси, где девочка должна была познакомиться со своей будущей одноклассницей Надией.
Дом был полон гостей, и Нура крепко держала мать за руку. Незнакомые люди целовали и гладили ее по голове. Девочка узнала только соседку Бадию с мужем.
Надия в красном бархатном платье походила на принцессу. Взяв новую подругу за руку, она отвела ее в угол, где громоздилась целая пирамида сладостей.
— Бери, а то после взрослых одни крошки останутся, — сказала Надия и сама взяла со стола фисташковый рулет.
Нура очень волновалась. Ей никогда еще не доводилось видеть такого большого дома и многолюдного торжества. Все радовались, обстановка была праздничной. В тот день Нура впервые услышала о ритуале тахур — церемонии обрезания, хотя не вполне понимала, что это такое. Надия сказала только, что сегодня ее брат станет настоящим мусульманином.