И как только ему могла прийти в голову эта идиотская идея насчет женитьбы? Разумеется, он не создан для этого. Он ведь не такой сластолюбец, как этот петух Назри. Нет. Никогда еще любовь не приносила ему столько счастья, сколько каллиграфия.
Так и сидел Фарси в своем покинутом доме, ожидая, когда придет сосед и скажет ему, что Нура упала в обморок или свалилась с лестницы и сейчас находится в больнице. Но никто не стучал дверным молотком и не звонил, хотя Фарси включил свет во всех комнатах и радио на всю громкость, чтобы уведомить соседей о том, что он дома.
Через несколько часов версия с несчастным случаем показалась ему абсурдной, а осознание собственной беспомощности стало невыносимым. Окажись Нура в больнице, ее родители давно бы сообщили ему об этом.
Фарси не заметил, сколько проспал в ту ночь. Его жесткое расписание раз и навсегда нарушилось. День больше не отделялся четкой границей от ночи, и отныне каллиграф жил в неопределенном времени суток, где сон перемежался с часами бодрствования.
Внезапно его разбудил стук в дверь. Фарси вздрогнул и встряхнул руку: ему снился кошмарный сон, в котором его между указательным и средним пальцем ужалила оса. Внезапно он обнаружил себя лежащим на кровати в костюме. Впервые в жизни Фарси завалился спать, не помывшись и не сняв с себя одежду. Было рано, за окном только рассветало.
Под дверью стоял отец Нуры, бледный и с красными от слез глазами. Он выглядел хуже некуда.
— Ассалям алейкум, — сухо поздоровался каллиграф.
По своему обыкновению, шейх не стал вертеть хвостом и сразу перешел к делу. Он молча бросил письма на столик, стоявший во внутреннем дворе, и застыл, глядя на Хамида. Мастер, конечно, сразу узнал свои работы. Но как, во имя всего святого, они попали в руки шейха Рами? Внезапно ему все стало ясно. Фарси понял, что хочет сказать ему ученый тесть своим молчанием. Колени его обмякли, и он повалился на стул. Что мог ответить Хамид отцу своей жены? Он все еще надеялся, что происходящее — всего лишь кошмарный сон.
— Пожалуйста, садитесь, — сказал он. — Произошло большое недоразумение, и я мог бы все объяснить Нуре.
«Она просто ушла к родителям и прислала отца требовать объяснений», — с некоторым облегчением подумал каллиграф. Однако виду не подал, сохранив на лице выражение шока.
— Ей следовало бы поговорить со мной, прежде чем беспокоить вас. Эти письма…
— Нура не у нас, — затряс головой шейх Араби. — Она сбежала. Я доверил тебе невинный цветок, и что ты сотворил с ним, бесстыдник?
Шейх говорил запинаясь, словно давился невысказанным горем. Потом бросил на зятя полный презрения взгляд и ушел.
Хамид Фарси сидел ошарашенный.
Назри Аббани обманул его. Проклятый бабник! Он соблазнял его жену его же письмами, и кто знает, кому успел рассказать обо всем этом, чтобы уничтожить Хамида Фарси и втоптать в грязь его доброе имя! Не так ли было задумано им с самого начала?
Он все еще надеялся на ее возвращение. Позвонив в ателье, Фарси сообщил, что его сегодня не будет. Такого еще не случалось на памяти его сотрудников, однако с этого момента и до закрытия мастерской стало повторяться все чаще.
Хамид побрился, облачился в летний костюм и отправился к родителям Нуры в квартал Мидан. Шейха Араби не оказалось дома.
— Что ты наделал? — запричитала Сахар в дверную щель. — Я же любила тебя как сына!
Она лукавила, потому что на самом деле была влюблена в этого жилистого волевого человека. Сердце отзывалось на каждое его слово или случайное прикосновение, но Сахар пожертвовала своими чувствами ради семьи. А теперь все изменилось. Сахар понимала, что правильно сделала, не поддавшись его обаянию. Этот человек погубил бы ее.
Она и не думала его впускать. В этом квартале не было принято, чтобы жена в отсутствие мужа принимала других мужчин. Даже кузены и зятья дожидались возвращения хозяина дома.
— Позвольте мне объясниться…
Он попытался схватить ее за руку, но Сахар резко отпрянула и захлопнула дверь.
— Но когда это случилось? — прокричал Хамид.
— Мы ничего не знаем, — плача, ответила Сахар.
На пороге своего дома появилась соседка Бадия.
— В чем дело, я могу тебе помочь? — обратилась она к каллиграфу, которого хорошо знала.
Она чувствовала, что-то случилось, потому что впервые в жизни Сахар ничего ей не объяснила. Она лишь пробормотала несколько раз: «Ужас, ужас…» — и скрылась в доме.
— Нет, спасибо, — ответил Бадие Фарси и поплелся на главную улицу, чтобы взять там извозчика и вернуться домой.
Все оказалось хуже, чем он предполагал.
— Я осел! — восклицал Фарси, сидя вечером у фонтана и думая о Назри.
Он произнес это так громко, что обратил на себя внимание соседей. До того момента они не знали о бегстве Нуры. Только вечером это известие проникло в их дом. И лишь на рассвете обрело всепроникающую способность слуха и начало свое шествие по кофейням и пекарням.
Назри Аббани как сквозь землю провалился. И через неделю после исчезновения Нуры Хамид не мог его найти. Он не знал, что думать. В больном воображении Фарси представлял себе, как Аббани продает «нефтяному шейху» соблазненных красавиц.
В ателье Фарси появлялся теперь не чаще двух раз в месяц. Он махнул рукой даже на самые важные и срочные заказы.
В конце мая парикмахер Салим, чей салон располагался неподалеку от мастерской Фарси, рассказал ему, что слышал, Назри не случайно выбрал именно его из всех каллиграфов. У Аббани были свои причины желать ему разорения. Некие высокопоставленные лица якобы дали Назри задание заказать Хамиду несколько дорогих каллиграфий и соблазнить его деньгами, чтобы потом представить письменные свидетельства его бесхарактерности. Они точно все рассчитали. Тут Салим доверительно наклонился к Фарси. Пока Назри Аббани втаптывал в грязь его репутацию, банда отпетых уголовников похитила Нуру. Так принято обходиться с политическими противниками и прочими нежелательными лицами в Бейруте, Каире и Багдаде.
— Нет более верного способа уничтожить араба, чем представить его сутенером собственной жены, — говорил Салим. — Клан Аббани разорил моего отца, если уж на то пошло. Они в сговоре с самим чертом! А на какие деньги, ты думаешь, он скупил половину домов в Абу Руммане?
Не дождавшись ответа, он встал и распрощался с Фарси вялым рукопожатием.
Хамид готов был взвыть от ярости. Этот человек высказал ему вслух его же собственные мысли. Назри Аббани — хитрый змей. Теперь Фарси стало ясно, почему он не явился на праздник.
Чтобы выйти на Аббани, а заодно и заморозить текущие расходы, Фарси решил в июле временно закрыть мастерскую. Напрасно Самад напоминал ему о важных заказах. Каллиграф оставался непреклонен.
Тем временем слухи о Нуре обрастали новыми подробностями, словно по мановению палочки невидимого дирижера. Теперь уже ее якобы видели на английском пассажирском судне, отплывшем из Бейрутского порта в направлении Персидского залива.
В сердцах Хамид уволил всех своих помощников, начиная с Самада и кончая юным посыльным Хасаном. На прощание он высказал им то, что утаивал долгие годы: все они — жалкие ремесленники, и потому искусство каллиграфии не много потеряет с их уходом. Он посоветовал Самаду открыть на пару с Хасаном авторемонтную мастерскую. Может, так они смогут принести хоть какую-нибудь пользу человечеству.
Не только Самад, все его бывшие сотрудники были глубоко оскорблены. Они решили, что их начальник совсем потерял голову от расстройства, если не нашел для них ни одного слова благодарности. И только маленький, тощий Хасан последовал совету своего шефа и вскоре побежал в авторемонтную мастерскую. Там он сразу выложил грубоватому хозяину, что его бывший начальник-каллиграф предсказал ему хорошую карьеру механика.
— Мало ли что болтают каллиграфы, — усмехнулся мужчина в пропахшей бензином спецовке, обнажая желтые зубы. — Ну да что нам с того? Мне нужен мальчик на побегушках. Ты умеешь готовить чай?
— Никто не заварит тебе чай лучше меня, — с гордостью отвечал Хасан.
— Тогда пока лира в неделю, а там посмотрим, — решительно объявил механик.
38
19 апреля 1957 года, через девять дней после бегства Нуры, десять бородатых мужчин ворвались около полудня в школу каллиграфии. Они заперли дверь изнутри, вырвали из стены телефонный кабель и переломали всю мебель. Была пятница, поэтому из сотрудников в здании находилась только секретарша, которая пришла доделать накопившуюся за неделю бумажную работу. Этот день запомнился ей на всю жизнь. Погромщики словно сошли с экрана кинотеатра, на котором демонстрировался дешевый фильм про арабских боевиков.
— Так ты работаешь в пятницу, неверная! — закричал один из них.
Сильный удар в лицо сбил женщину с ног.
Другой сорвал с вешалки куртку и бросил ей в лицо.
— Покрой голову, сука!
Она не могла даже закричать. Мужчины вставили ей в рот кляп и привязали к стулу. Потом они устремились из комнаты в комнату, круша все на своем пути. Вернувшись в приемную, погромщики исписали все стены угрозами и лозунгами, а потом исчезли, как привидения.
В начале мая занятия в школе прекратились в целях безопасности учеников. Хамид не сомневался, что за всем этим стоит Назри Аббани.
39
Одни говорили, что он переселился в Бейрут, другие — в Стамбул, третьи якобы слышали, что он давно проживает в Бразилии вместе со своим другом, бывшим президентом Шишакли.
Никто не поставил бы и лиры на то, что Назри Аббани никогда не покидал Дамаска.
Он любил родной город самозабвенно, как женщину. Он был из тех истинных дамасцев, что считают его раем на земле. Каждый раз, когда обстоятельства вынуждали его отсюда уехать, пребывание на чужбине представлялось ему чем-то вроде пытки: в темноте, холоде, лишениях и трудах, к которым Назри не чувствовал себя готовым.
Управляющий советовал ему отнестись к униженному Фарси со всей серьезностью. Тауфик верил, что Назри не касался жены каллиграфа, но это ничего не значило. В городе сплошь и рядом судачат, словно тому действительно есть свидетели, что Фарси за деньги писал любовные письма для известного соблазнителя. Мало того что от мастера Хамида сбежала жена, закрылась школа каллиграфов — мечта всей его жизни. Фарси ослеплен яростью и непредсказуем в своих действиях.