Маленькие, но злые снаряды танковых пушек нанесли нам чувствительный удар. В двух местах разворотило бруствер. Был разбит пулемет. Снова были убитые и раненые… Но неподвижный танк, к тому же высвеченный солнцем, и сам хорошая мишень для артиллеристов. Две вражеские машины загорелись. Остальные поспешно укатили назад.
Вторую атаку немецкой пехоты мы отбивали, имея в строю всего двадцать бойцов. Я приказал встретить набегавших гитлеровцев слабым огнем, подпустить поближе, на расстояние броска гранаты. Когда фашисты приблизились, мы прижали их к земле пулеметами. Гранаты подняли их с земли и обратили в бегство. Тогда пулеметы заговорили снова… Упорству противника не приходилось удивляться. Выдвинувшаяся вперед рота мешала атакам фашистов на соседние участки. Как только немцы приближались к рубежу обороны нашего правого или левого соседа, мы оказывались у них на фланге, даже немного с тыла, и наши станковые пулеметы истребляли фашистских солдат. Соответственно, и мы были хорошо защищены с флангов огнем соседних подразделений. Атаковать нас фашисты могли только в лоб. Теперь я убедился в правоте капитана Федотова, решившего любой ценой удерживать свою позицию.
Третью атаку мы встречали всего чертовой дюжиной. Оружия у нас, правда, было немало. Я организовал челночное обслуживание пулеметов. Первые номера, дав по несколько очередей из своих пулеметов, бежали к соседнему. Вторыми номерами были раненые, способные помогать пулеметчикам при стрельбе. Но силы были теперь слишком неравными. Волна атаки докатилась до нашего бруствера. Хорошо помню, что в тот момент я не подавал никаких команд. Да они и не были нужны. Никто не дрогнул, не оглянулся назад. Каждый, в ком была хоть капля жизни, вступил в рукопашную схватку. В коротком бою я был ранен штыком под ключицу. Падая, я услышал крики. Негромкие, нестройные… Все же я различил – кричат «ура!». Из тыла подходило подкрепление…
Что враг на этом участке не прорвался и был тогда отброшен, я мог судить по тому, что меня подобрали наши.
Чаще всего я вспоминал своих товарищей по службе в штабе армии. Почему все они так дружно отвернулись от меня? Ну хорошо – я виноват и готов понести наказание. Но в данный момент я все-таки тяжелораненый человек. Ведь даже суд над преступником не может состояться, если обвиняемый болен. Смертная казнь откладывается, если у приговоренного повышена температура… Особенно часто я вспоминал нашего начальника штаба. Генерал всегда хорошо, я бы сказал, тепло ко мне относился. И вот такое ледяное пренебрежение. «Впрочем, – отвечал я себе на этот вопрос, – его-то я больше всех подвел. Вероятно, он имел из-за меня крупные неприятности. Кто знает, быть может, командующий фронтом так-таки обозвал его бездельником и отстранил от должности?..».
Чего только не взбредет на ум, когда лежишь на госпитальной койке! Медленно тянулись дни, несмотря на посещения ленинградцев, несмотря на концерты артистов и пионеров. Еще медленнее тянулись ночи.
Как-то раз, измученный ночной бессонницей, я после завтрака и врачебного обхода забылся глубоким сном. Вначале сон был каким-то мутным. Потом стал проясняться.
Я неподвижно лежу на койке. Тело мое до подбородка укрыто белой простыней. Я умер. Глаза мои закрыты, но я слышу знакомые голоса и отчетливо представляю себе зрительно все, что происходит.
Вокруг койки толпятся мои товарищи по палате. Здесь и начальник госпиталя, и врачи, и медсестры… Здесь и генерал – начальник штаба армии. Возле него стоит адъютант… Идет гражданская панихида. Генерал говорит надо мной речь… Рассказывает о моей работе в штабе. Само собой – нахваливает покойника… Вот заговорил о роте капитана Федотова. И я понимаю – мое донесение дошло до штаба армии… А вот и самое главное. Тут меня охватывает страх: вдруг исчезнет мой сохранившийся пока слух и я не сумею дослушать…
– Навстречу подходившему подкреплению полз раненый боец, – говорит генерал, – Манойло его фамилия была. Он передал завернутые в тряпку донесения, документы и погоны офицеров, командовавших ротой… Вот такой факт, товарищи… Командование наградило всех бойцов роты посмертно орденами Красной Звезды. Командира роты капитана Федотова и принявшего на себя командование подполковника Зеленцова наградили посмертно орденами Красного Знамени.
«Как?! – думаю я. – Капитана Федотова и меня?! Несправедливо! Он и его бойцы настоящие герои. А я? Что с того, что я в последний момент положил и свое заявление в железный ящик Федотова? Что с того, что я пошел в бой вместе с остатками его роты и сражался честно, до конца? Разве я сам не зачеркнул эти свои поступки?! Сколько раз бессонными ночами я раскаивался в том, что написал тогда свое заявление и даже в том, что принял командование ротой…».
– Неверно! Неверно это! – кричу я и открываю глаза.
– Никак проснулся, чудо-богатырь! – радостно восклицает генерал. – Ну, здравствуй, Зеленцов, здравствуй, дорогой! – Он нагнулся и крепко меня поцеловал. Раненые, столпившиеся вокруг, разом заговорили, зашумели. Послышались поздравления…
Генерал взял из рук адъютанта красную коробочку.
– Его орденом наградили, а он кричит «неверно»! – сказал генерал, обращаясь к собравшимся. Слова его вызвали дружный смех.
– Ты что ж, Зеленцов, – обратился ко мне генерал, – в прятки решил играть? Почему о себе ничего не сообщил? Мы же тебя и в самом деле похоронили. Вот поправишься – сходим на твою могилку, по рюмочке на ней выпьем.
Раненые, стоявшие возле меня и лежавшие на койках, снова рассмеялись.
– Ну, вот что, – сказал генерал уже серьезно. – Давай поправляйся и сразу ко мне в штаб, на прежнее место.
– Спасибо, товарищ генерал. За все спасибо… Только прошу меня перевести на строевую должность. Хотя бы в роту. А прежняя не по мне… Не подхожу я к ней…
Генерал нахмурился.
– Все штучки, штучки интеллигентские, – сказал он сердито. – А нельзя ли, доктор, – повернулся он к начальнику госпиталя, – вкатить ему перед выпиской в энское место хороший укол? Такой, чтобы сразу человеком стал… Ну и шляпа! Ладно, – закончил он, переждав новый взрыв смеха, – твое дело поправляться. Придешь в штаб – там посмотрим, что с тобой делать…
Вот, собственно, и вся история. На прежнюю свою должность я все-таки не вернулся. Командовал полком. Потом был начальником штаба дивизии… После войны демобилизовался. По состоянию здоровья.
«СЕКРЕТ ПОЛИТШИНЕЛИ»Повесть
Новый замполит появился через два дня после ухода прежнего. Днем, перед самым обедом, командир роты построил свободных от боевого наряда бойцов возле полевой кухни, под прикрытием развалин большого кирпичного здания. Как-то неопределенно кивнув на стоящего рядом с ним офицера, он сказал:
– Товарищи бойцы, в роту назначен замполитом старший лейтенант Шнитов.
Слова эти капитан Зуев произнес сухо, с мрачным выражением лица. То ли он не сумел, то ли не хотел скрыть свое неприязненное отношение к прибывшему. Недовольство командира роты, а точнее, его разочарование нетрудно было понять. Рядом с ним, с подтянутым молодым офицером в белом полушубке, перекрещенном ремнями, в такой же белой, словно пуховой, шапке, в аккуратных, коротко закатанных валенках, в которых исчезали красные кантики темно-синих бриджей, стояла фигура совершенно иного вида.
Новый замполит, человек лет сорока с гаком, походил скорее на вахтера заводской проходной, донашивавшего старую военную форму, чем на боевого фронтовика. Такому впечатлению не мешали даже сгорбившиеся зеленые погоны старшего лейтенанта. Они выглядели на нем, в полном смысле этих слов, как с чужого плеча.
Вся одежда старшего лейтенанта была второго срока – и серая солдатская шапка, и короткая шинель, из-под которой виднелись стеганые штаны, и валенки на двойной, а значит, уже дважды подшитой подошве. На рукавах его шинели, над обшлагами, красовались матерчатые красные звезды, которые к тому времени политработники, как правило, уже не носили. Старший лейтенант Шнитов приветливо и простодушно улыбался.
– Знакомьтесь с ротой, товарищ старший лейтенант, – все так же сухо проговорил капитан Зуев. Быстрым движением подбросив к шапке ладонь, он повернулся и пошел к своей землянке.
Замполит Шнитов тоже взмахнул рукой, но с опозданием. Вместо ответа на приветствие у него получился прощальный жест вдогонку уходящему. Неуклюжий этот взмах вызвал в строю откровенный смех. Командир роты резко обернулся. Он хотел возвратиться и сделать солдатам внушение, но не успел.
– Расходись, ребята, обедать пора, – сказал старший лейтенант. Строй тут же рассыпался. Капитан Зуев пожал плечами и пошел дальше.
Вскоре на заснеженной полянке, возле полевой кухни, бойцы с котелками в руках уселись в круг, кто на чем: на пустых ящиках из-под снарядов, на поленьях, а кто и прямо на снегу. В середине на толстой чурке восседал старший лейтенант Шнитов. Усердно вычерпывая суп из котелка, он рассказывал, как получил свое назначение.
– Между прочим, я в вашу роту случайно попал. Собирались к вам совершенно другого товарища направить…
– А мы так и думали, – выкрикнул сержант Кирюк. В его голосе явно звучала ирония. – Построже кого-нибудь!
– Который знает, где раки зимуют! – раздались голоса.
– Вроде Ивана Грозного! – подытожил ефрейтор Нонин. До войны он учился на историческом факультете и по всякому поводу приплетал к разговору исторические события или имена. Его слова вызвали дружный взрыв смеха. Засмеялся и старший лейтенант Шнитов.
– Именно такого товарища к вам и собирались прислать. Потом уж так вышло, что меня направили.
– Як же таке могло получиться? – с недоверием, словно ожидая подвоха, спросил дюжий Охрименко. – Це дило треба разжуваты.
Недоумение, вызванное появлением этого улыбчивого замполита, было совсем не случайным. Для того чтобы стали понятны его причины, надо рассказать о событиях, предшествовавших этому назначению.